Дмитрий Иванович Писарев

<…> Пока будут существовать явления «темного царства» и пока патриотическая мечтательность будет смотреть на них сквозь пальцы, до тех пор нам постоянно придется напоминать читающему обществу верные и живые идеи Добролюбова о нашей семейной жизни. Но при этом нам придется быть строже и последовательнее Добролюбова; нам необходимо будет защищать его идеи против его собственных увлечений; там, где Добролюбов поддался порыву эстетического чувства, мы постараемся рассуждать хладнокровно и увидим, что наша семейная патриархальность подавляет всякое здоровое развитие. Драма Островского «Гроза» вызвала со стороны Добролюбова критическую статью под заглавием «Луч света в темном царстве». Эта статья была ошибкою со стороны Добролюбова; он увлекся симпатиею к характеру Катерины и принял ее личность за светлое явление. Подробный анализ этого характера покажет нашим читателям, что взгляд Добролюбова в этом случае неверен и что ни одно светлое явление не может ни возникнуть, ни сложиться в «темном царстве» патриархальной русской семьи, выведенной на сцену в драме Островского.

Катерина, жена молодого купца Тихона Кабанова, живет с мужем в доме своей свекрови, которая постоянно ворчит на всех домашних. Дети старой Кабанихи, Тихон и Варвара, давно прислушались к этому брюзжанию и умеют его «мимо ушей пропущать» на том основании, что «ей ведь что-нибудь надо ж говорить». Но Катерина никак не может привыкнуть к манерам своей свекрови и постоянно страдает от ее разговоров. В том же городе, в котором живут Кабановы, находится молодой человек, Борис Григорьевич, получивший порядочное образование. Он заглядывается на Катерину в церкви и на бульваре, а Катерина с своей стороны влюбляется в него, но желает сохранить в целости свою добродетель. Тихон уезжает куда-то на две недели; Варвара по добродушию помогает Борису видеться с Катериною, и влюбленная чета наслаждается полным счастьем в продолжение десяти летних ночей. Приезжает Тихон; Катерина терзается угрызениями совести, худеет и бледнеет; потом ее пугает гроза, которую она принимает за выражение небесного гнева; в это же время смущают ее слова полоумной барыни о геенне огненной; все это она принимает на свой счет; на улице при народе она бросается перед мужем на колени и признается ему в своей вине. Муж, по приказанию своей матери, «побил ее немножко» после того как они воротились домой; старая Кабаниха с удвоенным усердием принялась точить покаявшуюся грешницу упреками и нравоучениями; к Катерине приставили крепкий домашний караул, однако ей удалось убежать из дома; она встретилась с своим любовником и узнала от него, что он, по приказанию дяди, уезжает в Кяхту; - потом, тотчас после этого свидания, она бросилась в Волгу и утонула. Вот те данные, на основании которых мы должны составить себе понятие о характере Катерины. Я дал моему читателю голый перечень таких фактов, которые в моем рассказе могут показаться слишком резкими, бессвязными и в общей совокупности даже неправдоподобными. Что это за любовь, возникающая от обмена нескольких взглядов? Что это за суровая добродетель, сдающаяся при первом удобном случае? Наконец, что это за самоубийство, вызванное такими мелкими неприятностями, которые переносятся совершенно благополучно всеми членами всех русских семейств?

<…> Катерина испытала на себе много разнородных приговоров; нашлись моралисты, которые обличили ее в безнравственности, это было всего легче сделать; <…> потом явились эстетики и решили, что Катерина - светлое явление; эстетики, разумеется, стояли неизмеримо выше неумолимых поборников благочиния. <…> Во главе эстетиков стоял Добролюбов, постоянно преследовавший эстетических критиков своими меткими и справедливыми насмешками. В приговоре над Катериною он сошелся с своими всегдашними противниками, и сошелся потому, что, подобно им, стал восхищаться общим впечатлением, вместо того чтобы подвергнуть это впечатление спокойному анализу. В каждом из поступков Катерины можно отыскать привлекательную сторону; Добролюбов отыскал эти стороны, сложил их вместе, составил из них идеальный образ, увидал вследствие этого «луч света в темном царстве» и, как человек, полный любви, обрадовался этому лучу чистою и святою радостью гражданина и поэта. Если бы он не поддался этой радости, если бы он на одну минуту попробовал взглянуть спокойно и внимательно на свою драгоценную находку, то в его уме тотчас родился бы самый простой вопрос, который немедленно привел бы за собою полное разрушение привлекательной иллюзии. Добролюбов спросил бы самого себя: как мог сложиться этот светлый образ? Чтобы ответить себе на этот вопрос, он проследил бы жизнь Катерины с самого детства, тем более что Островский дает на это некоторые материалы; он увидел бы, что воспитание и жизнь не могли дать Катерине ни твердого характера, ни развитого ума. <…>

Во всех поступках и ощущениях Катерины заметна прежде всего резкая несоразмерность между причинами и следствиями. Каждое внешнее впечатление потрясает весь ее организм; самое ничтожное событие, самый пустой разговор производят в ее мыслях, чувствах и поступках целые перевороты. Кабаниха ворчит, Катерина от этого изнывает; Борис Григорьевич бросает нежные взгляды, Катерина влюбляется; Варвара говорит мимоходом несколько слов о Борисе, Катерина заранее считает себя погибшею женщиною, хотя она до тех пор даже не разговаривала с своим будущим любовником; Тихон отлучается из дома на несколько дней, Катерина падает перед ним на колени и хочет, чтобы он взял с нее страшную клятву в супружеской верности. Варвара дает Катерине ключ от калитки, Катерина, подержавшись за этот ключ в продолжение пяти минут, решает, что она непременно увидит Бориса, и кончает свой монолог словами: «Ах, кабы ночь поскорее!» А между тем даже и ключ-то был дан ей преимущественно для любовных интересов самой Варвары, и в начале своего монолога Катерина находила даже, что ключ жжет ей руки и что его непременно следует бросить. При свидании с Борисом, конечно, повторяется та же история; сначала «поди прочь, окаянный человек!», а вслед за тем на шею кидается. Пока продолжаются свидания, Катерина думает только о том, что «погуляем»; как только приезжает Тихон и вследствие этого ночные прогулки прекращаются, Катерина начинает терзаться угрызениями совести и доходит в этом направлении до полусумасшествия; а между тем Борис живет в том же городе, все идет по-старому, и, прибегая к маленьким хитростям и предосторожностям, можно было бы кое-когда видеться и наслаждаться жизнью. Но Катерина ходит как потерянная, и Варвара очень основательно боится, что она бухнется мужу в ноги, да и расскажет ему все по порядку. Так оно и выходит, и катастрофу эту производит стечение самых пустых обстоятельств. Грянул гром - Катерина потеряла последний остаток своего ума, а тут еще прошла по сцене полоумная барыня с двумя лакеями и произнесла всенародную проповедь о вечных мучениях; а тут еще на стене, в крытой галерее, нарисовано адское пламя; и все это одно к одному - ну, посудите сами, как же в самом деле Катерине не рассказать мужу тут же, при Кабанихе и при всей городской публике, как она провела во время отсутствия Тихона все десять ночей? Окончательная катастрофа, самоубийство, точно так же происходит экспромтом. Катерина убегает из дому с неопределенною надеждою увидеть своего Бориса; она еще не думает о самоубийстве; она жалеет о том, что прежде убивали, а теперь не убивают; она спрашивает: «Долго ли еще мне мучиться?» Она находит неудобным, что смерть не является: «Ты, говорит, ее кличешь, а она не приходит». Ясно, стало быть, что решения на самоубийство еще нет, потому что в противном случае не о чем было бы и толковать. Но вот, пока Катерина рассуждает таким образом, является Борис; происходит нежное свидание. Борис говорит: «Еду». Катерина спрашивает: «Куда едешь?» Ей отвечают: «Далеко, Катя, в Сибирь». - «Возьми меня с собой отсюда!» - «Нельзя мне, Катя». После этого разговор становится уже менее интересным и переходит в обмен взаимных нежностей. Потом, когда Катерина остается одна, она спрашивает себя: «Куда теперь? домой идти?» и отвечает: «Нет, мне что домой, что в могилу - все равно». Потом слово «могила» наводит ее на новый ряд мыслей, и она начинает рассматривать могилу с чисто эстетической точки зрения, с которой, впрочем, людям до сих пор удавалось смотреть только на чужие могилы. «В могиле, говорит, лучше... Под деревцом могилушка... как хорошо!.. Солнышко ее греет, дождичком ее мочит... весной на ней травка вырастает, мягкая такая... птицы прилетят на дерево, будут петь, детей выведут, цветочки расцветут: желтенькие, красненькие, голубенькие... всякие, всякие». Это поэтическое описание могилы совершенно очаровывает Катерину, и она объявляет, что «об жизни и думать не хочется». При этом, увлекаясь эстетическим чувством, она даже совершенно упускает из виду геенну огненную, а между тем она вовсе не равнодушна к этой последней мысли, потому что в противном случае не было бы сцены публичного покаяния в грехах, не было бы отъезда Бориса в Сибирь, и вся история о ночных прогулках оставалась бы шитою и крытою. Но в последние свои минуты Катерина до такой степени забывает о загробной жизни, что даже складывает руки крест-накрест, как в гробу складывают; и, делая это движение руками, она даже тут не сближает идеи о самоубийстве с идеею о геенне огненной. Таким образом делается прыжок в Волгу, и драма оканчивается.

<…> Эстетики не могли не заметить того, что бросается в глаза во всем поведении Катерины; противоречия и нелепости слишком очевидны, но зато их можно назвать красивым именем; можно сказать, что в них выражается страстная, нежная и искренняя натура. Страстность, нежность, искренность - все это очень хорошие свойства, по крайней мере все это очень красивые слова, а так как главное дело заключается в словах, то и нет резона, чтобы не объявить Катерину светлым явлением и не прийти от нее в восторг. <…> Эстетики подводят Катерину под известную мерку, и я вовсе не намерен доказывать, что Катерина не подходит под эту мерку; Катерина-то подходит, да мерка-то никуда не годится, и все основания, на которых стоит эта мерка, тоже никуда не годятся.

<…> Каждое человеческое свойство имеет на всех языках по крайней мере по два названия, из которых одно порицательное, а другое хвалительное, - скупость и бережливость, трусость и осторожность, жестокость и твердость, глупость и невинность, вранье и поэзия, дряблость и нежность, взбалмошность и страстность, и так далее до бесконечности. У каждого отдельного человека есть в отношении к нравственным качествам свой особенный лексикон, который почти никогда не сходится вполне с лексиконами других людей. Когда вы, например, одного человека называете благородным энтузиастом, а другого безумным фанатиком, то вы сами, конечно, понимаете вполне, что вы хотите сказать, но другие люди понимают вас только приблизительно, а иногда могут и совсем не понимать. <…>

<…> Какая сила или какой элемент служит основанием и важнейшим двигателем человеческого прогресса? Бокль отвечает на этот вопрос просто и решительно. Он говорит: чем больше реальных знаний, тем сильнее прогресс; чем больше человек изучает видимые явления и чем меньше он предается фантазиям, тем удобнее он устроивает свою жизнь и тем быстрее одно усовершенствование быта сменяется другим. - Ясно, смело и просто!

<…> Вместо того чтобы плакать над несчастиями героев и героинь, вместо того чтобы сочувствовать одному, негодовать против другого, восхищаться третьим, лезть на стены по поводу четвертого, критик должен сначала проплакаться и пробесноваться про себя, а потом, вступая в разговор с публикою, должен обстоятельно и рассудительно сообщить ей свои размышления о причинах тех явлений, которые вызывают в жизни слезы, сочувствие, негодование или восторги. Он должен объяснять явления, а не воспевать их; он должен анализировать, а не лицедействовать. Это будет более полезно и менее раздирательно.

<…> Исторические личности и простые люди должны быть измеряемы одною меркою. В истории явление может быть названо светлым или темным не потому, что оно нравится или не нравится историку, а потому, что оно ускоряет или задерживает развитие человеческого благосостояния. В истории нет бесплодно-светлых явлений; что бесплодно, то не светло, - на то не стоит совсем обращать внимания. <…>

Наша частная жизнь запружена донельзя красивыми чувствами и высокими достоинствами, которыми всякий порядочный человек старается запастись для своего домашнего обихода и которым всякий свидетельствует свое внимание, хотя никто не может сказать, чтобы они когда-нибудь кому бы то ни было доставили малейшее удовольствие. <…>

Относительно анализа «светлых явлений» нас не удовлетворяет эстетика ни своим красивым негодованием, ни своим искусственно подогретым восторгом. Ее белила и румяна тут остаются ни при чем. - Натуралист, говоря о человеке, назовет светлым явлением нормально развитой организм; историк даст это название умной личности, понимающей свои выгоды, знающей требования своего времени и вследствие этого работающей всеми силами для развития общего благосостояния; критик имеет право видеть светлое явление только в том человеке, который умеет быть счастливым, то есть приносить пользу себе и другим, и, умея жить и действовать при неблагоприятных условиях, понимает в то же время их неблагоприятность и, по мере сил своих, старается переработать эти условия к лучшему. И натуралист, и историк, и критик согласятся между собою в том пункте, что необходимым свойством такого светлого явления должен быть сильный и развитой ум; там, где нет этого свойства, там не может быть и светлых явлений. <…> Критик докажет вам, что только умный и развитой человек может оберегать себя и других от страданий при тех неблагоприятных условиях жизни, при которых существует огромное большинство людей на земном шаре; кто не умеет сделать ничего для облегчения своих и чужих страданий, тот ни в каком случае не может быть назван светлым явлением; тот - трутень, может быть очень милый, очень грациозный, симпатичный, но все это такие неосязаемые и невесомые качества, которые доступны только пониманию людей, обожающих интересную бледность и тонкие талии. Облегчая жизнь себе и другим, умный и развитой человек не ограничивается этим; он, кроме того, в большей или меньшей степени, сознательно или невольно, переработывает эту жизнь и приготовляет переход к лучшим условиям существования. Умная и развитая личность, сама того не замечая, действует на все, что к ней прикасается; ее мысли, ее занятия, ее гуманное обращение, ее спокойная твердость - все это шевелит вокруг нее стоячую воду человеческой рутины; кто уже не в силах развиваться, тот по крайней мере уважает в умной и развитой личности хорошего человека, - а людям очень полезно уважать то, что действительно заслуживает уважения; но кто молод, кто способен полюбить идею, кто ищет возможности развернуть силы своего свежего ума, тот, сблизившись с умною и развитою личностью, может быть начнет новую жизнь, полную обаятельного труда и неистощимого наслаждения. <…> Так вот какие должны быть «лучи света» - не Катерине чета.

<…> Сколько минут чистейшего счастья пережил Лопухов в то время, когда, отрываясь от любимой женщины, он собственноручно устроивал ей счастье с другим человеком? Тут была обаятельная смесь тихой грусти и самого высокого наслаждения, но наслаждение далеко перевешивало грусть, так что это время напряженной работы ума и чувства, наверное, оставило после себя в жизни Лопухова неизгладимую полосу самого яркого света. А между тем как все это кажется непонятным и неестественным для тех людей, которые никогда не испытали наслаждения мыслить и жить в своем внутреннем мире. Эти люди убеждены самым добросовестным образом, что Лопухов - невозможная и неправдоподобная выдумка, что автор романа «Что делать?» только прикидывается, будто понимает ощущения своего героя, и что все пустозвоны, сочувствующие Лопухову, морочат себя и стараются обморочить других совершенно бессмысленными потоками слов. И это совершенно естественно. Кто способен понимать Лопухова и сочувствующих ему пустозвонов, тот сам - и Лопухов и пустозвон, потому что рыба ищет где глубже, а человек где лучше. <…>

<…> Тип карликов, или, что то же, тип практических людей, чрезвычайно распространен и видоизменяется сообразно с особенностями различных слоев общества; этот тип господствует и торжествует; он составляет себе блестящие карьеры; наживает большие деньги и самовластно распоряжается в семействах; он делает всем окружающим людям много неприятностей, а сам не получает от этого никакого удовольствия; он деятелен, но деятельность его похожа на бегание белки в колесе.

Литература наша давно уже относится к этому типу без всякой особенной нежности и давно уже осуждает с полным единодушием то воспитание палкой, которое выработывает и формирует плотоядных карликов. Один только г. Гончаров пожелал возвести тип карлика в перл создания; вследствие этого он произвел на свет Петра Ивановича Адуева и Андрея Ивановича Штольца; но эта попытка во всех отношениях похожа на поползновение Гоголя представить идеального помещика Костанжогло и идеального откупщика Муразова. Тип карликов, по-видимому, уже не опасен для нашего сознания; он не прельщает нас больше, и отвращение к этому типу заставляет даже нашу литературу и критику бросаться в противоположную крайность, от которой также не мешает поостеречься; не умея остановиться на чистом отрицании карликов, наши писатели стараются противопоставить торжествующей силе угнетенную невинность; они хотят доказать, что торжествующая сила нехороша, а угнетенная невинность, напротив того, прекрасна; в этом они ошибаются; и сила глупа, и невинность глупа, и только оттого, что они обе глупы, сила стремится угнетать, а невинность погружается в тупое терпение; свету нет, и оттого люди, не видя и не понимая друг друга, дерутся в темноте; и хотя у поражаемых субъектов часто сыпятся искры из глаз, однако это освещение, как известно по опыту, совершенно не способно рассеять окружающий мрак; и как бы ни были многочисленны и разноцветны подставляемые фонари, но все они в совокупности не заменяют самого жалкого сального огарка.

Когда человек страдает, он всегда делается трогательным; вокруг него разливается особенная мягкая прелесть, которая действует на вас с неотразимою силою; не сопротивляйтесь этому впечатлению, когда оно побуждает вас, в сфере практической деятельности, заступиться за несчастного или облегчить его страдание; но если вы, в области теоретической мысли, рассуждаете об общих причинах разных специфических страданий, то вы непременно должны относиться к страдальцам так же равнодушно, как и к мучителям, вы не должны сочувствовать ни Катерине, ни Кабанихе, потому что в противном случае в ваш анализ ворвется лирический элемент, который перепутает все ваше рассуждение. Вы должны считать светлым явлением только то, что в большей или меньшей степени может содействовать прекращению или облегчению страдания; а если вы расчувствуетесь, то вы назовете лучом света - или самую способность страдать, или ослиную кротость страдальца, или нелепые порывы его бессильного отчаяния, или вообще что-нибудь такое, что ни в каком случае не может образумить плотоядных карликов. И выйдет из этого, что вы не скажете ни одного дельного слова, а только обольете читателя ароматом вашей чувствительности; читателю это, может быть, и понравится; он скажет, что вы человек отменно хороший; но я с своей стороны, рискуя прогневить и читателя и вас, замечу только, что вы принимаете синие пятна, называемые фонарями, за настоящее освещение. <…>

Наша жизнь, предоставленная своим собственным принципам, выработывает карликов и вечных детей. Первые делают зло активное, вторые - пассивное; первые больше мучают других, чем страдают сами, вторые более страдают сами, чем мучают других. Впрочем, с одной стороны, карлики вовсе не наслаждаются безмятежным счастьем, а с другой стороны, вечные дети причиняют часто другим очень значительные страдания; только делают они это не нарочно, но по трогательной невинности или, что то же, по непроходимой глупости. Карлики страдают узкостью и мелкостью ума, а вечные дети - умственною спячкою и вследствие этого совершенным отсутствием здравого смысла. По милости карликов наша жизнь изобилует грязными и глупыми комедиями, которые разыгрываются каждый день, в каждом семействе, при всех сделках и отношениях между людьми; по милости вечных детей эти грязные комедии иногда заканчиваются глупыми трагическими развязками. Карлик ругается и дерется, но соблюдает при этих действиях благоразумную расчетливость, чтобы не наделать себе скандала и чтобы не вынести сора из избы. Вечный ребенок все терпит и все печалится, а потом, как прорвет его, он и хватит зараз, да уж так хватит, что или самого себя, или своего собеседника уложит на месте. После этого заветный сор, разумеется, не может оставаться в избе и препровождается в уголовную палату. Простая драка превратилась в драку с убийством, и трагедия вышла такая же глупая, какая была предшествовавшая ей комедия.

Но эстетики понимают дело иначе; в их головы засела очень глубоко старая пиитика, предписывающая писать трагедии высоким слогом, а комедии средним и, смотря по обстоятельствам, даже низким; эстетики помнят, что герой умирает в трагедии насильственною смертью; они знают, что трагедия непременно должна производить впечатление возвышенное, что она может возбуждать ужас, но не презрение, и что несчастный герой должен приковывать к себе внимание и сочувствие зрителей. Вот эти-то предписания пиитики они и прикладывают к обсуждению тех словесных и рукопашных схваток, которые составляют мотивы и сюжеты наших драматических произведений.

<…> Жестокость семейного деспота, фанатизм старой ханжи, несчастная любовь девушки к негодяю, кротость терпеливой жертвы семейного самовластия, порывы отчаяния, ревность, корыстолюбие, мошенничество, буйный разгул, воспитательная розга, воспитательная ласка, тихая мечтательность, восторженная чувствительность - вся эта пестрая смесь чувств, качеств и поступков, возбуждающих в груди пламенного эстетика целую бурю высоких ощущений, вся эта смесь сводится, по моему мнению, к одному общему источнику, который, сколько мне кажется, не может возбуждать в нас ровно никаких ощущений, ни высоких, ни низких. Все это различные проявления неисчерпаемой глупости. <…>

(Д.И.Писарев, сочинения в 4-х томах, ГИХЛ, М., 1955.)

Д. И. Писарев

ПРИМЕЧАНИЯ

Настоящее трехтомное издание составляют избранные литературно-критические статьи Д. И. Писарева. Большая часть этих произведений первоначально публиковалась в различных журналах и сборниках 1860-х годов ("Рассвет", "Русское слово", "Луч", "Дело", "Отечественные записки"). Затем они наряду с некоторыми новыми статьями вошли в первое издание сочинений Д. И. Писарева, предпринятое близким к Писареву прогрессивным издателем Ф. Ф. Павленковым. Позднее, в 1870-х годах, в том же составе выходило (однако по цензурным обстоятельствам не было осуществлено полностью) второе издание. С 1894 года Павленков начал издавать более полное, шеститомное собрание сочинений Писарева (вышло пять, а для некоторых томов -- шесть изданий); последнее, наиболее полное и свободное от цензурных пропусков и искажений -- в 1909-1912 годах, с дополнительным выпуском (первое его издание -- 1907-й, третье -- 1913 год), содержавшим статьи, ранее не публиковавшиеся или преследовавшиеся цензурой. В советское время наиболее значительным по составу (хотя далеко не полным) было издание сочинений Д. И. Писарева в четырех томах (М., 1955-1956). Тексты в нем были сверены с наиболее авторитетными источниками, прежде всего с первым изданием, свободным от цензурных пропусков и искажений (оно выходило без предварительной цензуры) и от "поправок" стилистического характера, которые имели место в более поздних изданиях Павленкова. Отдельные пропуски и ошибки первого издания исправляются по первопечатным журнальным текстам (автографы статей, вошедших в настоящее издание, как и почти всех других произведений Писарева, до нас не дошли). Все другие наиболее существенные разночтения журнального текста приводятся в примечаниях. Тексты воспроизводятся с сохранением тех особенностей орфографии и пунктуации, которые отражают нормы литературного языка 1860-х годов и индивидуальные особенности стиля Писарева. Для данного издания тексты вновь сверены с первым изданием; исправлены отдельные корректурные ошибки и устранены непоследовательности в тексте предыдущих публикаций. В примечаниях приняты следующие сокращения: 1) Белинский -- Белинский В. Г. Собр. соч. в 9-ти т., т. 1-6. М 1976-1981 (изд. продолж.); 2) Герцен -- Герцен А. И. Собр. соч. в 30-ти т. М., 1954-1965; 3) Добролюбов -- Добролюбов Н. А. Собр. соч. в 9-ти т. М.-Л., 1961-1964; 4) 1-е изд. -- Писарев Д. И. Изд. Ф. Павленкова в 10-ти ч. СПб., 1866-1869; 5) Писарев (Павл.) -- Писарев Д. И. Соч. в 6-ти т. Изд. 5-е Ф. Павленкова. СПб., 1909-1912; 6) Писарев -- Писарев Д. И. Соч. в 4-х т. М., 1955-1956; 7) Салтыков-Щедрин -- Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч. в 20-ти т. М., 1965-1974; 8) ЦГАОР -- Центральный гос. архив Октябрьской революции; 9) Чернышевский -- Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч. в 15-ти т. М., 1939-1953.

МОТИВЫ РУССКОЙ ДРАМЫ

Впервые -- "Русское слово", 1864, No 3, отд. II "Литературное обозрение", с. 1-58. Затем -- ч. I 1-го изд. (1866), с. 210-242. Дата под статьей в 1-м изд. Статья расширила и углубила полемику между "Русским словом" и "Современником", начавшуюся ранее (см. примеч. к "Цветам невинного юмора"). Если на первом ее этапе полемическими выпадами со стороны "Русского слова" был затронут прежде всего Салтыков-Щедрин, как писатель не вполне "свой" в "Современнике", а в упрек редакции "Современника" ставилось отступление от традиций Чернышевского и Добролюбова, то в данной статье Писарев прямо указывает на статью "Луч света в темном царстве" Добролюбова (1860) как его "ошибку". Писарев резко оспаривает интерпретацию Катерины из "Грозы" Островского, данную в этой статье Добролюбова, считая, что Катерина не может рассматриваться как "решительный цельный русский характер", а является лишь одним из порождений, пассивным продуктом "темного царства". Таким образом, Добролюбову приписывается идеализация этого образа, а развенчание этого образа представляется истинной задачей "реальной критики". "Грустно расставаться с светлою иллюзиею, -- замечает Писарев, -- а делать нечего, пришлось бы и на этот раз удовлетвориться темною действительностью". Причем Писарев не оставляет никаких сомнений в том, что речь идет не о частностях -- трактовке одного образа и оценке одного произведения драматурга, а "об общих вопросах нашей жизни". Добролюбов всем направлением своей статьи подводил читателя к мысли о нарастании революционной ситуации в стране, о созревании народного самосознания, о силе стихийного сопротивления народа "темному царству", о невозможности для народа мириться со старым и жить по-старому. Писарев же, в эпоху спада демократического движения, не видит условий для непосредственного выступления масс, считает их не готовыми к сознательному действию. Акцент переносится на формирование мыслящих работников типа Базаровых, которые "не Катерине чета" и которые могут взять на себя трудное дело просвещения народа. Люди этого типа должны положить все силы на подготовку условий для радикального переустройства общественной жизни на новых разумных и справедливых началах, просветить народ. "Много ли, мало ли времени придется нам идти к нашей цели, заключающейся в том, чтобы обогатить и просветить наш народ, -- об этом бесполезно спрашивать. Это -- верная дорога, и другой верной дороги нет". Помимо этого основного предмета статьи -- обоснования и защиты новой тактики демократического движения, противостоящей старой тактике, обоснованной "Современником" в годы революционной ситуации 1859-1861 гг., -- Писарев полемизирует здесь и с "литературной программой" "Современника". Он обвиняет редакцию журнала в идейной неразборчивости. По этой линии идет критика произведений Островского "Козьма Захарьич Минин Сухорук" и "Тяжелые дни". Позднее в том же направлении развернется критика романа А. Я. Панаевой (Н. Станицкого) в статье "Кукольная трагедия с букетом гражданской скорби" (август 1864 г.). В "Современнике", в полемических заметках и статьях М. А. Антоновича, неоднократно критиковалось отношение Писарева к статье Добролюбова и оценка им образа Катерины. Наиболее содержательный разбор был дан Антоновичем в статье "Промахи" ("Современник", 1865, No 4). 1 Любители патриотических иллюзий... -- Д. И. Писарев, вероятно, имеет в виду славянофилов и представителей так называемого "почвенничества". Ср., например, статью А. Григорьева "После "Грозы" Островского. Письма к И. С. Тургеневу" в газете "Русский мир", 1860, No 5-6, 9, 11. 2 Слова Тихона Кабанова (д. I, явл. 4) с некоторым отступлением от текста драмы. 3 Слова Кабанова (д. V, явл. 1). 4 Из монолога Катерины (д. II, явл. 10). 5 Слова Катерины (д. III, сц. 2, явл. 3). 6 Из монолога Катерины (д. V, явл. 2). 7 См. д. V, явл. 3. 8 Из монолога Катерины (д. V, явл. 4). 9 Три эти басни... -- "Пустынник и Медведь", "Музыканты", "Вельможа". 10 Из басни "Пустынник и Медведь". 11 Имеется в виду книга английского позитивиста Дж. Г. Льюиса "Физиология обыденной жизни" (1860; русский перевод 1861-1862), пользовавшаяся большим успехом и у русских читателей. Писарев высоко оценивал достоинства популярного изложения в ней (см. его предисловие к книге Т. Г. Гексли "Уроки элементарной физиологии" -- "Льюис и Гексли". -- См. Писарев (Павл.), т. 5, стб. 567). См. о Льюисе как популяризаторе также в статье "Реалисты" (т. 2 наст, изд., гл. XXXIII). 12 См. конец раздела XV главы четвертой романа "Что делать?" "Второе замужество". 13 Оуэн Ричард (1804-1892) -- английский зоолог и анатом, автор "Сравнительной анатомии позвоночных" и "Сравнительной анатомии беспозвоночных" (1855); противник дарвинизма. Т. Г. Гексли полемизировал с ним и доказывал, что анатомические различия между человеком и высшими обезьянами меньше, чем между высшими и низшими обезьянами (см. русский перевод его книги "О положении человека в ряду органических существ"; СПб., 1864). 14 Вагнер Рудольф (1805-1864) -- немецкий физиолог и анатом, идеалист, фидеист. К. Фохт резко полемизировал с ним в брошюре "Вера и знание" ("Kohlerglaube und Wissenschaft"; 1856). 15 Беседы о честности зипуна и о необходимости почвы... -- Эти иронические слова относятся к "почвенникам" и журналу "Время", издававшемуся М. М. Достоевским. Выдвигая идею народности, толкуемой с идеалистических позиций, журнал постоянно писал о необходимости обращения к "почве", к народу. В объявлении об издании журнала говорилось, между прочим: "Зипун -- одежда честная". 16 Цитата из романа в стихах Я. П. Полонского "Свежее предание" ("Время", 1861, No 6 и 10; 1862, No 1); публикация этого произведения, не законченного автором, вызвала резкие полемические отзывы в демократической журналистике. 17 О воскресных школах -- см. примеч. 4 к статье "Стоячая вода". 18 Ср. в гл. XXVII "Отцов и детей": "Самоуверенный Базаров и не подозревал, что он в их (мужиков. -- Ю. С. ) глазах был все-таки чем-то вроде шута горохового". 19 Мальчишки -- кличка, пущенная в ход М. Н. Катковым в полемике с демократической журналистикой, в частности с добролюбовским "Свистком". Ср. в его заметке "Несколько слов вместо современной летописи" ("Русский вестник", 1861, т. 31, январь, с. 482): "Хорошо ли будет для России, чтобы мы остались вечными мальчишками-свистунами?.." 20 См. об этом в гл. XXIII романа "Отцы и дети". 21 Из всех отрицательных отзывов Писарева на драматическую хронику Островского (см. примеч. 47 к статье "Цветы невинного юмора") этот, уподобляющий ее казенно-патриотической драме Н В. Кукольника "Рука всевышнего отечество спасла" (1834), наиболее резок. 22 Идеальный становой -- намек на героя комедии Н. М. Львова "Предубеждение, или Не место красит человека, а человек -- место" (1858), типичного произведения либерально-обличительной литературы 1850-х годов.

Реферат на тему:

«Мотивы русской драмы» Д.И.Писарева».

Пьеса «Гроза» была написана в 1859 году, когда Россия находилась в ожидании перемен. Пьеса вызвала интерес и как литературное произведение, многократно поставленное на самых разных сценах, и как явление общественной жизни середины прошлого века, всколыхнувшее и расколовшее и без того взволнованное предстоящей крестьянской реформой общество. Пьеса вызвала интерес у публики и критики. Современники Островского написали статьи – отклики на пьесу. Среди них самые известные: Добролюбова «Луч света в темном царстве» (1860), Писарева «Мотивы русской драмы» (1864), Ап. Григорьева «После «Грозы» Островского» (1860). Каждый из них принял пьесу Островского и увидел в ней, кроме произведения, достойного современной сцены, еще и общественное явление. Но каждый в «Грозе» открыл разное содержание. Остановимся на статье Писарева «Мотивы русской драмы».

Впервые статья была напечатана в мартовском номере журнала «Русское слово» за 1864 год в третьем номере, во втором отделе «Литературного обозрения», на страницах 1 – 58. Затем – в первой части первого издания (1866), на страницах 210 – 242. Статья расширила и углубила полемику между «Русским словом» и «Современником», начавшуюся ранее. Если на первом ее этапе полемическими выпадами со стороны «Русского слова» был затронут прежде всего Салтыков-Щедрин, как писатель не вполне «свой» в «Современнике», а в упрек редакции «Современника» ставилось отступление от традиций Чернышевского и Добролюбова, то в данной статье Писарев прямо указывает на статью «Луч света в темном царстве» Добролюбова, считая, что Катерина не может рассматриваться как «решительный цельный русский характер», а является лишь одним из порождений, пассивным продуктом «темного царства». Таким образом, Добролюбову приписывается идеализация этого образа, а развенчивание этого образа представляется истинной задачей «реальной критики». «Грустно расставаться с светлою иллюзиею, - замечает Писарев, - а делать нечего, пришлось бы и на этот раз удовлетвориться темною действительностью». «Причем Писарев не оставляет никаких сомнений в том, что речь идет не о частностях – трактовке одного образа и оценке одного произведения драматурга, а «об общих вопросах нашей жизни» (Сорокин Ю., 378-379).

Статья Добролюбова «Луч света в темном царстве» написана сразу по следам пьесы. Добролюбов работал над предыдущей статьей «Темное царство» почти одновременно с тем, как Островский писал «Грозу». Она посвящена творчеству Островского в целом. В «Грозе» же Добролюбов увидел свет, и свет этот несет Катерина.

Добролюбов так определил назначение критики: «Самым лучшим способом критики мы считаем изложение самого дела так, чтобы читатель сам, на основании выставленных фактов, мог сделать свое заключение». Чего ждет Добролюбов от литературы? «Мы требуем, - говорит он, - от нее одного качества, а именно – правды». Какова же правда, выводимая Островским в его произведениях? «Мы вовсе не купцов только имеем в виду, указывая на основные черты отношений, господствующих в нашем быте и так хорошо воспроизведенных в комедиях Островского. Современные стремления русской жизни… находят свое выражение в Островском с отрицательной стороны».

Добролюбов оценивает Катерину, ее поступки, характер как вызов миру, в котором она живет, радостно встречает ее появление в современной жизни. Добролюбову видится отрадным даже финал пьесы: «В нем дан страшный вызов самодурной силе, он говорит ей, что уже нельзя идти дальше, нельзя долее жить с ее насильственными, мертвящими началами. В Катерине мы видим протест против кабановских понятий о нравственности, протест, доведенный до конца, провозглашенный и под домашней пыткой и над бездной, в которую бросилась бедная женщина. Она не хочет мириться, не хочет пользоваться жалким прозябанием, которое ей дают в обмен за ее живую душу. Ее гибель – это осуществленная песнь плена вавилонского… отрадно видеть избавление Катерины – хоть через смерть, коли нельзя иначе».

Писарев же в своей статье во многом полемизирует с Добролюбовым. Сам язык Писарева, резкий, острый, ироничный, контрастирует с повествовательной манерой речи Добролюбова. Статья рассматривает явление «Грозы» под иным углом зрения, и, читая эту работу, нельзя забывать, что она написана четыре года спустя после постановки пьесы. Писарев лишь коротко останавливается на событиях, происходящих в пьесе, в то время как Добролюбов анализирует картины пьесы шаг за шагом. Почему?

В статье Добролюбова, в его размышлениях о Катерине, мы часто встречаем слово «натура». У Писарева же господствует слово «личность». Синонимы ли это, или речь ведется двумя критиками о разных явлениях и пьеса стала лишь толчком для решения важных проблем? Вот что является для Писарева отправной точкой его анализа: «Умная и развитая личность, сама того не замечая, действует на все, что к ней прикасается: ее мысли, ее занятия, ее гуманное обращение, ее спокойная твердость – все это шевелит вокруг нее стоячую воду человеческой рутины».

«Что тут должен делать критик?» - задает Писарев вопрос, который мы уже встречали у Добролюбова, но отвечает на него иначе: «Он должен говорить обществу и сегодня, и завтра, и послезавтра, и десять лет подряд… говорить так, чтобы его понимали… что народ нуждается не только в одной вещи, в которой заключаются уже все остальные блага человеческой жизни. Нуждается он в движении мысли, а это увеличение возбуждается и поддерживается приобретением знаний».

Трагедия Катерины, по мысли Писарева, состоит в том, что она не смогла еще стать развитой личностью. Для Писарева Катерина – натура стихийная, противоречивая, ее поступки бессознательны. Слепая отданность чувству делает ее беспомощной перед жизнью. Он удивляется, что критики не смогли «сделать Добролюбову ни одного возражения». Писарев говорит о Катерине: «Что это за любовь, возникающая от обмена нескольких взглядов?.. Наконец, что это за самоубийство, вызванное такими мелкими неприятностями, которые переносятся совершенно благополучно всеми членами всех русских семейств?». «Самоубийство… является совершенно неожиданно для нее самой», - замечает Писарев. Критик утверждает, что Добролюбов, увидев в каждом поступке Катерины что-либо хорошее, составил идеальный образ, увидел вследствие этого «луч света в «темном царстве». Писарев не может согласиться с этим, так как «воспитание и жизнь не смогли дать Катерине ни твердого характера, ни развитого ума. Ум дороже всего, или, вернее, ум – все».

Почему же так расходятся взгляды Писарева и Добролюбова? Чем вызвана столь демонстративная разность в истолковании одного и того же художественного образа у критиков революционно-демократического лагеря? Что побудило Писарева спорить со статьей Добролюбова спустя почти три с половиной года после ее появления в «Современнике», спустя два года после смерти автора статьи? Что заставляет одного писать о силе характера Катерины, а другого – о слабости этого характера? Резоны для подобного выступления были серьезные. И главный заключается в том, что Писарев решил оценить характер Катерины с позиций иного, хотя и отделенного всего несколькими годами, исторического периода. Россия, мы знаем, переживала пору, когда «люди и идеи росли очень скоро, в год свершалось столько дел и событий, сколько в другие времена не свершится и в десять – двадцать лет». Вспомним, что статья Добролюбова вышла в 1860 году на страницах журнала «Современник», во время революционного подъема, когда на первом плане стояли смелые и решительные герои, стремившиеся к новой жизни, готовые к смерти ради нее. В то время иного протеста быть не могло, но даже такой протест утверждал силу характера личности. Добролюбов всем направлением своей статьи подводил читателя к мысли о нарастании революционной ситуации в стране, о созревании народного самосознания, о силе стихийного сопротивления народа «темному царству», о невозможности для народа мириться со старым и жить по-старому. Добролюбов основной акцент делал на принципиально новых человеческих явлениях в мире самодурства, деспотического своевластия, темного царства. Он увидел в судьбе и характере Катерины симптомы народного пробуждения, раскрепощения, роста самосознания масс и радостно приветствовал близящуюся всенародную грозу.

Писарев, в эпоху спада демократического движения, не видит условий для непосредственного выступления масс, считает их не готовыми к сознательному действию.

Статья Писарева была написана в 1864 году, в эпоху реакции, когда нужны были мыслящие натуры. Поэтому Д.И.Писарев так и пишет о поступке Катерины: «… Совершив много глупостей, бросается в воду и делает таким образом последнюю и величайшую нелепость». В 1864 году Писарев главное внимание сосредоточил на другом: гроза не началась, народ не проснулся. Катерина, по мнению критика, - плоть от плоти темного царства. Писарев, подчинив свой анализ драмы конкретным социологическим заданиям, по существу, прошел мимо самого главного, что открыл в своей героине Островский: глубокая поэтическая одухотворенность, недюжинная сила нравственного чувства, пронзительная совестливость, бескомпромиссность отличают Катерину Кабанову…

В 1864 году Писарев скажет, что считает статью «Луч света в темном царстве» «ошибкою со стороны Добролюбова; он увлекся симпатией к характеру Катерины и принял ее личность за светлое явление». И Писарев стремится последовательно обосновать свою точку зрения.

Да, соглашается публицист «Русского слова», «страстность, нежность и искренность составляют действительно преобладающие свойства в натуре Катерины». Но ведь «каждое человеческое свойство, - напоминает он, - имеет на всех языках по крайней мере по два значения, из которых одно порицательное, а другое хвалительное, - скупость и бережливость, трусость и осторожность, жестокость и твердость, глупость и невинность, вранье и поэзия, дряблость и нежность, взбалмошность и страстность, и так далее до бесконечности». Имея в виду содержание пьесы Островского, ее основную драматическую коллизию, произвольно их истолковывая, Писарев категорически заключает: «Жестокость семейного деспота, фанатизм старой ханжи, несчастная любовь девушки к негодяю, кротость терпеливой жертвы семейного самовластия, порывы отчаяния, ревность, корыстолюбие, мошенничество, буйный разгул, воспитательная розга, воспитательная ласка, тихая мечтательность, восторженная чувствительность – вся эта пестрая смесь чувств, качеств и поступков… вся эта смесь сводится, по моему мнению, к одному общему источнику, который, сколько мне кажется, не может возбуждать в нас ровно никаких ощущений, ни высоких, ни низких. Все это различные проявления неисчерпаемой глупости».

Писарев остался глух к высокой духовной трагедии героини Островского. В статье «Мотивы русской драмы» дал заметную осечку способ «аллюзионного» анализа, при котором художественное произведение – лишь удобный предлог для собственных публицистических построений критика. Несправедливым приговором Катерине Кабановой звучат слова Писарева: «… кто не умеет сделать ничего для облегчения своих и чужих страданий, тот ни в каком случае не может быть назван светлым явлением».

Узника Петропавловки занимает не столько драматическая коллизия «Грозы», сколько необходимость дать еще одно развернутое обоснование теории реализма. Писарев исходит из конкретных проблем времени, полагая, что ведущий признак по-настоящему светлого явления – «сильный и развитый ум, любовь к полезному и истинному, стремление к умственным занятиям и страстное влечение к труду и к знаниям».

« По мнению Писарева, герои нового исторического периода, наступившего уже после написания статьи «Луч света в темном царстве», после смерти ее автора, - молодые люди, способные «полюбить идею», «развернуть силы своего свежего ума», начать новую жизнь, «полную обаятельного труда и неистощимого наслаждения» (Прозоров В.В., 58).

«Акцент переносится на формирование мыслящих работников типа Базаровых, которые «не Катерине чета» и которые могут взять на себя трудное дело просвещения народа. Люди этого типа должны положить все силы на подготовку условий для радикального переустройства общественной жизни на новых разумных и справедливых началах, просветить народ. «Много ли, мало ли времени придется нам идти к нашей цели, заключающейся в том, чтобы обогатить и просветить наш народ, - об этом бесполезно спрашивать. Это – верная дорога, и другой верной дороги нет» (Сорокин Ю., 379).

Писарев отмечает: «Но придет время, - и оно уже вовсе не далеко, - когда вся умная часть молодежи, без различия сословия и состояния, будет жить полною умственною жизнью и смотреть на вещи рассудительно и серьезно. Тогда молодой землевладелец поставит свое хозяйство на европейскую ногу; тогда молодой капиталист заведет те фабрики, которые нам необходимы, и устроит их так, как того требуют общие интересы хозяина и работников…».

По мнению Писарева, Базаровых в России ничтожно мало. И это беда, ее надо устранять всеми возможными силами: «Пока на сто квадратных миль будет приходиться по одному Базарову, да и то вряд ли, до тех пор все, и сермяжники и джентльмены, будут считать Базаровых вздорными мальчишками и смешными чудаками».

Что же делать этим «чудакам»? Образовывать народ? Писать для него книжки? Еще недавно так пылко защищавший идею народного просвещения, Писарев относится теперь к ней с некоторой долей сомнения. Разумеется, сомнение касается своевременности осуществления идеи, а не ее истинности. «Даже такое чистое и святое дело, как воскресные школы, оказывается еще сомнительным», - сокрушенно замечает он. Чем же тогда заниматься Базаровым? «Пока один Базаров окружен тысячами людей, не способных его понимать, до тех пор Базарову следует сидеть за микроскопом и резать лягушек и печатать книги и статьи с анатомическими рисунками…», - заключает критик.

«Обращение к точным знаниям, рациональная организация труда – вот лучшая и единственно возможная школа для народа. Писарев напоминает о мастерской, которую завела героиня романа Чернышевского «Что делать?» Вера Павловна: «Тут действительно дается нашим прогрессистам самая верная и вполне осуществимая программа деятельности. Много ли, мало ли времени придется нам идти к нашей цели, заключающейся в том, чтобы обогатить и просветить наш народ, - об этом бесполезно спрашивать. Это – верная дорога, и другой верной дороги нет». Другими словами, самовозгорания народного не происходит, и поэтому уповать пока можно и нужно лишь на молодых реалистов-разночинцев. Решительное слово в современной русской жизни надо ждать не от Катерины Кабановой, а от Евгения Базарова – таков главный итог статьи «Мотивы русской драмы» (Прозоров В.В., 59).

И Базаров и Катерина для Писарева не просто литературные герои, но эквиваленты той или иной программы действий, той или иной линии поведения революционной демократии в 1863 – 1866 годах. Впрочем, тем же была Катерина и для Добролюбова – и это отлично понимал Писарев. В атмосфере предгрозовой революционной ситуации протест Катерины, пусть и узколичный, стихийный, явился для Добролюбова провозвестником грядущего взрыва, поводом для острой постановки вопроса о революционных возможностях крестьянских масс.

Писарев ясно понимал этот замысел Добролюбова. И глубоко симпатично, что в 1864 году, несколько лет спустя после опубликования «Грозы», Писарев в специальной статье вновь возвращается к этой драме только затем, чтобы оспорить точку зрения Добролюбова на Катерину, а в действительности – взгляд Добролюбова на революционные возможности масс.

Разногласия Писарева с Добролюбовым, по собственному свидетельству Писарева, касались вопроса: что считать светлыми явлениями в нашей народной жизни?

Добролюбов видит в Катерине «характер, которым совершится решительный разрыв со старыми, нелепыми и насильственными отношениями жизни». Писарев, анализируя характер Катерины, говорит о ее темноте, о стихийности, бессознательности ее протеста и потому – полной его ненадежности и восклицает: «И от такой – то безнадежно – зачумленной личности Добролюбов ждет решительного разрыва !»

Скептическое отношение Писарева к серьезности протеста Катерины питается опытом освободительного движения, который получила русская революционная демократия в 1862 – 1866 годах. Стихийному порыву такой, по мысли Писарева, «безнадежно-зачумленной личности», как Катерина, Писарева противопоставляет деятельность Базарова: именно он – «настоящий луч света».

«И сила глупа, и невинность глупа, и только оттого, что они обе глупы, сила стремится угнетать, а невинность погружается в тупое терпение…». Таким образом, знание, утверждает в 1864 году Писарев, достигает двоякой цели: будит массы от сонного «тупого терпения» и убеждает эксплуататоров не «угнетать».

Вот почему «все новые характеры, выводимые в наших романах и драмах, могут относиться или к базаровскому типу, или к разделу карликов и вечных детей».

Это противопоставление Базарова Катерине, равно как и трактовка этих образов в статьях 1864 года, несут на себе резкую печать глубокого разочарования в революционных возможностях народа, убеждения, что в недрах русской жизни нет «никаких зачатков самостоятельного обновления; в ней лежат только сырые материалы, которые должны быть оплодотворены и переработаны влиянием общечеловеческих идей».

«Разочарование это было настолько сильным, что из человека колоссальной революционной энергии, который «не отступит перед препятствием и не струсит перед опасностью», Базаров в писаревских статьях этого времени грозил превратиться в чистого просветителя – пропагандиста социалистических и естественнонаучных идей» (Кузнецов Ф., 499 – 500).

Помимо этого основного предмета статьи – обоснования и защиты новой тактики демократического движения, противостоящей старой тактике, обоснованной «Современником» в годы революционной ситуации 1859 – 1861 гг., - Писарев полемизирует здесь и с «литературной программой» «Современника». Он обвиняет редакцию журнала в идейной неразборчивости. По этой линии идет критика произведений Островского «Козьма Захарьич Минин Сухорук» и «Тяжелые дни».

«Критик смелый, искренний, глубоко убежденный в правоте своего дела, в необходимости социального прогресса, в силе научного знания, Писарев привлекал к себе внимание не одного поколения читателей. Лучшие образцы его литературной критики сочетали страстную публицистичность, смелую постановку важнейших проблем общественной жизни с глубоким анализом литературных явлений, вскрывавшим социальную их значимость. Сила его мысли, его яркая, выразительная речь сохраняют свое воздействие и на современных читателей» (Сорокин Ю., 40).

Список литературы.

История русской литературной критики : Учеб. для вузов/ В. В. Прозоров, О. О. Милованова, Е. Г. Елина и др.; Под ред. В. В. Прозорова. – М.: Высш. шк., 2002. – 463 с.

Крупчанов, Л. М . История русской литературной критики XIX века: Учеб. пособие. / Л. М. Крупчанов. – М.: Высш. шк., 2005. – 383 с.

Кузнецов, Ф. Ф. Нигилисты? Д. И. Писарев и журнал «Русское слово». 2-е изд., перераб. и доп. / Ф. Ф. Кузнецов. – М.: Худож. лит., 1983. – 592 с.

Кулешов, В. И. История русской критики XVIII – начала XX веков: Учеб. для студентов пед. ин-тов по спец. «Рус. яз. и лит.» / В. И. Кулешов. – М.: Просвещение, 1991. – 432 с.

Плоткин, Л. Д. И. Писарев. Жизнь и деятельность. / Л. Плоткин. – М. – Ленинград: Худож. лит., 1962. – 232 с.

Прозоров, В. В . Д. И. Писарев: Кн. для учителя. / В. В. Прозоров. – М.: Просвещение, 1984. – 112 с.

Прокофьева Н.Н. Александр Николаевич Островский. / Н.Н. Прокофьева: Вступит. ст. и коммент. // Островский А.Н. Пьесы. – М.: Дрофа, 2007. – С. 5 – 27, 444 – 446.

Ревякин, А. Шедевры А. Н. Островского. / А. Ревякин: Вступит. ст. // Островский, А. Н. Гроза. – Ленинград: «Детская литература», 1964.

Сорокин, Ю. Писарев как литературный критик. / Ю. Сорокин: Вступит. ст. // Писарев, Д. И. Литературная критика: В 3-х т. – Ленинград: Худож. лит., 1981. Т. 1. Статьи 1859 – 1864 гг.: «Обломов», «Дворянское гнездо», «Три смерти», «Цветы невинного юмора» и другие. – 384 с.

1. Писарев обращается в "Мотивах русской драмы" к разбору "Грозы" Островского. Оценивая характер Катерины, Писарев заявляет свое несогласие с основным выводом статьи Добролюбова.
   Он "развенчивает" Катерину, рассматривая ее как обычное, заурядное явление в темном царстве. Он соглашается, что страстность, нежность и искренность составляют действительно преобладающие свойства в натуре Катерины. Но он видит и некоторые противоречия этого образа. Писарев задает себе и читателю следующие вопросы. Что за любовь, возникающая от обмена несколькими взглядами? Что за суровая добродетель, сдающаяся при первом удобном случае? Он замечает несоразмерность между причинами и следствиями в поступках героини: Кабаниха ворчит Катерина изнывает; Борис Григорьевич бросает нежные взгляды - Катерина влюбляется. Ему непонятно поведение Катерины. Ее толкнули на исповедь мужу вполне обыденные обстоятельства: гроза, полоумная барыня, картина геенны огненной на стене галереи. Наконец, нелогичен, по мнению Писарева, последний монолог Катерины. Она смотрит на могилу с эстетической точки зрения, при этом совершенно забывая о геенне огненной, к которой была ранее неравнодушна. В итоге Писарев заключает: Жестокость семейного деспота, фанатизм старой ханжи, несчастная любовь девушки к негодяю, порывы отчаяния, ревность, мошенничество, буйный разгул, воспитательная розга, воспитательная ласка, тихая мечтательность вся эта пестрая смесь чувств, качеств и поступков.. . сводится, по моему мнению, к одному общему источнику, который не может возбуждать в нас ровно никаких ощущений, ни высоких, ни низких. Все это различные проявления неисчерпаемой глупости. Писарев не согласен с Добролюбовым в оценке образа Катерины. По его мнению, Катерина не может быть названа лучом света в темном царстве, так как не сумела сделать ничего для облегчения своих и чужих страданий, для изменения жизни в темном царстве. Поступок Катерины бессмыслен, он ничего не изменил. Это бесплодное, а не светлое явление, заключает Писарев.
   Главная причина в том, что Писарев оценивает характер героини с позиции другого исторического времени, наполненного большими событиями, когда идеи росли очень скоро, в год свершалось столько дел и событий, сколько в другие времена не свершится и в десять - двадцать лет.
   Характерно, что на первый план при этом выступает опять Базаров, который прямо противопоставляется Катерине. Базарова, а не Катерину считает Писарев подлинным "лучом света в темном царстве".
   Основная задача времени, по Писареву, состоит в подготовке таких деятелей, которые смогут внести в общество правильные представления о народном труде и подготовить условия для коренного разрешения социальных вопросов.