Михаил веллер. Михаил веллер Веллер михаил невские рассказы
Михаил ВЕЛЛЕР
Американист
Баллада о знамени
Крематорий
Легенда о заблудшем патриоте
Легенда о морском параде
Легенда о Моше Даяне
Легенда о родоначальнике Фарцовки Фиме Бляйшице
Легенда о соцреалисте
Легенда о стажере
Легенда о теплоходе «Вера Артюхова»
Маузер Папанина
Оружейник Тарасюк
Танец с саблями
Байки скорой помощи
Американист
Была в ходу в Ленинграде после шестьдесят седьмого года и такая шутка: «Чем
отличается Суэцкий канал от канала Грибоедова? Тем, что на Суэцком евреи сидят
по одну сторону, а на Грибоедова – на обеих».
На канале Грибоедова, а отнюдь не на Суэцком, родился некогда и известный
советский политический обозреватель-американист, комментатор, политолог и
обличитель Валентин Зорин. Правда, фамилия его была тогда не Зорин, а несколько
иная, более гармонирующая с внешним обликом. Про Зорина была и шутка
персональная: Родилась она во время визита в Союз Генри Киссинджера и
основывалась на необычайном их внешнем сходстве: Зорин был вылитой копией
Киссинджера, прямо брат-близнец, только в одну вторую натуральной величины – тот
же курчавый ежик, оттопыренные уши, жирный подбородок и роговые очки. «Скажите,
пожалуйста, господин Зорин, вы еврей? – Я – русский! – А-а. А я – американский».
Вот этот Валентин Зорин, знаменитый в те времена человек, лет двадцать
безвылазно просидел в Америке. Он был собкором ТАСС, и АПН, и «Правды», и всего
на свете. Он в этой Америке изнемогал и жертвовал жизнью на фронтах классовой
борьбы. Он жил в американском коттедже, ездил на американской машине, жрал
американскую еду и носил американскую одежду. В порядке ответной любезности он
сумел рассказать об Америке столько гадостей, что будь она хоть чуть-чуть
послабее и поменьше – давно бы рухнула под тяжестью его обличений. В
профессиональной среде он имел среди коллег кличку «Валька-помойка».
Зорин был профессионал, и не было в Америке такой мелочи, которую он не
обращал бы ей в порицание и нам в хвалу. Умел отрабатывать деньги. А деньги были
неплохие; зеленые такие. Баксы. Не каждый сумеет за антиамериканскую неусыпную
деятельность получать в американской же валюте.
Такое было время акробатов пера и шакалов ротационных машин.
И вот он однажды под вечер выходит из одних гостей. Его там в доме принимали
прогрессивные американцы, кормили его стеками, поили виски и говорили всякие
приятные вещи. И он уже обдумывает, как сделать из этого антиамериканский
материал. И повыгоднее его пристроить.
И идет он к своей машине, припаркованной в сотне метров у тротуара. И тут
сзади ему упирается в почку что-то вроде пистолетного ствола, и грубый голос
приказывает:
– Не шевелиться! Бабки гони!
Ограбление, значит. Типичный нью-йоркский вариант.
Зорин, как человек искушенный и все правила игры знающий, не дергается. В
нагрудном кармане пиджака у него, как советуют все полицейские инструкции, лежит
собой двадцать долларов всего, в нагрудном кармане.
– Доставай, но без резких движений!
Он осторожно достает двадцатку и протягивает за плечо. Ее берут, и голос
угрожает:
– Пять минут не двигаться! А то – покойник!
И тихие шаги удаляются назад.
Когда, по расчетам Зорина, времени проходит достаточно для того, чтобы
грабитель удалился на безопасное расстояние, он оглядывается – и видит, как за
угол скрывается поспешно негр. Самый такой обычный, в синих джинсах, в клетчатой
рубашке, в белых кедах.
Зорин садится в свою машину и едет. А сам обдумывает. Это ж какой случай
замечательный! Средь бела дня советский корреспондент ограблен в центре
Нью-Йорка вооруженным преступником! Вот уже до чего дошел разгул безобразий! И
полиция их продажная бессильна! Прекрасный материал сам в руки приплыл.
И чтобы сделать очередной журналистский шедевр более убедительным, емким и
панорамным – показать всю прогнилость и обреченность ихнего строя, он гонит к
ближайшему отделению полиции. Стреляный воробей: а то завопят потом – лжет этот
красный, никто его не грабил, почему не обратился в полицию, если грабили?!
Пожалуйста – обращаюсь.
А поди ты его поймай: лица не видел, примет не знаю, а таких ограблений – да
тысячи ежедневно. Стрелял наркоман двадцатку на дозу – это как промысел: верняк.
Он тормозит под вывеской полицейского участка и просит проводить его к
дежурному – он должен заявить об ограблении.
В отделении сидит под кондиционером здоровенный сержант с красной ирландской
рожей и голубыми глазками, вытянув ноги на стол, и жует жвачку.
– Привет! – говорит он Зорину. – Какие проблемы?
– Я советский журналист! – заявляет Зорин. – И меня сейчас ограбили прямо на
тротуаре в вашем городе!
– Да, – сочувствует детина, – это бывает. Кто ограбил?
– Приставили пистолет к спине и отобрали деньги.
– Приметы, – говорит детина, – приметы! Подробности потом. Если вы
заинтересованы, чтобы мы нашли преступника – давайте попробуем.
– Черный, – описывает Зорин ехидно. – В синих джинсах, в клетчатой рубашке. В
белых кедах. Роста так среднего. Не старый еще, конечно.
– Так, – спокойно говорит сержант. – Понятно. Где это, говорите, случилось,
мистер? Сколько минут назад?
А во всю стену мигает лампочки подробнейшая карта города.
Сержант щелкает тумблером и говорит:
– Алло! Джон? Фил? Уличное ограбление. Квадрат 16-Д. Тридцать шестая, близ
угла Второй авеню. Девятнадцать пятнадцать плюс-минус минута. Чернокожий,
среднего роста, синие джинсы, клетчатая рубаха, белые кеды. Давайте. Он бомбанул
русского журналиста, тот волну гонит. Да. Сколько он у вас взял, сэр?
А говорить, что весь этот сыр-бор из-за двадцатки, как-то и неудобно. Не того
Страница 1 из 83: [1 ]Первая и славнейшая из улиц Российской империи, улица-символ, знак столичной касты, чье столичье - не в дутом декрете, но в глубинном и упрямом причастии духу и славе истории, - Невский проспект, царева першпектива, игольный луч в сердце государевом, и прочие всякие красивые и высокие слова, - Невский проспект, сам по себе уже родина, государство и судьба, куда выходят в семнадцать приобщиться чего-то такого, что может быть только здесь, навести продуманный лоск на щенячью угловатость, как денди лондонский одет и наконец увидел свет, где проницательность швейцаров и проституток разом отбила бы у Рентгена мысль о своих кустарных и малодостоверных лучах, и синие гусары в топот копыт по торцам, и Зимний окружен броневиками Шкловского, эта сторона улицы при артобстреле наиболее опасна, и Фека королевствовал из одноименного кабака, пока не трахнул в зазнайстве дипломатову родственницу, за что и был шлепнут, Невский, чьи бессрочные полпреды прошвыриваются по нему в ностальгических снах своих от Парижа до Кейптауна и Каракаса, усвоить моду и манеру, познакомиться, светский андеграунд, кино - театр - магазин - новости - связи - товар - деньги - товар - лица и прочие части тела, кофе и колесико, джины и игла, - - короче, Невский, естественно, имеет собственный язык, собственный закон, собственную историю (что отнюдь не есть вовсе то, что общедоступная история Санкт-Петербурга и Ленинграда), собственных подданных и собственный фольклор, как и подобает, разумеется, всякой мало-мальски приличной стране.
Фольклор сей, как и всякий, хранится старожилами и шлифуется остроумцами, метит в канон и осыпается в Лету. Как и всякий, случается он затейлив, циничен, сентиментален и смешон.
Когда-то я тоже жил на Невском и был с него родом.
Саги о героях
Легенда о родоначальнике фарцовки Фиме Бляйшице
1. Интеллигентик
В одна тысяча девятьсот пятьдесят третьем годе, как известно, Вождь народов и племен решил устроить евреям поголовно землю обетованную на Дальнем Востоке, и сорока лет ему для этой акции уж никак не требовалось. И составлялись уже по домоуправлениям списки, и ушлые начальницы паспортных столов уже намечали нужным людям будущие освободиться квартиры, и сердобольные соседи в коммуналках делили втихаря еврейскую мебелишку, которую те с собой уволочь не смогут, и громыхал по городу Питеру трамвай с самодельным по красному боку лозунгом «Русский, бери хворостину, гони жида в Палестину». И евреям, естественно, все это весьма действовало на нервы и заставляло лишний раз задуматься о превратностях судьбы, скоротечности земного бытия и смысле жизни.
В двадцать два года людям вообще свойственно задумываться о смысле жизни. Студент Кораблестроительного института, Ефим Бляйшиц писал диплом и отстраненно, как не о себе, соображал, удастся ли ему вообще закончить институт - может быть, заочно? - и как насчет работы кораблестроителя в Приморье. Амур, Тихий океан… да ничего, жить можно. Жил он, кстати, на Восьмой линии Васильевского острова, в комнатушке со старенькой мамой. Мама, как и полагается маме, в силу возраста, опыта и материнской любви, смотрела на развертывающуюся перспективу более мрачно и безнадежно, чем сын, и плакала в его отсутствие. Друг же друга они убеждали, что все к лучшему, жить и вправду лучше среди своего народа, и в Биробиджане, слава Богу, никто их уже не сможет обижать по пятому пункту; а может, все и обойдется.
Пребывать в этом обреченно-подвешенном состоянии было неуютно, особенно если ты маленький, черненький, очкастенький и картавишь: и паспорт не нужно показывать, чтоб нарваться по морде. Фима нарвался тоже раз вечером в метро, несколько крепких подвыпивших ребятишек споро накидали ему по ушам, выдав характеристики проклятому еврейскому племени, и, обгаженный с ног до головы и насквозь, на темном тротуаре подле урны он подобрал окурок подлиннее и, не решаясь ни у кого попросить прикурить, выглотал колючий дым ночью в сортире; кривая карусель в голове несла проклятия и клятвы. Мама проснулась беззвучно, почувствовала запах табака и ничего не сказала.
Будучи человеком действия, назавтра Фима совершил два поступка: купил пачку папирос «Север», бывший «Норд», и пошел записываться в институтскую секцию бокса.
Куришь? - спросил тренер, перемалывая звуки стальными зубами.
Нет, - ответил Фима. - Случайность.
Сколько лет?
Двадцать два.
Стар, - с неким издевательским сочувствием отказал тренер, хотя для прихода в бокс Фима и верно был безусловно стар.
Хоть немного, - с интеллигентской нетвердостью попросил Фима.
Мест все равно нет, - сказал тренер и брезгливо усмехнулся глазами в безбровых шрамоватых складках. - Но попробовать… Саша! поди сюда. Покажи новичку бокс. Понял? Только смотри, не очень, - сказал им вслед не то, что слышалось в голосе.
Раздевайся, - сказал Саша и кинул Фиме перчатки.
Стыдясь мятых трусов и бело-голубой своей щуплости, Фима пролез за ним под канат на ринг, где вальсировал десяток институтских боксеров, и был избит с ошеломляющей скоростью и деревянной, неживой жесткой силой, от заключительного удара в печень весь воздух из него вышел с тонким свистом.
Вставай, вставай, - приказал спокойно тренер, - иди умойся.
Удар совсем не держит, - якобы оправдываясь, пояснил Саша.
Очки сидели на лице как-то странно, на улице он старался прятать в сторону лицо, дома в зеркало увидел, что его тонкий ястребиный носик налился сизой мякотью и прилег к щеке.
На тренировке был, - пояснил он матери, и больше расспросов не возникало.
Нос так и остался кривоватым, что довершило Фимин иудейский облик до полукарикатурного, «мечта антисемита».
В портфеле же он стал носить с тех пор молоток, поклявшись при надобности пустить его в ход; что, к счастью, не потребовалось.
Тем временем соседки на кухне травили мать тихо и въедливо, как мышь; об этом сын с матерью тоже, по молчаливому и обоим ясному уговору, не разговаривали.
Это неверно, когда думают, что евреям так уж всю историю и не везет. Потому что смерть Сталина в марте 53 была замечательным везением, вопрос о переселении отпал, врачи-убийцы как бы вместе со всей нацией были реабилитированы, и по утрам соседи на кухне стали здороваться и даже обращаться со всяким мелким коммунальным сотрудничеством. И Фима благополучно получил диплом и был распределен на завод с окладом восемьсот рублей.
Но так и оставался, разумеется, маленьким затурканным евреем.
2. Открытие
Сначала появились стиляги. Сначала - в очень небольшом количестве.
Пиджаки они носили короткие, а брюки - легендарно узкие. Рубашки пестрые, а туфли - на толстой подошве. И стриглись под французскую польку, оставляя спереди кок; а лучших мужских парикмахерских было две: одна - в «Астории», а другая - на Желябова, рядом с Невским.
В милиции им норовили - обычно не сами милиционеры, а патриотичные народные дружинники - брюки распарывать, а коки состригать, о чем составлять акт и направлять его в деканат или на работу. Пресса рассматривала одевающихся так молодых людей как агентов ползучего империализма:
Затем прошел исторический XX Съезд Партии, была объявлена оттепель и чуть ли не свобода, и страху в жизни стало куда поменьше, а надежд и оптимизма куда побольше.
Первая и славнейшая из улиц Российской империи, улица-символ, знак столичной касты, чье столичье — не в дутом декрете, но в глубинном и упрямом причастии духу и славе истории, — Невский проспект, царева першпектива, игольный луч в сердце государевом, и прочие всякие красивые и высокие слова, — Невский проспект, сам по себе уже родина, государство и судьба, куда выходят в семнадцать приобщиться чего-то такого, что может быть только здесь, навести продуманный лоск на щенячью угловатость, как денди лондонский одет и наконец увидел свет, где проницательность швейцаров и проституток разом отбила бы у Рентгена мысль о своих кустарных и малодостоверных лучах, и синие гусары в топот копыт по торцам, и Зимний окружен броневиками Шкловского, эта сторона улицы при артобстреле наиболее опасна, и Фека королевствовал из одноименного кабака, пока не трахнул в зазнайстве дипломатову родственницу, за что и был шлепнут, Невский, чьи бессрочные полпреды прошвыриваются по нему в ностальгических снах своих от Парижа до Кейптауна и Каракаса, усвоить моду и манеру, познакомиться, светский андеграунд, кино — театр — магазин — новости — связи — товар — деньги — товар — лица и прочие части тела, кофе и колесико, джины и игла, — — короче, Невский, естественно, имеет собственный язык, собственный закон, собственную историю (что отнюдь не есть вовсе то, что общедоступная история Санкт-Петербурга и Ленинграда), собственных подданных и собственный фольклор, как и подобает, разумеется, всякой мало-мальски приличной стране.
Фольклор сей, как и всякий, хранится старожилами и шлифуется остроумцами, метит в канон и осыпается в Лету. Как и всякий, случается он затейлив, циничен, сентиментален и смешон.
Когда-то я тоже жил на Невском и был с него родом.
Саги о героях
Легенда о родоначальнике фарцовки Фиме Бляйшице
1. Интеллигентик
В одна тысяча девятьсот пятьдесят третьем годе, как известно, Вождь народов и племен решил устроить евреям поголовно землю обетованную на Дальнем Востоке, и сорока лет ему для этой акции уж никак не требовалось. И составлялись уже по домоуправлениям списки, и ушлые начальницы паспортных столов уже намечали нужным людям будущие освободиться квартиры, и сердобольные соседи в коммуналках делили втихаря еврейскую мебелишку, которую те с собой уволочь не смогут, и громыхал по городу Питеру трамвай с самодельным по красному боку лозунгом «Русский, бери хворостину, гони жида в Палестину». И евреям, естественно, все это весьма действовало на нервы и заставляло лишний раз задуматься о превратностях судьбы, скоротечности земного бытия и смысле жизни.
В двадцать два года людям вообще свойственно задумываться о смысле жизни. Студент Кораблестроительного института, Ефим Бляйшиц писал диплом и отстраненно, как не о себе, соображал, удастся ли ему вообще закончить институт — может быть, заочно? — и как насчет работы кораблестроителя в Приморье. Амур, Тихий океан… да ничего, жить можно. Жил он, кстати, на Восьмой линии Васильевского острова, в комнатушке со старенькой мамой. Мама, как и полагается маме, в силу возраста, опыта и материнской любви, смотрела на развертывающуюся перспективу более мрачно и безнадежно, чем сын, и плакала в его отсутствие. Друг же друга они убеждали, что все к лучшему, жить и вправду лучше среди своего народа, и в Биробиджане, слава Богу, никто их уже не сможет обижать по пятому пункту; а может, все и обойдется.
Пребывать в этом обреченно-подвешенном состоянии было неуютно, особенно если ты маленький, черненький, очкастенький и картавишь: и паспорт не нужно показывать, чтоб нарваться по морде.
МИХАИЛ ВЕЛЛЕР
ЛЕГЕНДЫ НЕВСКОГО ПРОСПЕКТА
САГИ О ГЕРОЯХ
ЛЕГЕНДА О РОДОНАЧАЛЬНИКЕ ФАРЦОВКИ ФИМЕ БЛЯЙШИЦЕ
1. ИНТЕЛЛИГЕНТИК
В одна тысяча девятьсот пятьдесят третьем годе, как известно, Вождь народов и племен решил устроить евреям поголовно землю обетованную на Дальнем Востоке, и сорока лет ему для этой акции уж никак не требовалось. И составлялись уже по домоуправлениям списки, и ушлые начальницы паспортных столов уже намечали нужным людям будущие освободиться квартиры, и сердобольные соседи в коммуналках делили втихаря еврейскую мебелишку, которую те с собой уволочь не смогут, и громыхал по городу Питеру трамвай с самодельным по красному боку лозунгом "Русский, бери хворостину, гони жида в Палестину". И евреям, естественно, все это весьма действовало на нервы и заставляло лишний раз задуматься о превратностях судьбы, скоротечности земного бытия и смысле жизни.
В двадцать два года людям вообще свойственно задумываться о смысле жизни Студент Кораблестроительного института, Ефим Бляйшиц писал диплом и отстраненно, как не о себе, соображал, удастся ли ему вообще закончить институт -- может быть, заочно? -- и как насчет работы кораблестроителя в Приморье. Амур, Тихий океан... да ничего, жить можно. Жил он, кстати, на Восьмой линии Васильевского острова, в комнатушке со старенькой мамой. Мам а, как и полагается маме, в силу возраста, опыта и материнской любви, смотрела на развертывающуюся перспективу более мрачно и безнадежно, чем сын, и плакала в его отсутствие. Друг же друга они убеждали, что все к лучшему, жить и вправду лучше среди своего народа и в Биробиджане, слава Богу, никто их уже не сможет обижать по пятому пункту; а может, все и обойдется.
Пребывать в этом обреченно-подвешенном состоянии было неуютно, особенно если ты маленький, черненький, очкастенький и картавишь: и паспорт не, нужно показывать, чтоб нарваться по морде. Фима нарвался тоже раз вечером в метро, несколько крепких подвыпивших ребятишек споро накидали ему по ушам, выдав характеристики проклятому еврейскому племени, и, обгаженный с ног до головы и насквозь, на темном тротуаре подле урны он подобрал окурок подлиннее и, не решаясь ни у кого попросить прикурить, выглотал колючий дым ночью в сортире; кривая карусель в голове несла проклятия и клятвы. Мама проснулась беззвучно, почувствовала запах табака и ничего не сказала.
Будучи человеком действия, назавтра Фима совершил два поступка: купил пачку папирос "Север", бывший "Норд", и пошел записываться в институтскую секцию бокса.
Куришь? -- спросил тренер, перемалывая звуки стальными зубами.
Нет,-- ответил Фима.-- Случайность.
Сколько лет?
Двадцать два.
Стар,-- с неким издевательским сочувствием отказал тренер, хотя для прихода в бокс Фима и верно был безусловно стар.
Хоть немного,-- с интеллигентской нетвердостью попросил Фима.
Мест все равно нет,-- сказал тренер и брезгливо усмехнулся глазами в безбровых шрамоватых складках.-- Но попробовать... Саша! поди сюда. Покажи новичку бокс. Понял? Только смотри, не очень,-- сказал им вслед не то, что слышалось в голосе.
Раздевайся,-- сказал Саша и кинул Фиме перчатки.
Стыдясь мятых трусов и бело-голубой своей щуплости, Фима пролез за ним под канат на ринг, где вальсировал десяток институтских боксеров, и был избит с ошеломляющей скоростью, от заключительного удара в печень весь воздух из него вышел с тонким свистом.
Вставай, вставай,-- приказал спокойно тренер,-- иди умойся.
Удар совсем не держит,-- якобы оправдываясь пояснил Саша.
Очки сидели на лице как-то странно, на улице он старался прятать в сторону лицо, дома в зеркало увидел, что его тонкий ястребиный носик налился сизой мякотью и прилег к щеке.
На тренировке был,-- пояснил он матери, и больше расспросов не возникало.
Нос так и остался кривоватым, что довершило Фимин иудейский облик до полукарикатурного, "мечта антисемита".
В портфеле же он стал носить с тех пор молоток, поклявшись при надобности пустить его в ход; что, к счастью, не потребовалось.
Тем временем соседки на кухне травили мать тихо и въедливо, как мышь; об этом сын с матерью тоже, по молчаливому и о боим ясному уговору, не разговаривали.
Это неверно, когда думают, что евреям так уж всю историю и не везет. Потому что смерть Сталина в марте 53 была замечательным везением, вопрос о переселении отпал, врачи-убийцы как бы вместе со всей нацией были реабилитированы, и по утрам соседи на кухне стали здороваться и даже обращаться со всяким мелким коммунальным сотрудничеством. И Фима благополучно получил диплом и был распределен на завод с окладом восемьсот рублей.
Но так и оставался, разумеется, маленьким затурканным евреем.
2. ОТКРЫТИЕ
Сначала появились стиляги. Сначала -- в очень небольшом количестве.
Пиджаки они носили короткие, а брюки -- легендарно узкие. Рубашки пестрые, а туфли -- на толстой подошве. И стриглись под французскую польку, оставляя спереди кок; а лучших мужских парикмахерских было две: одна -- в "Астроии", а другая -- на Желябова, рядом с Невским.
В милиции им норовили -- обычно не сами милиционеры, а патриотичные народные дружинники -- брюки распарывать, а коки состригать, о чем составлять акт и направлять его в деканат или на работу. Пресса рассматривала одевающихся так молодых людей как агентов ползучего империализма:
Иностранцы? Иностранки? Нет! От пяток до бровей -это местные поганки, доморощенный Бродвей!
Затем прошел исторический ХХ Съезд Партии, была объявлена оттепель и чуть ли не свобода, и страху в жизни стало куда поменьше, а надежд и оптимизма куда побольше.
А еще через год состоялся впервые в Союзе Международный фестиваль молодежи и студентов, наперли толпы молодых со всего мира, и после этого (мы отслеживаем сейчас только одно из следствий, которое и вплетено нитью в нашу историю) стиляг стало хоть пруд пруди: представители прогрессивной молодежи западных, южных и восточных стран покидали гостеприимную Советскую Россию в туфлях на босу ноги, запахивая пиджачки на голых, без рубашек, грудях: гардероб оставался на память о дружбе и взаимопонимании их московским и ленинградским приятелям.
Стукачей участвовало в празднестве уж не меньше, чем иностранцев, и дружили только самые безоглядные и храбрые,-- кроме специально выделенных для дружбы, разумеется, и проинструктированных, как именно надо дружить.
Фиму с его рожей никто дружить не уполномачивал; он и не дружил -опасался: дурак, что ли. Но глядя, как переходят на тела земляков шикарные и тонные шмотки, все крутил он и обдумывал одну нехитрую мыслишку.
Он эту мыслишку не один, уж надо полагать, обдумывал, но именно он, похоже, подошел к ней первый со всей еврейской глубиной и основательностью. Потому что на второй день фестиваля сообщил маме, что ему надо поговорить с хорошим старым адвокатом, какой, вроде, был среди ее знакомых.
Что случилось? -- испугалась мама.
Ничего не случилось,-- твердо заверил Фима.
Так зачем тебе адвокат? -- побледнела мама.
Чтоб и впредь ничего не случилось,-- твердо заверил сын.
Адвокат, разумеется, тоже был еврей, и принимал Фиму в такой же комнатушке коммуналки. Фима развязал испеченный мамой пирог, размял папиросу и посмотрел на адвоката.
Розочка, сходи в булочную,-- попросил адвокат жену.
Так какие же у вас неприятности? -- спросил он.-- Слушаю.
Слушайте внимательно,-- сказал Фима,-- и если можно, тут же забывайте. Никаких неприятностей нет и быть никогда не должно. Может ли иностранец подарить мне галстук?
Сборник рассказов «Легенды Невского проспекта» считается одним из лучших в творчестве Михаила Веллера. Небольшие повести погружают читателей в атмосферу прошлого века, показывая жизнь такой, какой она была. Многие читатели смогут увидеть в героях самих себя, а описанные ситуации могли происходить с кем-то в реальности. Люди, о которых рассказывает писатель, кажутся живыми и объёмными. Каждая история имеет свою атмосферу, которую автор легко передает с помощью красивого и образного повествования, талантливой игры слов.
В книге можно увидеть массу характеров и судеб. Это жизнь врачей и военных, фарцовщиков, проституток, а также самых обычных людей. С каждым из них происходило что-то весёлое или грустное, что-то мимолетное либо запоминающееся на долгие годы. Особую роль в повествовании играет сам город Ленинград, который современные молодые люди знают как Санкт-Петербург. Но здесь это именно Ленинград, с той атмосферой 20-го века, с его улочками и достопримечательностями, с особым укладом жизни и мировоззрением людей, проживающих в нём. И после этих рассказов этот город можно увидеть совершенно в ином свете.
Книгу многие называют смешной, хотя она не всегда так весела, как может показаться. Автор ироничен, но он достаточно часто передаёт свои мысли, используя сарказм, обнажая с его помощью человеческие души, общество и тайную жизнь всего города. За это необычное настроение, за особое сочетание весёлости и грусти и любят читатели эти рассказы.
На нашем сайте вы можете скачать книгу "Легенды Невского проспекта" Веллер Михаил Иосифович бесплатно и без регистрации в формате fb2, rtf, epub, pdf, txt, читать книгу онлайн или купить книгу в интернет-магазине.