Н.С. Лесков: в поисках праведника

«Православная жизнь» - февраль 2011 года

4 февраля исполнилось 180 лет со дня рождения Николая Семеновича Лескова – классика русской литературы девятнадцатого века. Любители классической литературы хорошо знают лесковские повести «Очарованный странник», «Леди Макбет Мценского уезда» и «На краю света», его многочисленные рассказы и «сказы»...(Например, «Левшу».) Известный критик Л.Аннинский заметил, что изюминка лесковского стиля – в «хитросплетении, в том самом затейливом плетении словес, за которое Лесков и взят потомками в вечность». Сам Лесков писал в одном из писем: «Помните, что основное правило всякого писателя – переделывать, перечеркивать, перемарывать, вставлять, сглаживать и снова переделывать. Иначе ничего не выйдет...»
О Н.С.Лескове сохранилось совсем немного воспоминаний или мемуарных свидетельств. Почти все гранды мемуаристики девятнадцатого века обошли вниманием лесковское имя. Современники часто его недолюбливали, долгое время не признавали в нем большого писателя, относились к Н.С.Лескову или с предубеждением, или с опасением нарваться на безжалостную лесковскую насмешку. Лесков вызывал у окружающих огромный интерес как увлекательный собеседник, разносторонне образованная личность, хотя далеко не все могли выдержать его чрезвычайно темпераментный характер. Но вспыльчивый и иногда нетерпимый Лесков в целом любил окружающих, интересовался их проблемами, стараясь помочь. Тем не менее он обладал редкостным «талантом» настраивать против себя многих людей, даже если вначале они и испытывали к нему искренние симпатии.
Дед писателя по отцовской линии был священником, а о своем отце Семене Дмитриевиче Н.С.Лесков отзывался как о «человеке очень хорошо богословски образованном и истинно религиозном, с прекрасным умом, честностью и твердостью убеждений (...)». Когда двадцатилетний Лесков жил в Киеве и занимал чиновничью должность, он участвовал в работе религиозно-философского кружка студентов-медиков. Именно там будущий писатель начал систематически изучать христианскую литературу различной направленности. Киевское пространство давало возможность познакомиться с религиозными паломниками, стекавшимися в Киев со всей России. Лесков был увлечен реставрацией софийских фресок 11 века, проводившейся под руководством академика Ф.Г.Солнцева, работой иконописцев Киево-Печерской лавры. И впоследствии Н.С.Лесков испытывал неослабевающий интерес к различным феноменам православной культуры. Например, в 1872 году писатель посетил Валаам, который он назвал «незыблемой твердыней русского иночества, пребывающего здесь во всей чистоте древней христианской общины» в своих вскоре опубликованных путевых заметках «Монашеские о-ва на Ладожском озере».
Н.С.Лесков был великолепным знатоком жизни русского духовенства и религиозной литературы, и поэтому многократно выступал в печати по вопросам религии. Он писал об истории Церкви, рецензировал религиозные сочинения и художественные произведения из жизни духовенства, сотрудничал в журналах «Православное обозрение», «Странник», «Церковно-общественный вестник», выпустил целый ряд книг христианско-этического содержания: «Зеркало жизни истинного ученика Христова», «Пророчества о Мессии», «Указка к книге Нового Завета», «Изборник отеческих мнений о важности Священного Писания»... В своих произведениях Лесков сочувственно изображал жизнь бедного приходского духовенства.
Вместе с тем в лесковском творчестве встречались тексты, едко высмеивающие недостатки церковной жизни. Более того, цензура в свое время запретила выход шестого тома Собрания сочинений Лескова, охарактеризовав книгу как «дерзкий памфлет и на церковное управление в России, и на растление нравов нашего духовенства». Но следует помнить, что Лесков оценивал критически самые различные стороны русской жизни. Церковная жизнь не стала исключением, и писатель так охарактеризовал свое мироощущение: «Более чем когда-либо верю в великое значение Церкви, но не вижу нигде того духа, который приличествует обществу, носящему Христово имя».
В 1880-ые годы Лесков широко использует в своем творчестве материал религиозных сказаний, патериков и притч для собственной нравственной проповеди. Большинство подобных текстов Лескова связано с эпохой раннего христианства: «Сказание о Феодоре-христианине и Абраме-жидовине», «Легенда о совестном Даниле», «Лев старца Герасима» и т.д.
В Евангелии Лесков видел в первую очередь всеобщий моральный кодекс, а христианский гуманизм называл естественной практической философией русского народа. Гуманизм необходим во всем. Так, Лескову чужда неприязнь к людям нехристианских верований. Отец Кириак (герой лесковской повести «На краю света») убежден, что «мы все на единый пир идем, как христиане, так и иноверцы». Предсмертная молитва о.Кириака – за всех людей, и в лесковском тексте упомянут призыв Кирилла Туровского молиться не только за своих (христиан), но и за чужих (иноверных). Лесков неоднократно говорил, что в свете христианской этики «нет различия между эллином и иудеем, варваром и скифом, мужчиной и женщиной, рабом и свободным».
По мнению М.Горького, Н.С.Лесков «как бы поставил целью (...) ободрить, воодушевить Русь» и для этого начал «создавать для России иконостас ее святых и праведников – (...) маленьких великих людей». Лесков действительно создал множество повестей и рассказов о праведниках и так вспоминал о рождении своего масштабного замысла: «Если без трех праведных, по народному верованию, не стоит ни один город, то как же устоять целой земле с одной дрянью (...), и пошел я искать праведных (...), но куда я ни обращался, кого ни спрашивал – все отвечали (...), что праведных людей не видывали, потому что все люди грешные, а так, кое-каких хороших людей (...) знавали. Я и стал это записывать». Лесковские праведники не только несут в мир добро, но и показывают, каким может быть человек уже сегодня, а не в отдаленном будущем. Писатель находит праведников в самых различных слоях русского общества: среди крестьян и духовенства, дворян и простолюдинов. Он говорил, что «такие люди, стоя в стороне от главного исторического движения (...), сильнее других делают историю». Свое понимание праведничества Лесков объяснил в статье «О героях и праведниках» (1881). Писатель верил, что добрые усилия отдельных людей, объединенные вместе, способны изменить мир к лучшему. Поэтому через показ галереи праведников Лесков обращался к своим современникам с призывом «всеми (...) средствами увеличивать сумму добра в себе и кругом себя».
Лесковские тексты привлекают внимание не только богатым духовным содержанием, но и исключительно богатым языком. М.Горький, считавший Н.С.Лескова своим литературным учителем, писал: «Лесков – волшебник слова, он (...) рассказывал и в этом искусстве не имел равного себе. Его рассказ – одухотворенная песнь, простые, чисто великорусские слова, снизываясь одно с другим в затейливые строки, то задумчиво, то смешливо звонки, и всегда в них слышна трепетная любовь к людям, прикрыто нежная, почти женская; чистая любовь, она немножко стыдится себя самой».

Рецензии

Геннадий, очень интересно было узнать о религиозной стороне Лескова. Один из самых русских, глубинных писателей. Его очерки - это настоящие портреты, писанные словом. Весьма колоритны и индивидуальны. Спасибо за любимого писателя!
С уважением, Виктор.

Никола́й Семёнович Леско́в (4 (16) февраля 1831, село Горохово Орловской губернии, ныне Орловской области - 21 февраля (5 марта) 1895, Петербург) - великий русский писатель.

Его называли самым национальным из писателей России: «Лескова русские люди признают самым русским из русских писателей и который всех глубже и шире знал русский народ таким, каков он есть» (Д. П. Святополк-Мирский, 1926). В его духовном формировании немалую роль сыграла украинская культура, которая стала ему близка за восемь лет киевской жизни в юные годы, и английская, которую он освоил благодаря многолетнему тесному общению со старшим родственником со стороны жены А. Скоттом.

В 1880-х годах изменилось отношение Н. С. Лескова к церкви. В 1883 году, в письме Л. И. Веселитской о «Соборянах» он писал: «Теперь я не стал бы их писать, но я охотно написал бы «Записки расстриги»… Клятвы разрешать; ножи благословлять; отъём через силу освящать; браки разводить; детей закрепощать; выдавать тайны; держать языческий обычай пожирания тела и крови; прощать обиды, сделанные другому; оказывать протекции у Создателя или проклинать и делать еще тысячи пошлостей и подлостей, фальсифицируя все заповеди и просьбы «повешенного на кресте праведника», - вот что я хотел бы показать людям… Но это небось называется «толстовство», а то, нимало не сходное с учением Христа, называется «православие»… Я не спорю, когда его называют этим именем, но оно не христианство»

На отношении Лескова к церкви сказалось влияние Льва Толстого, с которым он сблизился в конце 1880-х годов. «Я всегда с ним в согласии и на земле нет никого, кто мне был бы дороже его. Меня никогда не смущает то, чего я с ним не могу разделять: мне дорого его общее, так сказать, господствующее настроение его души и страшное проникновение его ума», - писал Лесков о Толстом в одном из писем В. Г. Черткову.

Возможно, самым заметным антицерковным произведением Лескова стала повесть «Полунощники», завершённая осенью 1890 годаи напечатанная в двух последних номерах 1891 года журнала «Вестник Европы». Автору пришлось преодолеть немалые трудности, прежде чем его работа увидела свет. «Повесть свою буду держать в столе. Её, по нынешним временам, верно, никто и печатать не станет», писал Н. С. Лесков Л. Н. Толстому 8 января 1891 года.

Скандал вызвал и очерк Н. С. Лескова «Поповская чехарда и приходская прихоть» (1883). Высмеиванию пороков священнослужителей был посвящен предполагавшийся цикл очерков и рассказов «Заметки неизвестного» (1884), но работа над ним была прекращена под давлением цензуры. Более того, за эти произведения Н. С. Лесков был уволен из Министерства народного просвещения. Писатель вновь оказался в духовной изоляции: «правые» теперь видели в нём опасного радикала, а «либералы» (как отмечал Б. Я. Бухштаб), прежде «<трактовавшие> Лескова как писателя реакционного, теперь <боялись> печатать его произведения из-за их политической резкости»

Серов В.А. Н.С. Лесков 1894.

Идейно-эстетическое своеобразие творчества Николая Семёновича Лескова (1831 - 1895) прежде всего определя-ется религиозно-нравственными основами мировидения писателя. Причастный к священническому роду, получивший воспитание в православной религиозной среде, с которой он был связан наследственно, генетически, Лесков неиз-менно стремился к истине, сохранённой русской отеческой верой. Писатель горячо ратовал за восстановление «духа, который приличествует обществу, но-сящему Христово имя». Свою религиозно-нрав-ственную позицию он заявлял прямо и недвусмысленно: «я почитаю христианство как учение и знаю, что в нём спасение жизни, а всё остальное мне не нужно».

Тема духовного преображения, восстановления «падшего образа» (согласно рождественскому де-визу: «Христос рождается прежде падший восставити образ») особенно волновала писателя на протяжении всего его творческого пути и нашла яркое выражение в таких шедеврах, как «Соборяне» (1872), «Запечатленный Ангел» (1873), «На краю света» (1875), в цикле «Святочные рассказы» (1886), в рассказах о праведниках.

Лесковская повесть «Некрещёный поп» (1877) особенно пристального вни-мания отечественных литературоведов не привлекала. Произведение относили чаще к роду малороссийских «пейзажей» и «жанров», «полных юмора или хотя бы и злой, но весёлой искрящейся сатиры». В самом деле, чего стоят эпизодические, но необыкновенно колоритные образы местного диакона - «любителя хореогра-фического искусства», который «весёлыми ногами» «отхватал перед гостями трепака» , или же незадачливого казака Керасенко: тот всё безуспешно пытался уследить за своей «бесстрашной самовольницей» - жинкой.

В зарубежной Лесковиане итальянская исследовательница украинского происхождения Жанна Петрова подготовила перевод «Некрещёного попа» и предисловие к нему (1993). Ей удалось установить связи лесковской повести с традицией народного украинского райка.

По мнению американского исследователя Хью Маклейна, малороссийский фон повести не более чем камуфляж - часть лесков-ского метода «литературной отговорки», «многоуровневая маскировка», намотан-ная «вокруг ядра авторской идеи». Англоязычные учёные Хью Маклейн, Джеймс Макл в основном пытались приблизиться к произведению «через протес-тантский спектр», полагая, что «Некрещёный поп» - яркая демонстрация протес-тантских воззрений Лескова, который, по их мнению, начиная с 1875 года, «решительно перемещается в сторону про-тестантизма».

Однако преувеличивать внимание писателя к духу западной религиозности не следует. По этому поводу Лесков высказался вполне определённо в статье «Карикатурный идеал» в 1877 году - тогда же, когда был создан «Некрещёный поп»: «не гоже нам искати веры в нем-цах» . Писатель приложил много усилий, вы-ступая с призывом к веротерпимости, чтобы «расположить умы и сердца соотечественников к мягкости и уважению религиозной свободы каждого», однако придерживался того мнения, что «своё - роднее, теплее, уповательнее».

По точному слову исследователя, Лесков явил «гениальное чутьё к Православию», в котором вера «осердечена» любовью к Богу и «невыразимым знанием», полученным в духе. Что касается протестантизма, то «он вообще снимает проблему и необходи-мость внутренней невидимой брани с грехом, нацеливает чело-века на внешнюю практическую деятельность как на основное содержание его бытия в мире». Знаменателен момент в очерке Лескова «Рус-ское тайнобрачие» (1878), когда православный батюшка подаёт «греш-ной» женщине надежду на Божье прощение, напоминая, что он не католический священ-ник, кото-рый мог бы её упрекнуть, и не протестантский пастор, который при-шёл бы в ужас и отчаяние от её греха.

В связи с задачами данной статьи важно прояснить, с каких позиций писа-тель рисует судьбы своих героев, образ их мыслей, поступки; как трактует сущность человеческой личности и мироздания. «Невероятное событие», «леген-дарный случай» - как определил автор в подзаголовке свою повесть - имеет также и название парадоксальное - «Некрещёный поп». Неслучайно Андрей Николаевич Лесков - сын писателя - определил это заглавие как удивительно «смелое». На поверхностный догматический взгляд, может показаться, что здесь заявлен «антикрестильный мо-тив», отвержение церковных таинств. Именно этого мнения придерживается Хью Маклейн.

Однако такому субъективному толкованию противостоит объективная ис-тина всего художественно-смыслового наполнения произведения, которое продолжает развитие темы, заявленной Лесковым ранее в повестях «На краю света» (1875) и «Владычный суд» (1877), - темы необходимости крещения не формального («Во Христа крестимся, да не облекаемся»), а ду-ховного, вверенного Божьей воле.

Сокровенный смысл Православия определяется не только катехизисом. Это также «и образ жизни, мировосприятие и миропони-мание народа». Именно в таком недогматическом смысле рассматривает Лесков «действительное, хотя и невероятное событие», получившее «в народе характер вполне законченной легенды; <...> а проследить, как складывается легенда, не менее интересно, чем проникать, «как делается история»».

Таким образом, эстетически и концептуально Лесков соединяет действитель-ность и легендарность, которые переплавляются в вечно новую реальность исторического и сверхисторического, подобно «полноте времён», заповеданной в Евангелии.

Сходное сакральное время с необычными формами протекания присуще поэтике гоголевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки» и - в особенности - святочному шедевру «Ночь перед Рождеством» . Христианский праздник показан как своеобразное состояние целого мира. Малороссийское село, где празднуются святки, ночью под Рождество становится как бы центром всего белого света: «во всём почти свете, и по ту сторону Диканьки, и по эту сторону Диканьки».

Гоголь не может быть адекватно понят вне церковной традиции, святоотеческого наследия, русской духовности в целом. Лесков - один из наиболее близких Гоголю по духу русских классиков. По его признанию, он узнавал в Гоголе «родственную душу». Гоголевское художественное наследие было для Лескова живым вдохновляющим ориентиром, и в повести «Некрещёный поп» эта традиция вполне различима - не только и не столько в воссоздании малороссийского колорита, сколько - в осмыслении личности и мироздания сквозь новозаветную призму. И Гоголь, и Лесков никогда не расставались с Евангелием. «Выше того не выдумать, что уже есть в Евангелии», - говорил Гоголь. Лесков был солидарен с этой мыслью и развивал её: «В Евангелии есть всё, даже то, чего нет». «Один только исход общества из нынешнего положения - Евангелие» , - пророчески утверждал Гоголь, призывая к обновлению всего строя жизни на началах христианства. «Хорошо прочитанное Евангелие» помогло, по лесковскому признанию, окончательно уяснить, «где истина».

Стержнем художественного осознания мира в повести становится Новый Завет, в котором, по выражению Лескова «сокрыт глубочайший смысл жизни ». Новозаветная концепция обусловила ведущее начало в формировании хри-стианской пространственно-временной организации повести, в основе которой события, восходящие к еван-гельским. Среди них особо отмечены православные праздники Рождества, Крещения, Воскресения, Преображения, Успения. Евангельский контекст не только задан, но и подразумевается в сверхфабульной реальности произведения.

Замысловатая история казусного дела о «некрещёном попе» разворачива-ется под пером Лескова неспешно, как свиток древнего летописца, но в итоге по-вествование принимает «характер занимательной легенды новейшего происхож-дения».

Жизнь малороссийского села Парипсы (название, возможно, собиратель-ное: оно часто встречается также в современной украинской топонимике) пред-стаёт не в виде замкнутого изолированного пространства, но как особое состояние мироздания, где в сердцах людей извечно разворачиваются битвы между Ангелами и демонами, ме-жду добром и злом.

Первые пятнадцать глав повести строятся по всем канонам святочного жанра с его непременными архетипами чуда, спасения, дара. Рождение мла-денца, снег и метельная путаница, путеводная звезда, «смех и плач Рождества» - эти и другие святочные мотивы и образы, восходящие к евангельским собы-тиям, наличествуют в повести Лескова.

В рождении мальчика Саввы у престарелых бездетных родителей явлена заповеданная в Евангелии «сверх надежды надежда». Господь не позволяет отчаяться верующему человеку: даже в самых безнадёжных обстоятельствах существует надежда на то, что мир будет преображён по Божией благодати. Так, Авраам «сверх надежды поверил с надеждою, чрез что сделался отцом многих на-родов <...> И, не изнемогши в вере, он не помышлял, что тело его, почти столет-него, уже омертвело, и утроба Саррина в омертвении» (Рим. 4: 18, 19), «Потому и вменилось ему в праведность. А впрочем не в отношении к нему одному напи-сано, что вменилось ему, Но и в отношении к нам» (Рим. 4: 22 - 24). Эта христи-анская универсалия - вне временных и пространственных границ - реализуется в лесковском повествовании о жизни малороссийского села.

Старый богатый казак по прозвищу Дукач - отец Саввы - вовсе не отличался праведностью. Напротив - его прозвище означало «человек тяжёлый, сварливый и дерзкий», которого не любили и боялись. Более того, его негативный психологический портрет дополняет ещё одна неприглядная черта - непомерная гордыня - согласно святоотеческому учению, мать всех пороков, происходящая от бесовского наущения. Одним выразительным штрихом автор подчёркивает, что Дукач почти одержим тёмными силами: «при встрече с ним открещивались», «он, будучи от природы весьма умным человеком, терял самообладание и весь рассу-док и метался на людей, как бесноватый».

В свою очередь односельчане желают грозному Дукачу только зла. Таким образом, все на-ходятся в порочном и суетном кругу взаимного недоброжелательства: «думали, что небо только по непонятному упущению коснит давно разразить сварливого казака вдребезги так, чтобы и потроха его не осталось, и всякий, кто как мог, охотно бы постарался поправить это упущение Промысла».

Однако чудо Божьего Промысла неподвластно людскому суемыслию и свершается своим чередом. Бог дарует Дукачу сына. Обстоятельства рождения мальчика соприродны атмосфере Рождества: «в одну морозную декабрьскую ночь <...> в священных муках родового страдания явился ребёнок. Новый жилец этого мира был мальчик». Его облик: «необыкновенно чистенький и красивый, с черною головкою и большими голубыми глазами» - обращает к образу Божественного Младенца - пришедшего на землю Спасителя, «ибо Он спасёт лю-дей Своих от грехов их» (Мф. 1: 21).

В Парипсах ещё не ведали, что новорождённый послан в мир с особой мис-сией: он станет священником их села; проповедью Нового Завета и примером доброго жития будет отвращать людей от зла, просветлять их разум и сердце, об-ращать к Богу. Однако в своей косной суетности люди, живущие страстями, не в состоянии провидеть Божий Промысел. Ещё до рождения младенца, который впо-следствии стал их любимым «добрым попом Саввою», односельчане возненави-дели его, считая, «що то буде дитына антихристова», «зверовидного уродства». Повитуху же Керасивну, которая «клялась, что у ребёнка нет ни рожков, ни хвостика, оплевали и хотели побить». Также никто не пожелал крестить сына злобного Дукача, «а дитя всё-таки осталось хорошенькое-прехорошенькое, и к тому же ещё удивительно смирное: дышало себе потихонечку, а кричать точно стыдилось».

Так, бытие предстаёт в сложном переплетении добра и зла, веры и суеве-рий, представлений христианских и полуязыческих. Однако Лесков никогда не призывал отвернуться от действительности во имя единоличного спасения. Писатель сознавал, что бытие - благо, и точно так же, как Божественный образ в человеке, данный ему в дар и задание , бытие не просто дано Творцом, но задано как сотворчество: «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам» (Ин. 14: 27), - говорит Христос, заповедуя «венцу творения» самому творить. Начинать этот процесс преображения, созидания человеку необходимо именно с себя самого.

Промыслительны обстоятельства крещения героя. Поскольку никто из ува-жаемых на селе людей не согласился крестить Дукачонка, крёстными родителями будущего попа опять-таки парадоксальным образом стали люди, казалось бы, не-достойные: один с внешним уродством - скособоченный «кривошей» Агап - племянник Дукача; другая - с недоброй репутацией: повитуха Керасивна, которая «была самая несомненная ведьма».

Однако Керасивна вовсе не похожа на Солоху го-голевских «Вечеров на хуторе близ Диканьки», хотя ревнивый казак Керасенко и подозревает жену в намере-ниях временами «лететь в трубу». Имя у неё подчёркнуто христианское - Христина.

История Христи - это самостоятельная курьёзная новелла внутри основного святочного повествования об обстоятельствах рождения и крещения младенца Саввы. При святочных обстоятельствах «зимою, под вечер, на праздниках, когда никакому казаку, хоть бы и самому ревнивому невмочь усидеть дома», Керасивна сумела хитроумно провести мужа со своим ухажёром-дворянином (не зря он прозывается «рогачёвский дворянин», то есть наставляет мужьям «рога»). В переносном и прямом смысле любовники подложили незадачливому казаку свинью - рождественского «по-рося», и это укрепило за Христей «такую ведьмовскую славу, что с сей поры всяк боялся Керасивну у себя в доме видеть, а не только в кумы её звать».

Сбывается евангельская антиномия о «первых» и «последних»: «последние станут первыми, и первые - последними». Именно таких «последних» людей вынужден был пригласить надменный Дукач себе в кумовья.

В студёный декабрьский день сразу же после отъезда крёстных с младенцем в большое село Перегуды (известное впоследствии читателям по «прощальной» повести Лескова «Заячий ремиз») разыгралась жестокая снежная буря. Мотив свя-точного снега - устойчивый атрибут поэтики рождественской ли-тературы. В данном контексте он обретает дополнительный метафизический смысл: словно недобрые силы сгущаются вокруг ребёнка, которому все и без всякой причины заранее желали зла: «Небо сверху заволокло свинцом; понизу завеялась снежистая пыль, и пошла лютая метель». В метафорической образности - это во-площение тёмных страстей и злых помыслов, которые разыгрались вокруг события крещения: «Все люди, желавшие зла Дукачёву ребёнку, видя это, на-божно перекрестились и чувствовали себя удовлетворёнными». Подобная ханжески-показная набожность, основанная на суемудрии, равно-ценна дьявольской силе «от лукавого».

В святоотеческом наследии проводится мысль о том, что Бог сотворил че-ловека и всё, что его окружает, таким образом, что одни поступки соответствуют человеческому достоинству и благому устроению мира, другие - противоречат. Человек был наделён способностью познавать добро, избирать его и поступать нравственно. Уступая злым помыслам, сельчане как бы спровоцировали, выпустили наружу тёмные силы, разыгравшиеся, чтобы воспрепятствовать событию креще-ния. Вовсе не случайно поэтому метельную путаницу Лесков определяет как «ад», создавая по-настоящему инфернальную картину: «на дворе стоял настоящий ад; буря сильно бушевала, и в сплошной снежной массе, которая тряслась и веялась, невозможно было перевести дыхание. Если таково было близ жилья, в затишье, то что должно было происходить в открытой степи, в которой весь этот ужас должен был застать кумовьёв и ре-бёнка? Если это так невыносимо взрослому человеку, то много ли надо было, чтобы задушить этим дитя?». Вопросы поставлены ри-торические, и, каза-лось бы, судьба младенца была предрешена. Однако события развиваются по внерациональным законам святочного спасения чудом Божьего Промысла.

Ребёнок спасается на груди у Керасивны, под тёплой заячьей шубой, «кры-той синею нанкою». Глубоко символично, что шуба эта синего - небесного - цвета, который знаменует Божие заступничество. Более того - младенец был сохранён, как у Христа «за пазушкой». Этот православный уповательный образ «русского Бога, Который творит Себе обитель «за пазушкой»», сложился у Лескова ещё в повести «На краю света» - в исповедании праведного отца Кириака, которому так же, как и героям «Некрещёного попа», выпало пройти че-рез стужу и непроглядный мрак снежного урагана.

Особенностью святок является «карнавальное нарушение привычного строя мира, возвращение к первоначальному хаосу с тем, чтобы из этого разброда как бы вновь родился гармоничный космос, «повторился» акт творения мира». Ме-тельная путаница и хаос в святочной символике неизбежно преоб-разуются в гармонию Божьего мироустроения.

Однако гармония достигается только на путях преображения падшей чело-веческой природы. Так, вокруг Дукача, вынужденного признать, что он никогда и никому не сделал добра, сгущаются ужасающие атрибуты смерти. Не сумев отыскать сына, он попадает в страшные сугробы и долго сидит в этой снежной темнице в сумраке метели. Словно прегрешения всей своей непра-ведной жизни, Дукач видит только ряд «каких-то длинных-предлинных привиде-ний, которые точно хоровод водили вверху над его головою и сыпали на него сне-гом».

Эпизод блужданий героя в метельном мраке следует трактовать в христи-ан-ском метасемантическом контексте. Особенно знаменателен образ креста. Забредя в темноте на кладбище, Дукач натыкается на крест, затем - на другой, на третий. Господь как бы даёт герою отчётливо понять, что своего креста он не избежит. Но «ноша крестная» - это не только бремя и тягость. Это и путь к спасению.

В это же самое время в снежном буране происходило крещение его сына: занесён-ные метелью крёстные начертали на лобике ребёнка расталою снежною водою символ креста - «во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа». Родился новый христиа-нин. Кровный отец и сын объединились духовно. Из снежного «ада» обоих спасает крест Отца Небесного.

Старый Дукач до поры об этом не ведает. Он пока слеп духовно. Заплу-тавшая душа, тяжело и долго путаясь во тьме, ищет дорогу, свой путь к свету. Герой повести ещё надеется выбраться, разглядев сквозь снежный буран какое-то слабое мерцание. Однако этот обманчивый земной блуждающий огонёк окончательно сбивает его с жизненного пути: Дукач сваливается в чью-то могилу и теряет сознание.

Необходимо было пройти через это испытание, чтобы мир преобразился от хаоса к гармоничному космосу. Очнувшись, герой увидел мир, рождённым заново, обновлённым: «вокруг него совершенно тихо, а над ним синеет небо и стоит звезда». В новозаветном контексте Вифлеемская путеводная звезда указала волхвам путь к Младенцу-Христу. Так и Дукач отыскал своего сына. Для старого греш-ника постепенно начал открываться небесный свет истины: «буря заметно утихла, и на небе вызвездило».

В то же время Лесков справедливо показывает, что нетвёрдые в вере люди не в состоянии освободиться от представлений полуязыческих. Дукача, случайно упавшего в чью-то могилу, жена подговаривает принести Богу жертву - убить хоть овцу или зайца, дабы охранить себя от последствий недоброго знака. Происходит профанирующее, как в кривом зеркале, исполнение христиан-ского обряда на языческий лад: «необходимое» жертвоприношение - случайное убийство безответного сироты Агапа, посланного крестить ребёнка и заметённого снегом. Из сугроба торчала только его меховая шапка из смушек - шерсти ягнёнка, которую Дукач и принял за зайца. Так, вместе с образом забитого Агапа входит в повествование святочный мотив ребёнка-сироты, а также своеобразное явление святочной литературы, именуемое «смех и плач Рождества». Агап в овечьей шапке невольно сыграл роль традиционного жертвенного животного, безропотного «агнца Божия», отданного на заклание.

Проблема осознания ужаса греха и глубокого покаяния поставлена в по-вести очень остро. Покаяние считается «дверью, которая выводит человека из тьмы и вводит в свет», в новую жизнь.

Согласно Новому Завету, жизнь постоянно обновля-ется, изменяется, хотя для человека это может быть нежданно и непредсказуемо. Так, мы видим совершенно нового Дукача, новую Керасивну, совсем не по-хожую на прежнюю молодцеватую казачку, а притихшую, смиренную; внутренне обновлённых жителей села. Всё свершившееся для Дукача послужило «ужасным уроком», «и Дукач его отлично принял. Отбыв своё формальное покаяние, он по-сле пяти лет отсутствия из дому пришёл в Парипсы очень добрым стариком, всем повинился в своей гордости, у всех испросил себе прощение и опять ушёл в тот монастырь, где каялся по судебному решению».

Мать Саввы дала обет посвятить сына Богу, и ребёнок «рос под кровом Бога и знал, что из рук Его - его никто не возьмёт». В церковном служении отец Савва - настоящий православный батюшка, мудрый и участливый к своим прихожанам, а не проводник протестантских идей в русской церкви (каким он ви-дится англоязычным исследователям). Лесков подчёркивает: «вокруг его села кругом штунда <христианское движение, берущее начало в протестантизме немецких эмигрантов на Украине. А.Н.-C.>, а в его малой церковке всё ещё полно народу...». Образ мыслей лесковских героев определяется традициями православ-ного мировосприятия, и это обусловливает идейно-художественное своеобразие повести.

Как гласит народная мудрость: «Каков поп - таков и приход». Даже когда открылась тайна крещения Саввы и у прихожан возник страшный переполох: если их поп некрещён, имеют ли силу браки, крестины, причастия - все таинства, им совершённые, - всё-таки казаки «другого попа не хотят, пока жив их добрый Савва». Недоумения разрешает архиерей: пусть обряд крещения и не был совершен по всей «форме», однако же крёстные «расталою водою того облака крест мла-денцу на лице написали во имя святой Троицы. Чего же тебе ещё надо? <...> А вы, хлопцы, будьте без сомнения: поп ваш Савва, который вам хорош, и мне хорош, и Богу приятен».

Следует согласиться с позицией итальянского учёного Пьеро Каццолы в том, что Савва принадлежит к лесковскому типу праведников-священнослужителей наряду с протопопом Савелием Туберозовым в «Соборянах» и архиепископом Нилом в повести «На краю света».

Важнейшей для Лескова становится идея жизнетворчества, жизнестрои-тельства в гармоническом синтезе мирского и священного. В христианской модели мира человек пребывает не во власти языческого «слепого случая» или античного «фатума», но во власти Божественного Провидения. Писатель постоянно обращал свой взор к вере, Новому Завету: «Дондеже свет имате

Б арчук возвращается в деревню к матери, той интересны подробности половой жизни сына в столице, барыня поручает навести справки священнику, он с охотой выполняет задание. Вот и весь сюжетец.

Как же именно священник выполняет поручение барыни? А доступными средствами. Сын идет к нему на исповедь, результаты исповеди докладываются барыне.

Все, православие на этом кончилось. Святитель Игнатий Брянчанинов - духовный писатель и настоящий святой во образ древних - столетие спустя (в середине 19 века - Лесков описывает времена екатериненские) столкнулся с такой же практикой. Будучи студентом какого-то наивысшего заведения, а также к своему несчастью и недовольству окружающих - будучи человеком молодым, но религиозным («воспитали на свою голову»), он как-то стыдливо принес на исповедь «хульные помыслы» - не умея и стесняясь объяснить, что его смущает плоть. На следующий день он давал отчет в полиции на предмет подготовки заговора - именно так его духовник расценил содержание исповеди высокородного студента… Пришлось еще и доказывать, что заговора против самодержавия никакого нет.

Святой этот кризис преодолел. Преодолел ли его молодой Плодомасов? Похоже, что нет. Нарушения тайны исповеди - настоящей, непридуманной и нерукотворной христианской святыни - люди отцам не прощают. И поделом… Похоже, что нет, потому что если практика таких заданий и тщательного исполнения поручений длилась столетиями, то какое же может быть доверие к Церкви? Нет и не может быть в таких обстоятельствах ни настоящей исповеди, ни покаяния. Ни христианства. Накопилось за десятилетия и выстрелило. Сами знаете, как.

Впрочем, как обычно, все они - по-своему милейшие люди…

ОЧЕРК ВТОРОЙ
БОЯРЫНЯ МАРФА АНДРЕВНА

ГЛАВА ВТОРАЯ
ПРИЛЕТНЫЙ СОКОЛ И ДОМАШНЕЕ ВАБИЛО

…Марфа Андревна вдруг ревниво заподозрила: нет ли у ее сына
какой-нибудь тайной зазнобы в Петербурге.

Ловко и тонко, то с далекими подходами, то с неожиданной, обивающей
сына с такту прямизной расспрашивала его: где он у кого бывает в Петербурге,
каких людей знает, и, наконец, прямо спросила: а с кем же ты живешь?

()

Николай Семенович Лесков, «Старые годы в селе Плодомасове», 1869.

Лескова недолюбливают патриоты и православные. Опасен - слишком правдив.

На публикацию отрывка натолкнула ссылка на рассказ в «Фоме» . Статья как бы «не до конца», но спасибо редакторам за то, что вообще поднимают в церковной печати такую тему… Лесковский текст красноречив сам по себе. Настолько, можно было бы обойтись «ноу комментс». Один вопрос я только бы хотел обсудить…

Меня как практикующего священника волнует, насколько возможность унижения, которые испытали священник и дьякон, это исключение из общего правила. Или это правило? Чудовищность конкретной ситуации (веревка на шее) и сам уникальный по дикости характер героя вроде как говорят об исключительности частного случая. Но общее понимание настроения времени голосует, скорее, за униженное и подчиненное положение духовенства.

И это не только знак того времени. Реальный низкий общественный статус Церкви Русь унаследовала от Византии, от византийского цезаропапизма - когда обслуживание интересов государства/социума вменялось Церкви как если не главная ее задача. «Духовная жизнь», конечно, сильными мира сего упоминалась, но, скорее, в качестве необходимой риторики. Эта схема была, видимо, воспроизведена у нас, с самого начала - через Крещение Руси «сверху». И подтверждена позднее победой иосифлян над нестяжателями преподобного Нила Сорского (как его не сожгли на костре тогда, не понятно…)

Помню, меня, еще толком не служившего молодого священника, поразил абзац в курсе лекций по истории Русской Церкви про «попа Демку»: «…ряды духовенства пополнялись и представителями других слоев общества, в том числе даже и холопами. Это, вероятно, было выгодно боярам, которые обзаводились домовыми храмами. Поэтому Константинопольский (Никейский) патриарх Герман в 1228 г. выражал в письме к Киевскому митрополиту Кириллу недовольство тем, что священный сан бесчестится рабским положением. В целом же, надо признать, что социальный статус большинства рядовых приходских священнослужителей на Руси был весьма невысок, о чем косвенно свидетельствуют и уничижительные имена — например, «поп Демка» и другие, — характерные для низов общества» (В.И. Петрушко, «Курс лекций по истории Русской Церкви»)… Особенно неприятно это было читать, одновременно любя и Родину, и Церковь. Мы, тогда семинаристы с горящими взорами, исполненные жертвенного подвига, недоумевали и посмеивались, дразня друг друга "попами Демками" , "Сережками", "Васьками"… До того, как один неглупый и послуживший поболе коллега не изрек максиму: «Тот еще не поп, кого менты не били»...

Грозный Церковь просто распял, деспотия петровского времени круто расправлялась с любыми недовольными («колокола на пушки»), Екатерина подтвердила унижение Церкви масштабной секулярной реформой, про начало 19-го века мы читаем здесь у Лескова, в конце 19-го духовенство было прочно зажато в тиски экономические и консисторские, с кровавым 20-м все понятно. А что двадцать первый? А двадцать первый все повторяет сначала. Когда раздаются претензии батюшке из Кущевской «а где вы были, святой отец, когда вокруг творилось такое безобразие» - перечитайте Лескова, у него - ответы.

Очерк первый, глава шестая «К полуночи молодушка».

Веревку! - скомандовал боярин, обратясь к одному личарде.
- Попа и дьяков! - повелел он другому.
- Затрави петлю и спусти через крюк в потолке, - приказал он рабу, принесшему свежую пеньковую веревку.

(