Гениальная актриса Павла Вульф играла на сценах провинциальных театров, изредка заглядывая в столицу России. Женщина примеряла роли в постановках всемирно известных пьес и водила знакомства со знаменитыми режиссерами и актерами. Она стала первым театральным педагогом и близкой подругой .

Детство и юность

Павла Леонтьевна родилась в городе Порхове (Псковская губерния) в семье потомственных дворян. Часть источников утверждает, что родители – обрусевшие немцы, однако есть версии, что у них французские или еврейские корни.

Зажиточная семья имела возможность привлекать к образованию детей преподавателей Московского университета. Программу средней школы Павла освоила дома, а после стала студенткой петербургского института благородных девиц.

Девочка мечтала стать актрисой с детства, с удовольствием примеряла разномастные роли в домашних спектаклях. Однажды так очаровалась игрой Веры Комиссаржевской, знаменитой российской актрисы, основательницы собственного театра, что решила во что бы то ни стало тоже посвятит жизнь лицедейству.

Павла написала Вере Федоровне письмо, которое, на удивление, не осталось без ответа. Артистка рекомендовала девушке поступить в драматическую школу Поллак. После Вульф приняло в свои ряды императорское балетное училище, открытое при Александринском театре. Выпускница желала попасть в столичный Художественный театр, но получила отказ. Павле Леонтьевне суждено было сделать блестящую карьеру провинциальной актрисы в амплуа лирической героини.

Театр

Выход на большую сцену Павлы Вульф случился еще в студенческие годы – сыграла Лауру в пьесе «Бой бабочек», написанную немецким драматургом Германом Зудерманом. Дипломированная актриса сначала отправилась на гастроли по Украине вместе со своим кумиром Комиссаржевской. На сценах Николаева, Харькова и Одессы доставались роли в россыпи постановок – играла Лизу в «Волшебной сказке», Поликсену в спектакле «Правда хорошо, а счастье лучше», Настю в «Борцах». Молоденькая актриса в поведении и внешнем виде пыталась копировать свою наставницу.

Павла Вульф в театре

В 1901 году Вульф попала в Нижний Новгород, где год отдала антрепризе Константина Незлобина. Здесь творческая биография озарилась ролью Эдвиг из драмы «Дикая утка». Затем служила в Рижском городском театре, где женщине тоже отводили яркие образы – она представала из знаменитой пьесы , из трагедии .

Павле Леонтьевне пришлось покочевать по просторам России и Украины. Актрису принимали театры Харькова, Киева, Иркутска, Москвы. А после революции женщина обосновалась в Ростове-на-Дону. Впрочем, ненадолго. Спустя три года игрой Вульф наслаждались жители Симферополя. Копилка работ пополнилась ролями Лизы из «Дворянского гнезда», Нины из «Чайки» и Насти из пьесы «На дне».

В Симферополе открылись дополнительные возможности для развития карьеры. Павлу Вульф пригласили преподавать в театральной школе. Позже, в начале 30-х годов, актриса и уже режиссер театральных постановок руководила классом движения и ставила сценическую речь членам секции Бакинского театра рабочей молодежи.

Алексей Щеглов, Фаина Раневская и Павла Вульф

В 1931 году Вульф вновь оказалась в Москве. Работала не покладая рук, успевала совмещать сцену с преподаванием в школе Камерного театра, потом актерским премудростям учила молодежь в драматической школе, открытой на базе Театра Красной Армии.

Одной из последних работ женщины стала роль Аграфены в пьесе «Волк», созданной Леонидом Леоновым. Однако в 1938 году Павлу Вульф подкосила тяжелая болезнь, из-за которой пришлось проститься со сценой.

О знакомстве и дружбе Павлы Леонтьевны с Фаиной Раневской красноречиво написал в воспоминаниях внук Вульф – Алексей Щеглов. Фаина Фельдман осталась под таким сильным впечатлением от игры актрисы Ростовского театра в постановке «Вишневый сад», что на следующий же день явилась к ней домой.

Павла Вульф и молодая Фаина Раневская

Вульф, страдающая в это утро мигренью, сначала не желала принимать гостью, но та оказалась слишком настойчивой. Фаина Георгиевна умоляла взять ее в труппу. Чтобы отвязаться от девушки, Павла Леонтьевна вручила непонравившуюся по сюжету пьесу и велела прийти через неделю с любой выученной ролью.

Когда будущая Раневская предстала в образе итальянской актрисы, Вульф пришла в восторг и поняла, что перед ней настоящий алмаз. Тем более Фаина подготовилась очень основательно – не поленилась найти в городе итальянца, у которого переняла мимику и жесты. С тех пор Раневская поселилась в доме Павлы Леонтьевны, ставшей для молодого дарования наставником и близкой подругой.

Личная жизнь

С первым мужем Сергеем Анисимовым Павла Вульф прожила недолго. Затем женщина сошлась с барином татарских кровей, сыном военного Константином Каратеевым, который рано ушел из жизни. Актриса не успела развестись с первым супругом и обвенчаться со вторым. Поэтому дочь Ирина, родившаяся в 1906 году, получила фамилию и отчество первого супруга.

Павле Леонтьевне досталась тяжелая жизнь, наполненная разъездами, частой сменой места жительства. Говорят, актриса называла скитания «провинциальной каторгой». Это отразилось на здоровье дочери – Ира сильно заболела.

Выхаживала ребенка костюмерша Наталья Иванова, которую в доме Вульфов называли просто Татой. Девушка взяла на себя все заботы об Ирине, став ей второй мамой. Павла Леонтьевна была безмерно благодарна помощнице за то, что она дает возможность посвящать себя актерскому ремеслу.

В будущем Ирина Сергеевна Вульф стала театральной актрисой и режиссером, играла в спектаклях и Юрия Завадского. Женщина подарила Павле Леонтьевне внука Алексея.

Смерть

Последние 20 с лишним лет Павла Вульф тяжело болела. Скончалась великая театральная актриса в начале июня 1961 года. Раневская отмечала, что подруга умирала в страшных муках. До конца своих дней Фаина Георгиевна так и не смирилась с утратой. Павла Леонтьевна покоится на Донском кладбище.

В биографическом сериале «Фаина», который выходит на «Первом канале», Павлу Вульф играет .

Спектакли

• «Снегурочка», Александр Островский - роль Снегурочки
• «Ромео и Джульетта», Уильям Шекспир - роль Джульетты
• «Дворянское гнездо», - роль Лизы
• «Чайка», - роль Нины Заречной
• «Вишневый сад», Антон Чехов - роль Ани
• «Иванов», Антон Чехова - роль Саши
• «Горе от ума», - роль Софьи
• «Дикая утка», Генрик Ибсен – роль Эдвиг

Детство и юность

Павла Леонтьевна родилась в городе Порхове (Псковская губерния) в семье потомственных дворян. Часть источников утверждает, что родители – обрусевшие немцы, однако есть версии, что у них французские или еврейские корни.

Зажиточная семья имела возможность привлекать к образованию детей преподавателей Московского университета. Программу средней школы Павла освоила дома, а после стала студенткой петербургского института благородных девиц.

Девочка мечтала стать актрисой с детства, с удовольствием примеряла разномастные роли в домашних спектаклях. Однажды так очаровалась игрой Веры Комиссаржевской, знаменитой российской актрисы, основательницы собственного театра, что решила во что бы то ни стало тоже посвятит жизнь лицедейству.

Павла написала Вере Федоровне письмо, которое, на удивление, не осталось без ответа. Артистка рекомендовала девушке поступить в драматическую школу Поллак. После Вульф приняло в свои ряды императорское балетное училище, открытое при Александринском театре. Выпускница желала попасть в столичный Художественный театр, но получила отказ. Павле Леонтьевне суждено было сделать блестящую карьеру провинциальной актрисы в амплуа лирической героини.

Театр

Выход на большую сцену Павлы Вульф случился еще в студенческие годы – сыграла Лауру в пьесе «Бой бабочек», написанную немецким драматургом Германом Зудерманом. Дипломированная актриса сначала отправилась на гастроли по Украине вместе со своим кумиром Комиссаржевской. На сценах Николаева, Харькова и Одессы доставались роли в россыпи постановок – играла Лизу в «Волшебной сказке», Поликсену в спектакле «Правда хорошо, а счастье лучше», Настю в «Борцах». Молоденькая актриса в поведении и внешнем виде пыталась копировать свою наставницу.

В 1901 году Вульф попала в Нижний Новгород, где год отдала антрепризе Константина Незлобина. Здесь творческая биография озарилась ролью Эдвиг из драмы Генрика Ибсена «Дикая утка». Затем служила в Рижском городском театре, где женщине тоже отводили яркие образы – она представала Снегурочкой из знаменитой пьесы Александра Островского, Джульеттой из трагедии Уильяма Шекспира.

Павле Леонтьевне пришлось покочевать по просторам России и Украины. Актрису принимали театры Харькова, Киева, Иркутска, Москвы. А после революции женщина обосновалась в Ростове-на-Дону. Впрочем, ненадолго. Спустя три года игрой Вульф наслаждались жители Симферополя. Копилка работ пополнилась ролями Лизы из «Дворянского гнезда», Нины из «Чайки» и Насти из пьесы Максима Горького «На дне».

В Симферополе открылись дополнительные возможности для развития карьеры. Павлу Вульф пригласили преподавать в театральной школе. Позже, в начале 30-х годов, актриса и уже режиссер театральных постановок руководила классом движения и ставила сценическую речь членам секции Бакинского театра рабочей молодежи.

В 1931 году Вульф вновь оказалась в Москве. Работала не покладая рук, успевала совмещать сцену с преподаванием в школе Камерного театра, потом актерским премудростям учила молодежь в драматической школе, открытой на базе Театра Красной Армии.

Одной из последних работ женщины стала роль Аграфены в пьесе «Волк», созданной Леонидом Леоновым. Однако в 1938 году Павлу Вульф подкосила тяжелая болезнь, из-за которой пришлось проститься со сценой.

Павла Вульф и Фаина Раневская

О знакомстве и дружбе Павлы Леонтьевны с Фаиной Раневской красноречиво написал в воспоминаниях внук Вульф – Алексей Щеглов. Фаина Фельдман осталась под таким сильным впечатлением от игры актрисы Ростовского театра в постановке «Вишневый сад», что на следующий же день явилась к ней домой.

Вульф, страдающая в это утро мигренью, сначала не желала принимать гостью, но та оказалась слишком настойчивой. Фаина Георгиевна умоляла взять ее в труппу. Чтобы отвязаться от девушки, Павла Леонтьевна вручила непонравившуюся по сюжету пьесу и велела прийти через неделю с любой выученной ролью.

Когда будущая Раневская предстала в образе итальянской актрисы, Вульф пришла в восторг и поняла, что перед ней настоящий алмаз. Тем более Фаина подготовилась очень основательно – не поленилась найти в городе итальянца, у которого переняла мимику и жесты. С тех пор Раневская поселилась в доме Павлы Леонтьевны, ставшей для молодого дарования наставником и близкой подругой.

Личная жизнь

С первым мужем Сергеем Анисимовым Павла Вульф прожила недолго. Затем женщина сошлась с барином татарских кровей, сыном военного Константином Каратеевым, который рано ушел из жизни. Актриса не успела развестись с первым супругом и обвенчаться со вторым. Поэтому дочь Ирина, родившаяся в 1906 году, получила фамилию и отчество первого супруга.

Павле Леонтьевне досталась тяжелая жизнь, наполненная разъездами, частой сменой места жительства. Говорят, актриса называла скитания «провинциальной каторгой». Это отразилось на здоровье дочери – Ира сильно заболела.

Выхаживала ребенка костюмерша Наталья Иванова, которую в доме Вульфов называли просто Татой. Девушка взяла на себя все заботы об Ирине, став ей второй мамой. Павла Леонтьевна была безмерно благодарна помощнице за то, что она дает возможность посвящать себя актерскому ремеслу.

В будущем Ирина Сергеевна Вульф стала театральной актрисой и режиссером, играла в спектаклях Константина Станиславского и Юрия Завадского. Женщина подарила Павле Леонтьевне внука Алексея.

Смерть

Последние 20 с лишним лет Павла Вульф тяжело болела. Скончалась великая театральная актриса в начале июня 1961 года. Раневская отмечала, что подруга умирала в страшных муках. До конца своих дней Фаина Георгиевна так и не смирилась с утратой. Павла Леонтьевна покоится на Донском кладбище.

В биографическом сериале «Фаина», который выходит на «Первом канале», Павлу Вульф играет Мария Порошина.

Спектакли

«Снегурочка», Александр Островский - роль Снегурочки

«Ромео и Джульетта», Уильям Шекспир - роль Джульетты

«Дворянское гнездо», Иван Тургенев - роль Лизы

«Чайка», Антон Чехов - роль Нины Заречной

«Вишневый сад», Антон Чехов - роль Ани

«Иванов», Антон Чехова - роль Саши

«Горе от ума», Александр Грибоедов - роль Софьи

«Дикая утка», Генрик Ибсен – роль Эдвиг

«У Раневской была домработница Лиза, мечтающая выйти замуж и вечно бегающая на свидания. На одну встречу Раневская позволила ей надеть… роскошную шубу Любови Орловой, которая как раз в этот момент пришла в гости. Часа четыре Фаина Георгиевна находилась в страшном напряжении, изо всех сил поддерживая беседу, чтобы Орловой не пришло в голову распрощаться и уйти»

Алексей Щеглов - внук актрисы Павлы Вульф, ближайшей подруги Раневской. Фаина Георгиевна, не имевшая детей, считала его своим внуком тоже.

Алексей Валентинович рассказывает «7Д» о том, какой он запомнил великую актрису…

«Из роддома меня несла Фаина Георгиевна. Поскольку роды дались моей маме, Ирине Вульф, очень тяжело, она осталась в больнице. Бабушка, Павла Леонтьевна Вульф, была с ней. Так что отдали меня Раневской. Много позже она рассказывала, как крепко прижала меня к себе и пошла, умирая от страха, как бы… не бросить меня на землю. Это чувство было сродни тому, что испытывает человек, стоя на высоте, - он боится, как бы не шагнуть в пропасть.

Я сам помню Фаину Георгиевну лет с двух. Шла война, и мы всей семьей находились в Ташкенте, в эвакуации. Первые «зарисовки»: наша домработница Тата, родной человек, член семьи, иногда перечила Фаине Георгиевне.

Раз возразила, два возразила… И тут Раневская не выдержала: «Наталья Александровна, идите в жопу!» Повернулась, вышла и хлопнула дверью. Позже я имел возможность узнать: это фирменное изречение Раневской!

Еще помню - из комнаты Фаины Георгиевны, находящейся в бельэтаже нашего деревянного ташкентского дома, ползет дым. Я в панике кричу: «Фуфа, Фуфа!» (так я тогда выговаривал ее имя, а вслед за мной Фуфой Раневскую стали звать все друзья). Взрослые бросаются по лестнице вверх. И вовремя! Оказывается, Раневская заснула с папиросой в руке - она ведь беспрерывно курила, - и загорелся матрас.

Кем я считал Раневскую? Родней - наравне с бабушкой, мамой и моей обожаемой Татой, которая занималась мною больше всех.

Я с разбегу садился к Фуфе на колени и просил ее почитать мне стихи. Пока я не научился хорошо говорить, только она могла разобрать мою речь. Помню, однажды она решила подкормить нашу семью. Купила на рынке пару индюшек, стала откармливать. Где-то Фуфа прочитала, что птиц надо поместить в подвесные мешки и пичкать грецкими орехами. Вот она и устроила такой птичник в подвале. Только что-то пошло не так: вместо того чтобы жиреть, индюшки безмерно исхудали и сдохли… Да уж, ведение хозяйства не было ее коньком!

Еще воспоминание… Избалованный женским обществом, в какой-то момент я стал просто неуправляем, всего добивался слезами и криком. И тогда мама позвонила в некий «Отдел детского безобразия», откуда явился страшный мужик в полушубке - меня забирать.

Я просто обмер от испуга и стал умолять маму не делать этого, обещая вести себя хорошо. Далеко не сразу я догадался, что этим «мужиком» была Фаина Георгиевна. Что ей, великой актрисе, стоило сыграть такую нехитрую роль!

Вернувшись из эвакуации, мы поселились на первом этаже двухэтажного флигеля по улице Герцена, конечно, вместе с Раневской. И она стала водить меня по бульварам на прогулки, которые неизменно омрачались назойливыми криками школьников: «Муля! Муля!» Вышедший еще до войны фильм «Подкидыш» был страшно популярен, и Раневскую замучили фразой «Муля, не нервируй меня!». Вот в такой-то ситуации Раневская и произносила свое знаменитое: «Пионэры, идите в жопу!» Да, теперь, по прошествии многих лет, знаменитые изречения Раневской всем очень нравятся, их передают из уст в уста.

Мы и тогда над ними хохотали. Больше всего мне нравилось, как она рассказывала свой сон про Пушкина. Он ей приснился и сказал: «Как же ты мне надоела со своей любовью, старая б...» И следовало нецензурное слово, которое Раневская вообще употребляла с легкостью. Единственный человек, при ком она никогда себе этого не позволяла, была Анна Ахматова. При ней Раневская становилась сдержанна, как английская аристократка. А остальным от ее шуточек доставалось! Далеко не всем было приятно встретить Раневскую на улице. Помню, идем мы с ней, а она вдруг остановится и, глядя на какую-то женщину, громко говорит: «Такая задница называется «жопа-игрунья»!» Разумеется, женщина, о которой это было сказано, не принималась весело смеяться. Чаще всего в ответ звучало: «Известная актриса, а так себя ведет!»

А если Фуфу не узнавали, то и вовсе принимали за городскую сумасшедшую. Я сгорал от стыда, страшно стеснялся. Но понимал, что это - элемент игры, без которой Раневской жить скучно. Она любила давать едкие, убийственные, но очень точные характеристики людям. «Вытянутый в длину лилипут», «поет, будто в таз писает», «смесь степного колокольчика с гремучей змеей» или «человек с уксусным голосом»… Все это Фуфа сопровождала карандашными шаржами, которые называла «рожи».

Словом, у Раневской был своеобразный взгляд на приличия. Довольно зеленым юношей я легко получал от нее в подарок сигареты. Но попробовал бы я не встать, когда в комнату зашла женщина. Недопустимым было и появляться в неопрятном виде. Как-то раз я запачкал пальто, дело было вечером, но Фуфа не позволила мне вернуться домой в грязном.

Она тут же подняла на ноги все бытовые службы нашей улицы. Пальто вычистили, и я вернулся домой в подобающем виде.

НЕМИРОВИЧ-ДАНЧЕНКО СЧИТАЛ РАНЕВСКУЮ НЕНОРМАЛЬНОЙ

В доме моей бабушки - тогда очень известной, можно сказать, легендарной актрисы - Раневская появилась задолго до моего рождения. Она тогда только-только начинала свою сценическую карьеру. Из родного и благополучного Таганрога (у их семьи было все, по крайней мере до революции, - собственный дом, состояние, поездки на лето в Швейцарию) она уехала в Москву, чтобы учиться. Но ни в одну из театральных школ ее не приняли.

И вот в 1919 году молодая Раневская, оказавшись в Ростове-на-Дону, узнала, что там гастролирует «сама Павла Вульф», и пошла знакомиться.

Все началось с бурных признаний поклонницы, восхищенной талантом звезды сцены. А кончилось тем, что бабушка взяла Фаину в ученицы и оставила жить у себя. Почему Павла Леонтьевна заинтересовалась никому не нужной, неизвестной рыжей девицей? Дело в том, что в дореволюционное время существовала традиция: знаменитые актеры приглашали в свой дом талантливую молодежь и часто оставляли в своей семье - так было принято. Несмотря на то что власть в то время часто менялась и бабушке с Татой и дочерью Ириной выживать стало непросто, ей казалось совершенно естественным оставить Фаину в своей семье. Шла Гражданская война, в Ростове было неспокойно, и бабушка пригласила Фаину ехать в Крым. Они попали, как говорится, из огня да в полымя.

В 1920 году Крым был страшным местом, обескровленным террором, перестрелками, повальным тифом. Люди умирали прямо на улицах. Но Раневская и Вульф держались вместе, и это помогало им выживать. Они, насколько это было возможно, играли на крымских сценах, что-то зарабатывали. А в остальное время Павла Леонтьевна занималась со своей подопечной - сцендвижением, сценречью… Фаине ведь нужно было еще избавиться от таганрогского говорка… Зато дар перевоплощения и наблюдательность у Раневской были природные. Она рассказывала мне, как в Крыму «подсмотрела» образ, который потом использовала, играя Мурашкину в экранизации чеховской «Драмы». Ее, шатавшуюся от голода, пригласила в гости одна писательница, обещала напоить чаем с пирогом. Вот только придя в гости, Раневская обнаружила, что прежде долгожданного угощения она должна послушать кое-что из творчества хозяйки.

На голодный желудок трудно было выносить утомительное чтение, к тому же из столовой доносился сводящий с ума запах пирога… Фуфа измучилась, изображая интерес к посредственной литературе, но и когда дождалась наконец приглашения за стол, испытала страшное разочарование. Пирог оказался с морковью - более неудачную начинку даже трудно представить. Что ж! Зато комический образ лег на полочку в памяти Раневской и со временем пригодился!

В 1924 году вся семья вернулась в Москву, где тогда кипела театральная жизнь. Поступили сначала в передвижной Театр московского отдела народного образования, а через несколько лет - в Театр Красной армии. Вообще-то Раневская мечтала работать во МХАТе, и Василий Качалов устроил для нее встречу с Немировичем-Данченко.

Но когда Фуфа пришла к тому в кабинет, она так разволновалась, что вместо Владимира Ивановича назвала Немировича Василием Степановичем, еще стала бурно жестикулировать, вскакивать с места, вообще вела себя неординарно. А в конце концов, смешавшись, и вовсе выбежала из кабинета, не простившись. Тогда Немирович сказал Качалову: «И не просите! Я не возьму в театр эту ненормальную, я ее боюсь!»

Что же касается Качалова, Раневская познакомилась с ним, прислав восторженное письмо: «Пишет Вам та, которая в Столешниковом переулке однажды, услышав Ваш голос, упала в обморок. Я уже актриса - начинающая. Приехала в Москву с единственной целью попасть в театр, когда Вы будете играть. Другой цели в жизни у меня теперь нет и не будет».

Качалов ответил ей очень любезно: «Дорогая Фаина, пожалуйста, обратитесь к администратору Ф. Н. Мехальскому, у которого на Ваше имя будут два билета. Ваш В. Качалов». Так они познакомились и подружились на всю жизнь. Хотя со стороны Фаины здесь была не только дружба. Как она сама писала в воспоминаниях: «Я влюбилась в Качалова, влюбилась на тяжкую муку себе, ибо в него влюблены были все, и не только женщины». Она часто влюблялась таким образом: в Осипа Абдулова, Александра Таирова, маршала Федора Толбухина… Для того чтобы любить, Фаине Георгиевне не требовалось взаимности. Она на нее, собственно, и не рассчитывала, считая свои женские шансы «ниже всякой критики».

Фуфа с детства чувствовала себя несчастной из-за своей внешности. И ее муки только усугубляло то обстоятельство, что сестра Белла выросла красавицей.

Фаина очень страдала из-за своего длинного носа и ненавидела всю свою семью, от которой она его унаследовала! И все-таки ей хотелось быть красивой, хотелось нравиться! Но в любви ей никогда не везло. Это не значит, что в молодости у Раневской не было романов. Были, конечно, как и шанс стать матерью… Но Фаина Георгиевна этот шанс упустила. О чем потом страшно сожалела, хотя старалась не подавать виду. Помню, как нарочито спокойно она говорила об этом - будто это произошло с кем-то другим, а не с ней.

ЗАЗНАВШЕЙСЯ РАНЕВСКОЙ - БОЙКОТ!

Сейчас я вам скажу удивительную вещь: при своем умении высмеять человека Фаина Раневская абсолютно, просто категорически не воспринимала ни слова критики в свой адрес!

Ни слова! Единственным человеком, который имел право делать ей замечания, была моя бабушка. Даже моя мама, став режиссером и приглашая Раневскую играть в своих спектаклях, мучилась с ней, потому что Фаина Георгиевна не принимала никаких замечаний. Что уж говорить о посторонних людях! Говорят, появление Раневской в Театре Моссовета уже было спектаклем! Сцена перед ее приходом должна быть вымыта, декорации - в порядке. И далеко не все актеры, особенно молодые, стремились к ней навстречу. Многие, наоборот, предпочитали закрыться в гримуборной от греха подальше. А то ведь она пройдет по коридору и тихо скажет: «У этой актрисы лицо как копыто», - и все, прилепится на много лет! А попробуй-ка ответь ей как-то неправильно на вопрос после спектакля: «Ну как я сегодня?»

Однажды актер Анатолий Баранцев вместо обычного: «Гениально! Блистательно!» - сказал честно: «Фаина Георгиевна, сегодня немножко меньше накал, чем вчера». И услышал в ответ: «Это кто это там? Я вас не знаю… Оставьте меня в покое!» Отчасти такое отношение к критике было связано с тем, что Раневская была необычайно требовательна к своей профессии. Одна из последних ролей, которую предложили Раневской, - Сара Бернар в старости. Казалось бы, чего лучше, интересная, характерная роль! Но она отказалась: «Я недостойна играть великую Сару Бернар!» Была еще одна причина для отказа - Раневская с трудом выходила на сцену. А пока были силы, приходилось играть «совесть народа» в пьесе Сурова «Рассвет над Москвой». Там ее героиня ходила по инстанциям и требовала, чтобы производимые ткани были более яркими.

«Я иду на эту роль, как в молодости шла на аборт, а в зрелости - к зубному врачу!» - шутила Раневская. А сама играла так, что народ сидел в зале только ради нее. А когда ее выход заканчивался, кресла пустели.

Как на самом деле труппа относится к Фаине Георгиевне, стало ясно, когда произошел конфликт с Юрием Завадским. Это про него она сказала «вытянутый в длину лилипут». Красавец, герой-любовник, был женат на Марецкой, позже - на Улановой, потом был десятилетний союз с моей мамой. У Раневской с Юрием Александровичем с самого начала были сложные отношения. Они обострились, когда на репетиции спектакля «Госпожа министерша» Раневская почувствовала себя плохо. Ее мучили спазмы в сосудах, боли в сердце, высокое давление. А коллеги думали, что она капризничает. В результате раздражение накопилось до предела, и со стороны Завадского прозвучало: «Вон из театра!»

На что Раневская ответила: «Вон из искусства!» А дальше было собрание труппы по поводу ее поведения, на которое саму Раневскую даже не пригласили. И никто из коллег не сказал ни слова в ее защиту. Говорили, что она высокомерная, что беззастенчиво пользуется служебной машиной, и как вывод: «Пора кончать этот «освенцим Раневской»!» В результате Фаина Георгиевна заболела и написала заявление об уходе из театра. И только после смерти Завадского она признавалась: «Мне жалко, что я обижала его, подшучивала над ним. И мне жаль, что он ушел раньше меня».

ДОМРАБОТНИЦЫ ОБВОРОВЫВАЛИ

К этому времени Раневская уже жила одна - в комнате в коммуналке, потом получила квартиру.

Вести самой хозяйственные дела ей абсолютно не хотелось. Пришлось нанимать домработниц, которые то и дело ее обворовывали. Я помню, одна из них запросила сто рублей за пару килограммов бифштекса для песика Раневской. Это было слишком даже для не имевшей представления о ценах Фуфы. «Почему так дорого?» - удивилась она. «Так я же ж по всей Москве ездила на такси, шукала это мясо!» Единственная домработница, с которой Раневская ужилась, была Лиза. Некрасивая неудачница, мечтающая выйти замуж, Лиза часто ходила на свидания. И на одно такое свидание Фаина Георгиевна позволила ей надеть… роскошную шубу Любови Орловой, которая как раз в этот момент пришла в гости. Часа четыре Раневская лезла из кожи вон, стараясь увлекательной беседой удержать гостью, чтобы Орловой не пришло в голову распрощаться и уйти.

При этом она рисковала - а вдруг бы домработница не вернулась? Но Лиза вернулась и преданно служила ей, пока наконец не вышла замуж. И тогда Фаина Георгиевна на радостях подарила молодоженам свою большую двуспальную кровать. А сама стала спать на тахте. Для нее вещи вообще ничего не значили, она могла понравившемуся человеку отдать буквально все с себя. Она получала весьма щедрый паек в магазине «Елисеевский», который раздавала. Угощала и мое семейство. Помню ее записку: «Посылаю тебе бананы, выращенные на плантациях буржуазного мира, где бананы жрут даже свиньи, а возможно, и обезьяны».

Она набивала деликатесами холодильник - для друзей, ведь сама есть все это не могла - запрещали врачи. Если кто-то из знакомых, приходя к ней, спрашивал: «Я возьму немножечко сервелата?» - она с досадой отмахивалась: «Не надо мне объявлять, сколько граммов.

Просто бери!» Сама она любила очень простое блюдо - жареный хлеб. Она его готовила прямо на открытом огне на плите и тут же мазала маслом - оно таяло и пропитывало хлеб. Еще Фуфа обожала фисташки и жареные каштаны, которых в Москве днем с огнем было не сыскать, но ей привозили.

БЛИЖАЙШИЙ ДРУГ СЛЕДИЛ ЗА КАЖДЫМ ШАГОМ

В 50-е годы стало возможным возобновить общение с семьей - родные Фаины эмигрировали после революции в Румынию. В 1957 году Фаина Георгиевна туда съездила. Вернулась разочарованная. Оказалось, что за десятилетия разлуки она настолько отдалилась от родных, что им было не о чем говорить, тем более что они почти забыли русский язык.

Поэтому Раневская удивилась, когда в Москву пришел запрос от ее сестры Изабеллы. Та хотела приехать в Россию и жить у Фаины. А почему бы и нет, если сестра знаменита и имеет средства? С собой Изабелла привезла лишь немного денег, обмен которых по курсу составил 900 рублей. Раневская выделила ей комнату в своей квартире. После этого Изабелла Георгиевна прожила всего лишь четыре года. Переезд в Советскую Россию не принес ей счастья, она со своим дореволюционным воспитанием просто не понимала этой страны.

И вот она опять осталась одна. С годами Фаине Георгиевне стало свойственно привязываться к едва знакомым людям. Так было и в случае с журналистом Глебом Скороходовым, с которым она познакомилась, записывая на радио рассказы Чехова.

Про этого молодого человека она говорила: «Я его усыновила, а он меня уматерил». Они очень много времени проводили вместе. Она не знала, что, приходя домой, Глеб садится за письменный стол и дословно фиксирует все их беседы. Так за много лет у него собрался материал на целую книгу, которую он и вознамерился опубликовать. Раневская растерялась и предложила отдать книгу моей маме, Ирине Вульф, чтобы та высказала свое мнение. Мама пришла в ужас! Она сказала Раневской: «После публикации вам сразу придется написать заявление об уходе из театра. Вас возненавидят! Вы ни о ком не отзываетесь хорошо, ни о ком!» Ведь Скороходов собрал самые едкие высказывания Раневской в адрес друзей и коллег, из тех, что вовсе не были предназначены для печати. В общем, Фаина Георгиевна отказалась возвращать Глебу рукопись, а когда тот попытался прийти к ней домой, вызвала милицию.

А друзей становилось все меньше… В 1961 году умерла Павла Леонтьевна. Это было большим ударом для Раневской. В последние годы она делала все, чтобы бабушке стало легче, устраивала ее в кремлевскую больницу, покупала лекарства, возила на машине гулять в Серебряный Бор. После смерти бабушки Фаина Георгиевна бросила курить. Далось это с огромным трудом, ведь Раневская беспрерывно дымила с молодости! Почему-то ей было психологически легче, чтобы сигареты имелись в доме - просто она к ним не притрагивалась. Дефицитный заграничный товар оседал в карманах знакомых.

Под конец жизни Раневская чувствовала острые приступы одиночества.

Тем более что здоровье совсем расшаталось и все чаще приходилось лежать в больнице, которую актриса называла «ад со всеми удобствами». Последний раз мы виделись в 1983 году, когда я приехал на побывку в Москву из Кабула - мы с женой Таней уехали туда работать по контракту. Фаина Георгиевна присылала нам бесконечные открытки, она сильно тосковала. И вот я навестил ее. До окончания контракта оставалось полтора года, и я понимал, чувствовал, что Раневская может не дожить до моего возвращения. Мы с ней крепко обнялись и никак не могли расстаться, горло сжимал комок, выйдя на улицу, я едва не расплакался. А потом я узнал, что Фаина Георгиевна снова попала в больницу. Вот ее последняя открытка, прилетевшая в Кабул: «Мой родной мальчик, наконец-то собралась написать тебе, с моей к тебе нежной и крепкой любовью.

Мне долго нездоровилось, но сейчас со здоровьем стало лучше. Очень по тебе тоскую, мечтаю скорей увидеть и обнять тебя и Танечку. Обнимаю. Твоя Фуфа». Раневская была серьезна. Она прощалась…»

Марианна Елизаровна вспоминала, что Раневская при встречах не раз просила ее продекламировать стихотворение Софии Парнок «Я не знаю моих предков - кто они?». Она тут же по памяти, сбиваясь, прочла мне это дивное стихотворение. Позже я узнал, что написано оно в 1915 году, еще в ту пору, когда Фаина жила в Таганроге:

Я не знаю моих предков - кто они?

Где прошли, из пустыни выйдя?

Только сердце бьется взволнованней,

Чуть беседа зайдет о Мадриде.

К этим далям овсяным и клеверным,

Прадед мой, из каких пришел ты?

Всех цветов глазам моим северным

Опьянительней черный и желтый.

Правнук мой, с нашей кровью старою,

Покраснеешь ли, бледноликий,

Как завидишь певца с гитарою

Или женщину с красной гвоздикой?

Марианна Елизаровна продолжала: «Она мечтала если не написать, то хотя бы кому-нибудь из „доверенных“ слушателей рассказать о Софии Парнок - ведь знакомство с ней привело Раневскую и к Марине Цветаевой, и, возможно, к А. Ахматовой… Думаю, что в личной ее жизни знакомство с Парнок сыграло немаловажную роль. Парнок София Яковлевна в каком-то из писем (М. Ф. Гнесину. - М. Г.) писала: „Я никогда, к сожалению, не была влюблена в мужчину“. София Яковлевна так влюблена была в Марину Цветаеву, что они обе даже не находили нужным это скрывать. Разумеется, Фаина мне никогда не рассказывала об этом, но разговоры о Парнок, и не только о ней, витали всю жизнь…»

Впрочем, свидетельством тому и стихи самой Цветаевой из цикла «Подруга», посвященного Софии Парнок:

Могу ли не вспомнить я

Тот запах White-Rose и чая,

И севрские фигурки

Над пышащим камельком…

Мы были: я - в пышном платье

Из чуть золотого фая,

Вы - в вязаной черной куртке

С крылатым воротником…

И хотя отношения Цветаевой и Парнок вызывали нескрываемое осуждение знавших их людей (Е. О. Кириенко-Волошина, мать поэта, даже обращалась к Парнок по этому поводу лично), долгое время это ни к чему не приводило. В одном из писем Цветаевой А. Эфрон написано: «Соня меня очень любит, и я ее люблю - и это вечно».

Зная о знакомстве Раневской и с Цветаевой, и с Парнок, можно не сомневаться в том, что подробности этого романа не были для Фаины тайной, хотя ко времени их знакомства (середина 1910-х годов) он уже ушел в прошлое. О ее отношении к личной жизни «русской Сафо», как нередко называли Софию Парнок, мы ничего не знаем - Фаина Георгиевна никогда не распространялась публично о подобных вещах. Ее тесное, хотя и недолгое общение с Парнок, как и многолетняя нежная дружба с Е. В. Гельцер и П. Л. Вульф могут вызвать (и уже вызывают) у публики определенного рода подозрения относительно приверженности самой Раневской к однополой любви, к которой, как известно, склонны многие творческие натуры. На этот счет можно сказать только одно: если сама Фаина Георгиевна считала необходимым не предавать гласности обстоятельства своей личной жизни, то докапываться до них - тем более при полном отсутствии фактов - явно неэтично.

Вспомнив о Софии Парнок, хочу дополнить рассказ о ее талантливом брате Валентине Яковлевиче Парнахе - тем более что о нем я тоже немало слышал от Елизаветы Моисеевны. Валентин Парнах в 1909 году с отличием окончил Таганрогскую гимназию, а в 1912 году, несмотря на всевозможные процентные нормы, был принят на юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Всесторонняя одаренность этого юноши вызывала восхищение многих: его музыкальными занятиями руководил сам Михаил Фабианович Гнесин, артистический его талант не просто заметил, но и высоко оценил Мейерхольд, он в своем журнале «Любовь к трем апельсинам» по рекомендации самого Александра Блока напечатал подборку стихов Валентина Парнаха.

Елизавета Моисеевна говорила мне, что многие стихи В. Парнаха Раневская цитировала по памяти. А вот ее рассказ о последнем свидании двух земляков: «Никогда не забуду холодную зиму 1951 года. Мы вместе с ней были на похоронах Валентина Парнаха на Новодевичьем кладбище. Там присутствовали Эренбург, Гнесин, Утесов, кажется, Шостакович. По пути домой Фаина вдруг произнесла: „Дай Бог, чтобы мы не завидовали Валентину!“ Почему она это сказала? Дело врачей еще не началось, а сама Фаина недавно получила очередную Сталинскую премию». Раневская помогала Парнаху в трудные для него годы, пристраивая в разные издательства его блестящие, но «идейно сомнительные» переводы испанских и португальских поэтов.

К сожалению, Е. М. Таврог ничего не могла рассказать о годах учебы Раневской в гимназии. Отчасти этот пробел восполняет письмо актрисы своей таганрогской приятельнице Л. Н. Прозоровской, написанное в сентябре 1974 года: «Училась в Мариинской женской гимназии Таганрога… Очень плохо… оставалась на второй год (кстати, Чехов тоже был второгодником. - М. Г.)… Гимназию ненавидела… не давались четыре правила арифметики, задачи решала, рыдая, ничего в них не понимая. В задачнике… купцы продавали сукно дороже, чем приобретали! Это было неинтересно. Возможно, что отсутствие интереса к наживе сделало меня на вечные времена очень нерасчетливой и патологически непрактичной. Помню, что я вопила: „Пожалейте человека, возьмите меня из гимназии“. Ко мне стали ходить усатые гимназисты старших классов, - это были репетиторы, вслед за ними явились учительницы из покинутой мною гимназии. Впоследствии я училась сама наукам, увлекавшим меня, и, возможно, я была в какой-то мере грамотна, если бы не плохая память… Пишу Вам как хорошей знакомой. Очень горжусь моим великим земляком Чеховым. Была в добрых отношениях с его вдовой. Ольга Леонардовна с волнением расспрашивала меня о Таганроге…»

Это письмо снова возвращает нас к теме связи «Раневская и Чехов». Довольно неожиданный аспект этой связи касается не самой Фаины Георгиевны, а ее отца. Юность Чехова прошла в построенном его отцом каменном доме на углу Елисаветинской улицы и Донского переулка. Перед отъездом Антона на учебу в Москву Павел Егорович Чехов, нуждаясь в деньгах, заложил этот дом местному богачу Селиванову за 600 рублей. Но судьба сложилась так, что отец Чехова, обанкротившись, уехал в Москву, так и не выкупив дом. Вскоре его купило за пять тысяч рублей еврейское благотворительное общество, председателем которого был Гирш Хаимович Фельдман. В доме разместили еврейскую богадельню. Вот что пишет об этом известный революционер, поэт и ученый Владимир Тан-Богораз, товарищ Чехова по гимназии: «Я посетил этот чеховский дом в один унылый осенний вечер. В доме было темно и грязно. Везде попадались узкие кровати, старые, неопрятные люди с седыми бородами, но комнаты остались без всяких изменений. Тот же старый полуподвальный вход и рядом деревянное крылечко без перил, похожее на приставную лестницу, те же неожиданные окна под самым потолком».

Дружба Чехова и Тан-Богораза прошла через всю их жизнь - Чехов не раз упоминал о нем в своих письмах. Богораз бывал и в доме Гирша Фельдмана. Фаина Георгиевна однажды в шутку сказала Маршаку: «Вы еще совсем молодой, а я в детстве видела самого Богораза, беседующего с отцом на библейские темы на иврите. Я, разумеется, ничего на эту тему тогда не понимала. Уже когда жила в Москве, читала его замечательные стихи».

Чехов, Богораз, Парнок - эти имена органически связаны с Раневской и ее родным городом. И хотя Фаина Георгиевна не часто говорила о своей любви к Таганрогу, все-таки она иногда с гордостью вспоминала о том, что в ее городе никогда не было представителей Союза русского народа. Об этом писал и Богораз: «У нас не было ни разу еврейского погрома». Такое случалось не во многих городах, но в городе Чехова, создавшего шедевр «Скрипка Ротшильда», иначе быть просто не могло. Помните этот рассказ? После похорон жены к гробовщику Якову Матвеевичу Иванову пришел Моисей по прозвищу Ротшильд и передал приглашение руководителя ансамбля, в котором Яков часто играл, прийти на свадьбу: «Якову показалось противно, что жид запыхался, моргает и что у него так много рыжих веснушек. И было гадко глядеть на его зеленый сюртук с темными латками и на всю его хрупкую деликатную фигуру.

Дорогая моя Павла Лоентьевна Вульф

Даже если бы я ни слова не написала обо всех остальных, о Павле Леонтьевне нужно написать.

Без нее не было бы меня, не просто актрисы Фаины Раневской, а меня, Фани Фельдман, тоже не было бы.

Уйдя из родительского дома, где была одинока, я в самое трудное время – начало Гражданской войны – оказалась в Ростове-на-Дону без средств к существованию, не считать же заработком массовку в цирке, который не сегодня завтра закроют.

То, что я увидела в местном театре Павлу Леонтьевну в роли Лизы Калитиной, – судьба. Я уже видела ее в этой роли, но тогда еще была несмышленой девчонкой, а теперь уже попыталась играть сама…

Понимаете, посреди разрухи, разрухи еще не физической, но уже нравственной, когда никто не знал, что будет завтра, как жить дальше, я вдруг увидела настоящее искусство, настоящую Лизу Калитину. Дело не в том, что она напомнила мне довоенную сытую и спокойную жизнь, нет, напомнила, что не все в этом мире потеряно, что есть что-то, что устоит. Есть правда чувств, правда искусства.

Не будь этой встречи, я просто оказалась бы на улице. В театр меня брать никто не собирался, на юге России и без меня хватало неприкаянных актеров уже с опытом и наработанными ролями.

Но главное – я бы не встретила женщину, на всю жизнь заменившую мне мать!

Я понимаю, что Ирина всегда ревновала меня, было к чему, но мы слишком много времени проводили с Павлой Леонтьевной вместе на сцене и за кулисами, слишком много репетировали потом дома, чтобы я не стала ее названой дочерью.

Павла Леонтьевна была дворянкой по происхождению и до мозга костей. Достаточно посмотреть на ее изумительное лицо, чтобы понять, что она благородство впитала в себя с молоком матери, но, что самое важное, его не растеряла. А уж ухабов на ее жизненном пути не просто хватало, их было с избытком.

В восемнадцать лет на сцене Александринского театра Павла Леонтьевна увидела Веру Комиссаржевскую. Это решило все в ее судьбе.

Вернувшись в свой Псков, она уже ни о чем думать не могла. Написала Комиссаржевской письмо, умоляя помочь стать актрисой.

Как похоже и не похоже на меня!

Я тоже готова была на все ради театра, но если родители Павлы Леонтьевны не возражали против ее стремления, то мои…

Комиссаржевская пригласила восторженную девушку учиться и посоветовала поступить в драматическую школу, а потом перейти на драматические курсы к Давыдову.

Вера Федоровна Комиссаржевская готова была помочь Павле Вульф, а та помогла мне. А вот я не такая, у меня ни за что не хватило бы сил и терпения возиться с кем-то, если мне пишут: «Помогите стать актрисой», я отвечаю: «Бог поможет».

Говорят, талантам надо помогать, бездарность пробьется сама. Возможно, но почему бы и таланту не пробиться?

Давыдов видел в Вульф повторение Комиссаржевской, а потому посоветовал ей ехать в Москву к Станиславскому, чтобы поступить в Художественный театр. Не приняли, почему, Павла Леонтьевна никогда не рассказывала, что-то там не срослось.

Она уехала в Нижний Новгород работать в провинциальных театрах.

Иногда я думала, что было бы, окажись Павла Леонтьевна с ее редкостным даром в Казани, как оказался Качалов? Как все же много зависит от первых режиссеров и антрепренеров! Не встретился ей на пути второй Михаил Матвеевич Бородай, который заметил и высоко поднял Качалова. Так высоко, что в Москве увидели.

Не повезло Павле Леонтьевне, зато повезло мне.

Судьба швыряла ее в самые разные города Российской империи, Вульф прославилась как «Комиссаржевская провинции», что дорогого стоит.

Сама Павла Леонтьевна о работе провинциальных театров рассказывала с ужасом, вспоминая о едва ли ни ежедневных премьерах, отсутствии репетиций, игре по подсказке суфлера и вообще халтуре, цветшей махровым цветом на множестве провинциальных сцен.

Конечно, бывали и весьма достойные труппы, актеры и режиссеры, но все они при малейшей возможности норовили выбраться в Москву или Петербург.

Почему талантливейшей Павле Леонтьевне не нашлось места в столице, непонятно. Но в 1918 году она оказалась в том самом Ростове-на-Дону, где подвизалась в цирковой массовке и рыжая дылда Фаина Фельдман. Фактически безродная, неприкаянная, бездомная и безденежная, но страстно желающая стать настоящей актрисой.

Только вот никакой грации, хотя гибкость была, в цирке без этого даже массовке нельзя. Длиннорукая, неуклюжая, заикающаяся от волнения. Полный набор всяких «нельзя».

Что увидела во мне Вульф, помимо страстного желания играть? Не знаю, но предложила сделать отрывок из «Романа» Шелтона и показать.

Я вылезла из шкуры, чтобы выполнить задание. Это было нетрудно, потому что единственный на весь Ростов итальянец, к которому я отправилась учиться итальянским манерам, содрал с меня все деньги, которые имелись. Было бы больше, взял бы больше. Жесты показал, некоторым словам обучил.

Павле Леонтьевне понравилось. Боюсь, не столько то, что получилось, сколько страсть в моих глазах не столько из-за итальянского налета, сколько от голода.

Она взяла меня к себе не просто ученицей – приняла в семью. А семья эта состояла из нее, Ирины и Таты, нашего ангела-хранителя в быту и доброго гения по совместительству.

Прекрасное средство от зубной боли – большая кнопка сначала на стуле, а потом в заднице. Если вопьется – о зубе забудешь, хотя бы на время. Если уж и это не помогает, надо идти к врачу.

Это еще называется «клин клином вышибать». К чему я это? К тому, что наступила жизнь, когда все остальные проблемы, кроме обыкновенного выживания, должны были быть на время забыты. Голод, разруха, тиф, бесконечный переход власти от одних к другим, когда утром не знали, какая власть будет к обеду, а ложась спать – при какой проснемся.

Кнопка в стуле оказалась таких размеров, что можно бы забыть не только о зубной боли, но и о том, что зубы есть вообще.

Возвращаться в Москву нечего и думать, поезда не просто грабили, их уничтожали. Решено ехать в Крым, там слабой здоровьем Ирине будет легче, там теплей и всем легче прокормиться.

В Крыму не просто легче не стало, хотя работа в симферопольском театре нашлась даже для меня, там и царила та самая разруха и смена власти. Хлебнули горя сполна. Самой мне не выжить бы.

Но удивительно не то, что Павла Леонтьевна помогала пришлой девушке, а то, что даже в такое время и в такой ситуации она сумела сохранить уровень игры и требований к себе и ко мне. Вульф и на сцене голодного Симферополя перед любой публикой играла так, словно это сцена императорского театра, словно на нее смотрит сама Комиссаржевская.

Как она сумела ничего не растерять ни за время вынужденных скитаний по городам и весям предреволюционной России, ни потом, во время революции и Гражданской войны, – удивительно. Сумела сама и привила это мне. На всю жизнь привила!

Прошло очень много лет, давно нет в живых Павлы Леонтьевны, а я все равно каждую роль, каждую реплику, каждый жест равняю по тем самым ее требованиям, как она всю жизнь равнялась по Комиссаржевской.

Мы сумели выжить в разоренном голодном Крыму, не заболеть тифом, не погибнуть от голода, не скурвиться, не осатанеть. А я сумела стать актрисой.

И по сей день мне очень трудно наблюдать, как небрежно пользуются жестами, как неряшливо произносят слова, как, не вдумываясь, играют свои роли молодые, наученные мастерами актеры. Конечно, после Вульф у меня были Алиса Коонен и Таиров, но основы заложила именно Павла Леонтьевна. Ее я считаю своей учительницей и наставницей на всю жизнь.

Мы много колесили по охваченной голодом уже Стране Советов, меняя город за городом, театр за театром просто потому, что нужно было на что-то жить, а значит, где-то играть.

Потом умница Ирина поступила к Станиславскому в его студию, нам с Павлой Леонтьевной стало завидно, и мы отправились следом. Конечно, Тата с нами.

Думаю, Тата не слишком любила меня все годы, что знала, ее любимицей была Ира, а я казалась нагрузкой, причем тяжеленной. Возможно, такой и была, но куда же мне в одиночку?

Мы неправильно живем: либо сожалеем о том, что уже было, либо ужасаемся тому, что будет. А настоящее в это время проносится мимо, как курьерский поезд.

Не слишком спеша вскочить на подножку этого самого курьерского поезда, Павла Леонтьевна сумела сохранить достоинство и порядочность в высших их проявлениях.

Позже в Москве, рассорившись с руководством Театра Красной Армии, я осталась одна и снова на улице (из общежития пришлось съехать), меня снова приютила в своем доме Вульф. Я была достаточно взрослой, если не сказать в возрасте, но без них с Ирой чувствовала себя неприкаянной и страшно одинокой.

Важно не столько получить помощь, сколько знать, что ты ее непременно получишь. Я всегда знала, что получу если не помощь, то хотя бы поддержку этой удивительной женщины.

Павла Леонтьевна перестала играть в 38-м, болезнь больше не позволяла делать это в полную силу, а вполсилы она не умела. Оставалась преподавательская деятельность. Помог Завадский, он сам с 40-го года преподавал в ГИТИСе.

В конце жизни Павла Леонтьевна жаловалась на все подряд, капризничала, привередничала. Казалось, всю жизнь терпеливо сносившая любые невзгоды, она сберегла свои жалобы на последние дни.

Павлу Леонтьевну не понимал никто, кроме меня, дело в том, что она хотела… назад в девятнадцатый век! Сама Вульф прожила в том веке двадцать два года, этого достаточно, чтобы почувствовать вкус и разницу, она обожала Серебряный век…

Павла Леонтьевна умерла в июне 1961 года. Это была для меня настоящая потеря, я осталась сиротой.

Последними ее словами, обращенными ко мне, было:

– Прости, что я воспитала тебя порядочным человеком.

Какой ужас! Исключительно порядочный человек просил прощения за то, что прививал порядочность!

Она не смогла исправить мой очень нелегкий характер, научить меня сдерживаться, не говорить что попало, не кричать, быть терпимой и интеллигентной. Павлу Леонтьевну убивали мои ругательства, мое неумение держать язык за зубами, одеваться, выглядеть элегантно…

Но она все прощала, потому что была бесконечно доброй и терпеливой. Конечно, Ирочка могла пожаловаться на ее капризы в последние годы, но если бы она вспомнила, сколько Павле Леонтьевне пришлось пережить в жизни, она относилась бы к этим капризам снисходительней.

Потом умерла Тата… И мы вдруг почти подружились с Ириной, действительно почувствовав себя сестрами.

А когда умерла Ирина, я осиротела окончательно. Остался только сын Ирины Лешка, мой эрзац-внук, но он далеко, у него своя жизнь. А я старая и никому не нужная ведьма.

Жаль, что я не успела попросить у Ирины прощения. За что? За то, что отобрала у нее толику материнской любви, что заставила ревновать к Павле Леонтьевне.

Со своей собственной семьей в пятидесятых я сумела встретиться в Румынии. Отца уже не было в живых, мама очень постарела, даже трудно узнать, брат Яков, конечно, изменился. Не смогла приехать из Парижа Белла, ей все не давали визу, несмотря на все мои ходатайства.

Потом Белла перебралась ко мне в Москву, решив, что столь знаменитая актриса, какой я стала, у которой так много наград и премий, всенародное признание, должна просто купаться в роскоши. Высотка на Котельнической набережной, где я тогда жила, привела ее в восторг:

– Фаня, это твой дом?!

Пришлось объяснять, что не весь, только одна небольшая квартира.

Белла никак не могла вписаться в нашу советскую действительность, когда подходила ее очередь в магазине, она, вместо того, чтобы быстро сообщить, сколько чего взвесить, заводила беседы с продавцом о здоровье ее родителей, о погоде… Очередь постепенно зверела.

Поведение совершенно непрактичной сестры, которая не сумела устроить свою жизнь ни в Париже после смерти мужа, ни в Турции, куда перебралась потом, подсказало мне мысль, что и моя собственная бытовая неприкаянность вовсе не результат моей бестолковости, а некое наследственное приобретение.

Белла недолго прожила в Москве, хотя встретилась со своей давнишней любовью и у них все клонилось к новой свадьбе. Но неоперабельный рак перечеркнул все счастливые планы…

Я стольких дорогих мне людей пережила! Я не нужна нынешним молодым, я для них древняя вредная старуха, они не желают тратить душевные силы не только на беседы со мной, но и на следование моим советам.

Со мной осталась только Ниночка Сухоцкая, племянница Алисы Коонен. Мы познакомились, кажется, в 1911 году в Евпатории. Боже мой, как это было давно! Нина прекрасный друг и советчик, но у нее своя жизнь, она не может опекать меня. К тому же опекать Раневскую – это такой сумасшедший труд, который не всякому по плечу и не всякому по сердцу.

Нет, я не капризна, сейчас уже не капризна, я одинока душой. Чтобы быть со мной, нужно в эту душу проникнуть, ее принять собственной душой, а это очень трудно.

Пожалуй, зажилась, вокруг все настолько иное, что сама себе кажусь древним ящером, неуклюжим и бестолковым.

Одолевают болячки, грустные мысли, прежде всего о своей ненужности, о бездарно прожитой жизни, о том, что несделанного в тысячу раз больше сделанного, что столько лет и сил потеряны зря.

Когда найду того, кто будет обрабатывать мои дурацкие записи, обязательно попрошу, чтобы оставили поменьше нытья и побольше опыта, прежде всего душевного, духовного, театрального.

Когда заканчивается девятый десяток твоей жизни, многое видится иначе, гораздо лучше. Удивительно, человек с возрастом теряет способность видеть глазами, зато приобретает душевное зрение. Оно важней.

Из книги Письма, заявления, записки, телеграммы, доверенности автора Маяковский Владимир Владимирович

Из книги Zвуки Времени автора Харин Евгений

8. Дорогая. Весной 78 года по какому-то случаю был вечер для работников ремзавода в ресторане "Север", – единственном тогда в нашем городе месте отдыха с легальной выпивкой. Народ звал это заведение кабак, помещалось оно в самом центре на Советской. Там Грехов познакомился

Из книги 100 кратких жизнеописаний геев и лесбиянок автора Расселл Пол

Из книги Галерея римских императриц автора Кравчук Александр

65. ЭЛЬЗА ДЕ ВУЛЬФ (1865–1950) Эльза де Вульф родилась 20 декабря 1865 года в Нью-Йорке. Ее отец был процветающим врачом. Мать Эльзы - канадка с шотландскими корнями. Де Вульф позднее писала: «Отец был настолько экстравагантен и непрактичен, насколько моя мать была строга и

Из книги Пушкин и 113 женщин поэта. Все любовные связи великого повесы автора Щеголев Павел Елисеевич

Юлия Павла (или Корнелия Павла) Iulia Cornelia PaulaПервая жена императора Гелиогабала, правившего в 219-222 гг. Получила титул августы Развод состоялся в конце 220 или в 221 г.Семнадцатилетний Гелиогабал торжественно въехал в Рим лишь летом 219 г., хотя стоявшие в Сирии легионы

Из книги Гений «Фокке-Вульфа». Великий Курт Танк автора Анцелиович Леонид Липманович

А. Н. Вульф ДНЕВНИКИ (1827–1842) 1827 16 сентября. Вчера обедал я у Пушкина в селе его матери, недавно бывшем еще местом его ссылки, куда он недавно приехал из Петербурга с намерением отдохнуть от рассеянной жизни столицы и чтобы писать на свободе (другие уверяют, что он приехал

Из книги Великие евреи автора Мудрова Ирина Анатольевна

Вульф Анна Ивановна Анна Ивановна Вульф (1799–1835) - дочь тверского помещика И. И. Вульфа, племянница первого мужа П. А. Осиповой.Анна Вульф была умной, образованной и обаятельной девушкой. Пушкин впервые встретился с ней в Тригорском у ее тети П. А. Осиповой, когда ей было,

Из книги Влад Лиsтьев [Поле чудес в стране дураков] автора Додолев Евгений Юрьевич

Вульф Анна Николаевна Анна Николаевна Вульф (1799–1857) - старшая дочь П. А. Осиповой от первого брака. Первое ее знакомство с Пушкиным состоялось в 1817 году в Михайловском, а более близко она сошлась с поэтом в 1824–1826 годах. Анна Николаевна по-настоящему полюбила поэта и эта

Из книги Четыре друга эпохи. Мемуары на фоне столетия автора Оболенский Игорь Викторович

Глава 5. Работа на «Фокке-Вульф» Летчик-испытатель Профессор Генрих Фокке сидит за письменным столом в своем роскошном кабинете. С минуты на минуту, в назначенное ему время, должен прийти новый работник, дипломированный инженер и летчик Курт Танк. Вот уже почти четыре

Из книги Я – Фаина Раневская автора Раневская Фаина Георгиевна

Вульф Виталий Яковлевич 1930–2011 российский искусствовед Виталий Вульф родился 23 мая 1930 года в Баку. Отец Вульфа – Яков Сергеевич – был известным адвокатом в Баку. Мать Вульфа – Елена Львовна Беленькая – училась в Бакинском университете у Вячеслава Иванова до его отъезда

Из книги автора

VI.IV. Виталий Вульф и его муж Владислав Листьев предложил Игорю Угольникову вести существующее лишь в стадии разработки капитал-шоу «Поле Чудес», но тот предпочел приглашение Анатолия Малкина - делать авторскую программу на «АТВ» (осенью вышли «Похороны Еды»).Сам Листьев

Из книги автора

Мудрец. Историк, искусствовед Виталий Вульф Говорят, у телевизионного ведущего судьба очень коротка: показывают по телевизору - помнят, перестали - тут же забыли.Виталий Вульф исключение. Его не стало весной 2011 года, а имя автора «Серебряного шара» по-прежнему не

Из книги автора

В 1918 году в Ростове-на-Дону Фаина Раневская познакомилась с Павлой Леонтьевной Вульф. Страшный это был год. Голод, террор и разруха, Гражданская война и интервенция… Но зато в Ростове-на-Дону гастролировала Павла Вульф, замечательная актриса, которую Фаина видела еще в

Из книги автора

Вскоре театр уехал в Крым, а вместе с ним поехала и Фаина Раневская, которой Павла Вульф предложила пожить у нее. Конечно, Фаина сразу радостно согласилась – она уже прониклась к Павле Вульф огромной любовью и не хотела с ней расставаться. Да и зачем, когда все так хорошо

Из книги автора

В голодном разоренном Симферополе Фаина Раневская и Павла Вульф сумели выжить во многом благодаря Максимилиану Волошину. Именно он спасал их от голодной смерти. Раневская вспоминала: «С утра он появлялся с рюкзаком за спиной. В рюкзаке находились завернутые в газету

Из книги автора

В 1972 году умерла Ирина Вульф. Вскоре Фаина Раневская написала в своем дневнике:«9 мая 1972 г. Умерла Ирина Вульф. Не могу опомниться. И так, будто осталась я одна на всей земле… Когда кончится мое смертное одиночество?»К тому времени ушли уже все, кого она особенно сильно