Режиссер Светлана Дружинина по-своему показала многих исторических персонажей и сделала так, что зрители поверили в реальность героев, которых на самом деле не существовало

Знаменитый мини-сериал «Гардемарины, вперед!», снятый Светланой Дружининой по роману Нины Соротокиной «Трое из навигацкой школы» и впервые увидевший свет без малого 30 лет назад – 1 января 1988 года, мгновенно стал культовым. Песни гардемаринов звучали по радио и телевидению, с кассет на магнитофонах, их пели студенты и школьники. Алеша Корсак , Саша Белов , Никита Оленев и другие герои киносаги, вскоре получившей продолжение, так полюбились зрителям, что многие были уверены: все они существовали на самом деле.

Накануне дня рождения режиссера, который Светлана Сергеевна празднует 16 декабря, сайт разбирается, кто из героев культового фильма существовал на самом деле, а кто стал плодом писательско-режиссерской фантазии.

Счастливая случайность

Писательница и сценаристка Нина Соротокина, посвятившая свою самую знаменитую книгу сыновьям, никогда не претендовала на то, что «Трое из навигацкой школы» - это чисто исторический роман. Так что в рукописи, которая несколько лет лежала у нее дома на антресолях, реально существовавшие персонажи и события успешно соседствовали с вымышленными.

А режиссер Светлана Дружинина, предвидя возможные нападки, все объяснила зрителям еще в первые секунды картины. «Авторы фильма не могут поручиться за точность всех исторических подробностей. Но с присущей им смелой осторожностью готовы утверждать, что все в фильме правда. Естественно, кроме вымысла», - говорится в заставке, с которой начинается фильм «Гардемарины, вперед!».

Кстати, картина появилась на свет исключительно по счастливому – и случайному – стечению обстоятельств. Соротокина написала роман еще в 70-х, он был очень длинным, журналы его печатать не хотели, а сокращать она была не готова. В итоге книга пылилась на антресолях – пока однажды двухкилограммовая папка с историей про трех учеников навигацкой школы не попала к Светлане Дружининой.

Нина Матвеевна рассказывала, что после выхода дружининской «Принцессы цирка» она набралась смелости – и позвонила режиссеру, с которой у нее были общие знакомые. Дружинина согласилась почитать рукопись.

Редактированием сценария занимался Юрий Нагибин , друживший с обеими женщинами (самоучка Соротокина называла знаменитого писателя не только своим другом, но и «крестным отцом» в литературе). В 1985 году была подана заявка на «Мосфильм» - а в 1986-м начались съемки.

Все, кроме вымысла

Подсчитывать количество исторических неточностей, которыми грешат, пожалуй, все художественные фильмы, - занятие неблагодарное. Да и для зрителей это не так важно – слишком захватывают подвиги и приключения дружной троицы Белов-Корсак-Оленев – и любовные хитросплетения.

Личный врач Елизаветы лейб-медик Иван Лесток ; вице-канцлер Алексей Бестужев-Рюмин , которого так ненавидел и мечтал устранить прусский король и которого недолюбливала императрица; кардинал де Флери и его посланник в России маркиз де Шетарди ; подполковник Иван Лопухин , которого пытались обвинить в «заговоре» против императрицы; сосланная в Сибирь за участие в заговоре Анна Бестужева-Рюмина и некоторые другие персонажи, упоминающиеся в «Гардемаринах», - реально существовавшие исторические личности.

Существовал и дипломат и сподвижник Петра I Павел Ягужинский , который по фильму должен был быть отцом впавшей в немилость Анастасии Ягужинской (ее сыграла Татьяна Лютаева ). Есть данные, что одну из его многочисленных дочерей действительно звали Анастасией, правда, ее судьбу исследователи так и не выяснили. Фигурирует Анастасия Ягужинская и в книгах Валентина Пикуля . Правда, по другой версии прототипом героини фильма «Гардемарины, вперед!» стала другая дочь петровского сподвижника – Наталья . Ну, а побег с французом, как и история с влюбленным гардемарином – исключительно художественный вымысел.

Потерявший голову от любви французский шпион шевалье де Брильи , которого бесподобно сыграл Михаил Боярский , - персонаж вымышленный. Однако человек с таким именем существовал. В архивах упоминается некий Брилли (в русской транскрипции – Брильи), сподвижник Петра I, выходец из Италии, служивший инженером во Франции, а в 1701 году переехавший в Москву. Реальный Брильи скончался в 1746 году.

Трое из навигацкой школы

Школа математических и навигацких наук, учрежденная указом Петра I в январе 1701 года, вначале находилась на Хамовническом дворе в Кадашевской слободе (в районе современной Якиманки), но потом ее перенесли, отдав ей нижние ярусы Сухаревой башни. Именно там должны были учиться герои «Гардемаринов». По правилам, в навигацкую школу принимали юношей от 12 до 17 лет, деления по сословному признаку не было. Периодически случался недобор – тогда брали и 20-летних.

Звание гардемаринов Петр I ввел в 1716 году, его присваивали зачисленным в гардемаринскую роту выпускникам Академии Морской гвардии, открытой в Петербурге в 1715 году и организованной на базе той самой Школы математических и навигационных наук (Московской математико-навигацкой школы), в том же 1715-м туда перевели навигаторские классы, а саму школу превратили в подготовительное учреждение при Академии. На судах гардемарины поначалу были «низшими чинами», после «практических плаваний» производились в офицеры.

Действие первого фильма Дружининой начинается в 1742 году, заключительной части трилогии – «Гардемарины III» с повзрослевшими героями - в 1757 году. Что касается самих трех гардемаринов, то они – плод фантазии писательницы. Но что интересно, в архивах есть сведения о том, что существовал некий Никита Оленев. Датой рождения незаконного сына князя Олега Оленева называется 1717 год. Он был знаком с Бестужевым-Рюминым, по некоторым данным, некоторое время был его адъютантом, и вроде как в 1744 году сопровождал Софию Августу Фредерику - будущую императрицу Екатерину Великую с матерью по дороге из Пруссии в Россию и достаточно близко общался с Фике , как звали ее тогда близкие. Ничего не напоминает?

Кстати, дальнейшая судьба реального Никиты Оленева оказалась печальной – он участвовал в заговоре против Елизаветы в 1759 году, был сослан в Сибирь, после чего его следы теряются.

Следов Алеши Корсака в архивах найти не удалось. Зато существовал род Корсаковых (к нему принадлежал и знаменитый композитор Римский-Корсаков ), в котором считалась очень почетной морская служба. Некий Алексей Корсаков во время Семилетней войны 1756-1763 года служил капитаном на одном из кораблей, правда, в отличие от героя Дмитрия Харатьяна , был отнюдь не беден, жил не в селе, а в родовом поместье в Петербурге.

Прототипов третьего гардемарина, Александра Белова (Сергей Жигунов ) также не нашлось – несмотря на то, что эта фамилия была очень распространена. Впрочем, кто знает, не было ли среди многочисленных выпускников навигацкой школы однофамильца знаменитого киногардемарина?

Кстати : Название фильма несколько раз менялось. Оригинальное название романа Нагибин и Дружинина отвергли сразу. Не подошли варианты «Три гардемарина» (по аналогии с «Тремя мушкетерами») и просто «Гардемарины».

Книга первая

ТРОЕ ИЗ НАВИГАЦИОННОЙ ШКОЛЫ

Часть первая

Пошли, Котов у себя.

Князь Никита Оленев, высокий, с несуразной фигурой малый, положил на плечо Алексея руку, словно подталкивая его к двери, а третий из молодых людей, Саша Белов, запальчиво воскликнул:

Как же не надо? Ты дворянин! Или ты идешь и в присутствии нашем требуешь у этого негодяя извинения, или, прости, Алешка, как ты сможешь смотреть нам в глаза?

А если он откажется извиниться? - пробормотал Алексей, сопротивляясь осторожно подталкивающей руке Никиты.

Тогда ты вернешь ему пощечину! - еще яростнее крикнул Белов.

Он предвидел эту заминку у двери и теперь дал волю своему негодованию.

Все ты колеблешься! Ходишь, как девица, румянец боишься расплескать. Зачем только шпагу на бедре носишь? Это тебе не театральный реквизит. Может, ты и мундир сменишь на женские тряпки?

Уже произнеся последние слова, Белов понял, что про театр вспоминать сейчас ни к чему, зачем травить раны. Алешка и так на пределе, но было поздно. Недаром в школе говорили: «Козла бойся спереди, коня сзади, а тихого Алешу Корсака со всех сторон».

Реквизит, говоришь? - Алексей сбросил с плеча руку, которая уже не подталкивала к двери, а успокаивающе похлопывала, отступил назад и рванул шпагу из ножен:

Уж тебе-то я не позволю!… Позиция ан-гард!

Защищайся, Белов!

Сэры, вы в уме? - только и успел крикнуть Никита Оленев.

Позднее Алексей говорил друзьям, что шпагу выхватил без умысла, просто так, что он вовсе не хотел драться. «Глаза у тебя, однако, были опасные», - отвечал Никита.

Эти «опасные» глаза и заставили Оленева выставить руку, отводя острие шпаги от груди изумленного Белова. Шпага чиркнула по раскрытой ладони и повисла, опущенная к полу. К Белову вернулся дар речи.

Ты же ему руку поранил, сумасшедший! Никогда наперед не знаешь, что ты выкинешь!

Внезапно дверь распахнулась, и на пороге появился сухого сложения мужчина в черном камзоле. Он вышел на шум, собираясь отчитать курсантов, но так и замер с назидательно поднятым пальцем. Специальный указ запрещал в школе носить оружие, а тут мало того, что курсант при шпаге, так еще затеял оной драку.

Что вы здесь?… - начал Котов грозно и умолк, потому что прямо на него, выставив вперед шпагу, шел Алексей Корсак.

Глаза у Котова округлились. Вид дрожащего лезвия не столько испугал его, сколько обескуражил. Виданное ли дело, чтоб ученик шел с оружием на учителя?

Белов опомнился первым и бросился отнимать шпагу, а распаленный Алексей, который забыл, что у него в руках, решил, что ему хотят помешать объясниться с Котовым.

Отойди, Александр! - крикнул он, отталкивая Белова.

Шпага заходила ходуном, со свистом разрубая воздух.

Отдай, дуралей, - требовал Белов.

Не отдам, - твердил Корсак, не понимая, что он должен отдать и судорожно вспоминая слова, которых требовал этикет: - За бесчинство ваше, сударь, я пришел требовать удовлетворения! - прокричал он, наконец.

Какое бесчинство? Опомнись! - воскликнул Котов.

Вы дали мне пощечину!

Ты лжешь!

В этот момент Белов разжал белые от натуги Алешины пальцы, шпага взметнулась вверх и самым своим кончиком сорвала парик, украшавший голову учителя. Парик описал плавную траекторию и упал прямо в руки к Никите, который как раз кончил перевязывать носовым платком кровящую ладонь. Молодой князь поднял глаза и, увидев лысую, гладкую, как кувшин, голову и обалдевшее лицо Котова, громко, неприлично захохотал. Эхо рассыпалось по коридорам, как сыгранная на трубе гамма. И тут до понимания Алексея дошел призыв Белова, но он его по своему истолковал.

И отдам! - крикнул он страстно. - Сполна отдам! Если не было вашей пощечины, то моя налицо… - И он наотмашь приложился к отвислой щеке да так, что рука потом ныла, как от тяжкой работы.

Котов успел только крикнуть: «У-ух»- и задом влетел в комнату. Александр быстро захлопнул дверь и, подхватив обомлевшего Корсака, понесся прочь по коридору. Никита повесил на ручку двери парик и, громко хохоча, бросился вслед за друзьями.

Как при тебе шпага-то оказалась? - сердито спросил Александр, когда они, переводя дыхание, выскочили на улицу.

Я из театра. - Только сейчас Алексей осознал, что совершил. - Теперь все, конец… в солдаты… или в Сибирь! Котов ведь решил, что я убивать его пришел. Почему вы меня не остановили?

Хорошо ты его. - Белов тоже позволил себе улыбку. - Рожу теперь раздует пузырем. А как грохнуло, господа!

Они шли по улице, размахивая руками, припоминая новые

подробности и смешные детали. Сзади, горестно вздыхая, тащился Алексей.

Такое и в помыслах представить страшно, - приговаривал он. - Вас посадят и выпустят, а со мной что будет?

Не хнычь! - крикнул Оленев. - Ответ будем держать все вместе. Выше нос, гардемарины!

И они пошли в трактир обмыть пощечину.

Описанное событие происходило под сводами Сухаревой башни, где в сороковых годах XVIII столетия размещалась Морская академия, или попросту навигацкая школа, готовящая гардемаринов для русского флота. Когда-то навигацкая школа была очень нужна России. Море было истинной страстью Петра I. Чуть ли не все свое дворянство решил он обучить морской службе, чтобы превратить дворянских детей в капитанов, инженеров и корабельных мастеров. Для этих целей и открыли в Москве в 1701 году школу математических и навигационных искусств. Курсантов набирали принудительно, как рекрутов в полк. Дети дворян, подьячих, унтерофицеров сели за общие парты. Обучение велось «чиновно», то есть по всем правилам. Профессор Эбердинского университета Форварсон с двумя помощниками учили недорослей морской науке. Леонтий Магницкий, автор известной «Математики», вел цифирный курс. Неутомимый соратник Петра Брюс оборудовал обсерваторию в верхнем ярусе Сухаревой башни и сам с курсантами наблюдал движение небесных светил. Обыватель обходил стороной школу на Сретенке, считая ее притоном чернокнижья. Про Брюса говорили, что он продал душу дьяволу за тайну живой и мертвой воды. После смерти Петра многие его начинания были брошены. Наследники престола занимались казнями, охотой и балами. Бывшие соратники преобразователя, видевшие смысл жизни в служении государству, после смерти своего кумира сбросили личину патриотов и вспомнили о собственных кровных нуждах. В России легче было построить флот, чем привить понимание в необходимости этого флота. Сейчас, когда корабли тихо гнили в обмелевших кронштадтских гаванях, вспоминая битвы при Гангуте и Гренгаме, когда сама мысль о России, как морской державе, стала ненужной и хранилась только по привычке, московская Навигацкая школа совершенно захирела.Еще при Петре в 1715 году в Петербурге создали Морскую академию для прохождения всей мореходной науки, а в Сухаревской школе, хоть и была она по примеру столичной переименована в академию, предписывалось иметь только начальные курсы.

глава из книги “Повесть о жизни”

Повествование начинается с описания весны в городе Киеве, где К. Паустовский провел дет­ские годы. С теплотой и лиризмом он описывает пробуждение природы. “На Бибиковском буль­варе распускались клейкие пирамидальные то­поля. Они наполняли окрестные улицы запахом ладана. Каштаны выбрасывали первые листья - прозрачные, измятые покрытые рыжеватым пу­хом… Майские жуки и бабочки залетали в ваго­ны трамваев. По ночам в палисадниках пели со­ловьи”.

Среди всей этой красоты

совершенно ненуж­ными казались мальчику Косте поездки за го­род. И он не мог понять пристрастия матери обя­зательно вывозить детей на выходные в дачные места - Боярку, Пущу Водицу или Дарницу. Он скучал среди однообразных дачных участков, равнодушно смотрел в боярском лесу на “чах­лую аллею поэта Надсона и не любил Дарницу за вытоптанную землю около сосен и сыпучий пе­сок, перемешанный с окурками”. Гораздо силь­нее будоражил его утопающий в сирени и топо­лином пуху Киев.

Наибольший восторг у мальчика вызывали сады, где он пропадал все дни напролет. Там он играл, читал, учил уроки и знал все укромные уголки.

Домой он приходил лишь обедать и но­чевать. Садов и парков в Киеве было много - Бо­танический, Царский и Купеческий сады, где все лето играл оркестр, и ничто не мешало слу­шать музыку, кроме протяжных пароходных гудков, доносившихся с Днепра. Но больше все­го Костя любил Мариинский парк, что нависал над Днепром. “Стены лиловой и белой сирени высотой в три человеческих роста звенели и ка­чались от множества пчел. Среди лужаек били фонтаны”.

Именно в этом Мариинском парке мальчик однажды увидел человека, который отравил его мечтами “о несбыточном будущем”. Костя сидел там вместе с сестрой Галей и читал “Остров со­кровищ” Стивенсона. Галя тоже читала книгу. Возле брата и сестры остановилась незнакомая девочка с бантами в волосах и стала прыгать че­рез веревочку. Галю - близорукую, добрую и доверчивую, она не потревожила. А Косте не­знакомка мешала. И он потряс сирень, возле ко­торой они сидели, и на девочек посыпались кап­ли от прошедшего недавно дождя. Галя смахнула с книги капли и продолжала читать. А незнакомка показала ему язык и убежала.

И в эту минуту Костя заметил, что “по аллее легко шел высокий гардемарин с загорелым спо­койным лицом. Прямой черный палаш висел у него на лакированном поясе. Черные ленточки с бронзовыми якорями развевались от тихого вет­ра. Он был весь в черном. Только яркое золото нашивок оттеняло его строгую форму”.

В сухопутном Киеве, где жители почти не ви­дели моряков, гардемарин показался мальчику пришельцем из далекого легендарного мира крылатых кораблей, “из мира всех океанов, мо­рей, всех портовых городов, всех ветров и всех очарований, какие связаны были с живописным трудом мореплавателей”.

Когда гардемарин прошел мимо, Костя под­нялся и пошел за ним следом. Галя по близору­кости не заметила исчезновения брата. А для Ко­сти этот человек стал воплощением всей его мечты. Он давно мечтал о морских путешестви­ях. Он часто воображал себе моря, “туманные и золотые от вечернего штиля, далекие плаванья, когда весь мир сменяется, как быстрый калейдо­скоп за стеклами иллюминатора”. “Боже мой, если бы кто-нибудь догадался подарить мне хотя бы кусок окаменелой ржавчины, отбитой от ста­рого якоря! Я бы хранил его, как драгоцен­ность”.

Гардемарин оглянулся. На черной ленточке его бескозырки Костя прочел непонятное и зага­дочное для него слово “Азимут”. Позже он узнал, что это название учебного корабля Балтийского флота.

Так они и шли сперва по Елизаветинской ули­це, потом по Институтской и Николаевской. Гардемарин изящно и небрежно отдавал честь пехотным офицерам. А Костя ощущал жгучий стыд за этих мешковатых сухопутных вояк.

Гардемарин несколько раз оглядывался, а за­тем остановился, подозвал мальчика и попытал­ся выяснить, почему тот за ним идет. “Маль­чик, - спросил он насмешливо, - почему вы тащитесь за мной на буксире?” Покрасневший от смущения Костя ничего не ответил. Но гарде­марину и так все было понятно. “Все ясно: он мечтает быть моряком, - догадался гардема­рин, говоря почему-то обо мне в третьем лице”. “Я близорукий”, - ответил мальчик, упавшим голосом.

Гардемарин положил ему на плечо худую ру­ку и предложил дойти до Крещатика. Они по­шли рядом, но Костя не решался поднять глаза и видел лишь “начищенные до невероятного блеска ботинки гардемарина”.

На Крещатике гардемарин завел мальчика в кондитерскую и заказал две порции фисташко­вого мороженого и два стакана воды. Мороженое они съели молча. Затем гардемарин достал из бу­мажника фотографию великолепного корвета с парусной оснасткой и широкой трубой и пода­рил Косте на память, объяснив, что это его ко­рабль, на котором он ходил в Ливерпуль.

Потом он крепко пожал мальчику руку и ушел. А Костя посидел еще немного, пока на него не начали оглядываться “потные соседи в канотье”.

Тогда он вышел и побежал в Мариинский парк, где оставил сестру. Но скамейка была пус­та. Галя ушла. Костя решил, что гардемарин его пожалел и “впервые узнал, что жалость оставля­ет в душе горький осадок”.

После этой встречи желание сделаться моря­ком мучило его несколько лет. Он рвался к мо­рю. Первый раз он видел его в Новороссийске, куда ездил на несколько дней с отцом. Но этого ему было недостаточно.

Он часами просиживал над атласом, рассмат­ривал берега морей и океанов, выискивал неизве­стные приморские городки, мысы, острова, устья рек. Костя придумал сложную игру. Он составил длинный список пароходов со звучными названи­ями: “Полярная звезда”, “Вальтер Скотт”, “Хинган”, “Сириус”. В своем воображении он был вла­дельцем самого большого флота в мире.

Он представлял, что сидит у себя в пароход­ной конторе, “в дыму сигарет, среди пестрых плакатов и расписаний”. Окна этой конторы вы­ходили, естественно, на набережную. И прямо около них торчали желтые мачты пароходов, а за стенами шумели добродушные вязы. “Паро­ходный дым развязно влетал в окна, смешива­ясь с запахом гнилого рассола и новеньких весе­лых рогож”.

Мальчик придумывал для своих пароходов список удивительных рейсов. Они не пропуска­ли ни одного самого забытого и отдаленного уголка земли. И посещали даже остров Тристан де’Акунью.

Он снимал пароходы с одного рейса и перебра­сывал на другой. И безошибочно знал, где в дан­ный момент находится каждый из его кораблей. “Знал где сегодня “Адмирал Истомин”, а где “Летучий голландец”: “Истомин” грузит бананы в Сингапуре, а “Летучий голландец” разгружает муку на Фарерских островах”.

Для того чтобы руководить таким обширным предприятием, ему требовалось множество раз­личных знаний. Мальчик зачитывался словаря­ми и путеводителями, судовыми справочниками и всем, что имело хотя бы отдаленное отношение к морю.

Это всепоглощающее увлечение вскоре нача­ло вызывать тревогу у Костиной мамы. Именно тогда он впервые услышал от нее слово “менин­гит”.

“Он дойдет бог знает до чего со своими игра­ми, - сказала однажды мама. - Как бы это не кончилось менингитом”.

Костя слышал, что менингит - болезнь маль­чиков, которые “слишком рано научились чи­тать”. И лишь усмехнулся в ответ на мамины страхи.

В конце концов родители решили поехать на лето всей семьей к морю. Впоследствии Костя понял, что этой поездкой мама надеялась выле­чить сына от его увлечения. Она думала, что он, как это чаще всего бывает, будет разочарован не­посредственным столкновением с тем, к чему так страстно стремился в своих мечтах. И она оказалась права, но лишь отчасти.

Книга К. Г. Паустовского “Повесть о жизни” является автобиографическим произведением. То есть произведением, в котором автор повест­вует о себе самом и событиях своей жизни. Она включает в себя пять повестей, которые были на­писаны им на протяжении нескольких лет и охватывают длительный период жизни авто­ра - от раннего детства, которое прошло в горо­де Киеве, до зрелых годов. Он описывает все тя­готы, которые выпали на его долю в годы революции и гражданской войны. Свои скита­ния по югу России, Кавказу и Закавказью.

“Гардемарин” - это глава из повести “Дале­кие годы”, целиком посвященной детским и от­роческим годам К. Паустовского. В этой главе автор рассказывает нам о своей заветной маль­чишеской мечте - мечте о дальних странстви­ях, путешествиях, морских приключениях. Мечте яркой и недостижимой, не отпускавшей его долгие годы. Хотя он знал, что никогда не сможет воплотить ее в жизнь. Ему, скромному и стеснительному мальчику со слабым зрением, никогда не стать моряком. Но чем больше он это понимал, тем острее волновало его все, что свя­зано с морем. И неизвестно как оказавшийся в сухопутном Киеве гардемарин стал для маль­чика воплощением всех его мечтаний. Костя и сам не знает, зачем и почему он идет за ним. Когда тот задает ему этот вопрос, он не находит ответа. Он просто не может не идти. Сама мечта манит его своим крылом.

Но гардемарин понимает все без слов. Когда-то он, наверное, и сам был таким же мальчишкой, отчаянно мечтавшим о море. И ему понятны вол­нение и восторг незнакомого мальчика. Он ни­чем не может ему помочь, но он понимает его мечту, его увлеченность и непреодолимое стрем­ление к морю и не может просто от него отмах­нуться.

Он приводит Костю в кондитерскую, угощает мороженым и дарит фотографию своего кораб­ля. Косте кажется, что этот поступок был про­диктован жалостью, и эта жалость оставляет в его душе горький осадок.

Но это не просто жалость взрослого человека к наивному и восторженному мальчишке. В по­ступке гардемарина чувствуется деликатное уважение к человеку, способному мечтать и стремиться к достижению своей мечты, несмо­тря ни на что.

Глоссарий:

• паустовский стальное колечко краткое содержание
• стальное колечко краткое содержание
• паустовский Гардемарин
• к паустовский стальное колечко краткое содержание
• паустовский гардемарины

(1 оценок, среднее: 5.00 из 5)

Другие работы по этой теме:

1. Однажды весной я сидел в Мариинском парке и читал “Остров сокровищ” Стивенсона. Сестра Галя сидела рядом и тоже читала. Ее летняя шляпа с зелеными лентами,...
2. Теплый хлеб Вороной конь был ранен в ногу снарядом, ко­гда кавалерия проходила через деревню Береж­ки. Командир оставил раненого коня в деревне, и коня взял к...

ГАРДЕМАРИН

Весна в Киеве начиналась с разлива Днепра. Стоило только выйти из города на Владимирскую горку, и тотчас перед глазами распахивалось голубоватое море.

Но, кроме разлива Днепра, в Киеве начинался и другой разлив – солнечного сияния, свежести, теплого и душистого ветра.

На Бибиковском бульваре распускались клейкие пирамидальные тополя. Они наполняли окрестные улицы запахом ладана. Каштаны выбрасывали первые листья – прозрачные, измятые, покрытые рыжеватым пухом.

Когда на каштанах расцветали желтые и розовые свечи, весна достигала разгара. Из вековых садов вливались в улицы волны прохлады, сыроватое дыхание молодой травы, шум недавно распустившихся листьев.

Гусеницы ползали по тротуарам даже на Крещатике. Ветер сдувал в кучи высохшие лепестки. Майские жуки и бабочки залетали в вагоны трамваев. По ночам в палисадниках пели соловьи. Тополевый пух, как черноморская пена, накатывался прибоем на панели. По краям мостовых желтели одуванчики.

Над открытыми настежь окнами кондитерской и кофеен натягивали полосатые тенты от солнца. Сирень, обрызганная водой, стояла на ресторанных столиках. Молодые киевлянки искали в гроздьях сирени цветы из пяти лепестков. Их лица под соломенными летними шляпками приобретали желтоватый матовый цвет.

Наступало время киевских садов. Весной я все дни напролет пропадал в садах. Я играл там, учил уроки, читал. Домой приходил только обедать и ночевать.

Я знал каждый уголок огромного Ботанического сада с его оврагами, прудом и густой тенью столетних липовых аллей.

Но больше всего я любил Мариинский парк в Липках около дворца. Он нависал над Днепром. Стены лиловой и белой сирени высотой в три человеческих роста звенели и качались от множества пчел. Среди лужаек били фонтаны.

Широкий пояс садов тянулся над красными глинистыми обрывами Днепра – Мариинский и Дворцовый парки, Царский и Купеческий сады. Из Купеческого сада открывался прославленный вид на Подол. Киевляне очень гордились этим видом. В Купеческом саду все лето играл симфонический оркестр. Ничто не мешало слушать музыку, кроме протяжных пароходных гудков, доносившихся с Днепра.

Последним садом на днепровском берегу была Владимирская горка. Там стоял памятник князю Владимиру с большим бронзовым крестом в руке. В крест ввинтили электрические лампочки. По вечерам их зажигали, и огненный крест висел высоко в небе над киевскими кручами.

Город был так хорош весной, что я не понимал маминого пристрастия к обязательным воскресным поездкам в дачные места – Боярку, Пущу Водицу или Дарницу. Я скучал среди однообразных дачных участков Пущи Водицы, равнодушно смотрел в боярском лесу на чахлую аллею поэта Надсона и не любил Дарницу за вытоптанную землю около сосен и сыпучий песок, перемешанный с окурками.

Однажды весной я сидел в Мариинском парке и читал «Остров сокровищ» Стивенсона . Сестра Галя сидела рядом и тоже читала. Ее летняя шляпа с зелеными лентами лежала на скамейке. Ветер шевелил ленты, Галя была близорукая, очень доверчивая, и вывести ее из добродушного состояния было почти невозможно.

Утром прошел дождь, но сейчас над нами блистало чистое небо весны. Только с сирени слетали запоздалые капли дождя.

Девочка с бантами в волосах остановилась против нас и начала прыгать через веревочку. Она мне мешала читать. Я потряс сирень. Маленький дождь шумно посыпался на девочку и на Галю. Девочка показала мне язык и убежала, а Галя стряхнула с книги капли дождя и продолжала читать.

И вот в эту минуту я увидел человека, который надолго отравил меня мечтами о несбыточном моем будущем.

По аллее легко шел высокий гардемарин с загорелым спокойным лицом. Прямой черный палаш висел у него на лакированном поясе. Черные ленточки с бронзовыми якорями развевались от тихого ветра. Он был весь в черном. Только яркое золото нашивок оттеняло его строгую форму.

В сухопутном Киеве, где мы почти не видели моряков, это был пришелец из далекого легендарного мира крылатых кораблей, фрегата «Паллада» , из мира всех океанов, морей, всех портовых городов, всех ветров и всех очарований, какие связаны были с живописным трудом мореплавателей. Старинный палаш с черным эфесом как будто появился в Мариинском парке со страниц Стивенсона.

Гардемарин прошел мимо, хрустя по песку. Я поднялся и пошел за ним. Галя по близорукости не заметила моего исчезновения.

Вся моя мечта о море воплотилась в этом человеке. Я часто воображал себе моря, туманные и золотые от вечернего штиля, далекие плаванья, когда весь мир сменяется, как быстрый калейдоскоп, за стеклами иллюминатора. Боже мой, если бы кто-нибудь догадался подарить мне хотя бы кусок окаменелой ржавчины, отбитой от старого якоря! Я бы хранил его, как драгоценность.

Гардемарин оглянулся. На черной ленточке его бескозырки я прочел загадочное слово: «Азимут». Позже я узнал, что так назывался учебный корабль Балтийского флота.

Я шел за ним по Елизаветинской улице, потом по Институтской и Николаевской. Гардемарин изящно и небрежно отдавал честь пехотным офицерам. Мне было стыдно перед ним за этих мешковатых киевских вояк.

Несколько раз гардемарин оглядывался, а на углу Меринговской остановился и подозвал меня.

– Мальчик, – спросил он насмешливо, – почему вы тащились за мной на буксире?

Я покраснел и ничего не ответил.

– Все ясно: он мечтает быть моряком, – догадался гардемарин, говоря почему-то обо мне в третьем лице.

Гардемарин положил мне на плечо худую руку:

– Дойдем до Крещатика.

Мы пошли рядом. Я боялся поднять глаза и видел только начищенные до невероятного блеска крепкие ботинки гардемарина.

На Крещатике гардемарин зашел со мной в кофейную Семадени, заказал две порции фисташкового мороженого и два стакана воды. Нам подали мороженое на маленький трехногий столик из мрамора. Он был очень холодный и весь исписан цифрами: у Семадени собирались биржевые дельцы и подсчитывали на столиках свои прибыли и убытки.

Мы молча съели мороженое. Гардемарин достал из бумажника фотографию великолепного корвета с парусной оснасткой и широкой трубой и протянул мне:

– Возьмите на память. Это мой корабль. Я ходил на нем в Ливерпуль.

Он крепко пожал мне руку и ушел. Я посидел еще немного, пока на меня не начали оглядываться потные соседи в канотье. Тогда я неловко вышел и побежал в Мариинский парк. Скамейка была пуста. Галя ушла. Я догадался, что гардемарин меня пожалел, и впервые узнал, что жалость оставляет в душе горький осадок.

После этой встречи желание сделаться моряком мучило меня много лет. Я рвался к морю. Первый раз я видел его мельком в Новороссийске, куда ездил на несколько дней с отцом. Но этого было недостаточно.

Часами я просиживал над атласом, рассматривал побережья океанов, выискивал неизвестные приморские городки, мысы, острова, устья рек.

Я придумал сложную игру. Я составил длинный список пароходов со звучными именами: «Полярная звезда», «Вальтер Скотт», «Хинган», «Сириус». Список этот разбухал с каждым днем. Я был владельцем самого большого флота в мире.

Конечно, я сидел у себя в пароходной конторе, в дыму сигар, среди пестрых плакатов и расписаний. Широкие окна выходили, естественно, на набережную. Желтые мачты пароходов торчали около самых окон, а за стенами шумели добродушные вязы. Пароходный дым развязно влетал в окна, смешиваясь с запахом гнилого рассола и новеньких, веселых рогож.

Я придумал список удивительных рейсов для своих пароходов. Не было самого забытого уголка земли, куда бы они ни заходили. Они посещали даже остров Тристан д’Акунью.

Я снимал пароходы с одного рейса и посылал на другой. Я следил за плаваньем своих кораблей и безошибочно знал, где сегодня «Адмирал Истомин», а где «Летучий голландец»: «Истомин» грузит бананы в Сингапуре, а «Летучий голландец» разгружает муку на Фаррерских островах.

Для того чтобы руководить таким обширным пароходным предприятием, мне понадобилось много знаний. Я зачитывался путеводителями, судовыми справочниками и всем, что имело хотя бы отдаленное касательство к морю.

Тогда впервые я услышал от мамы слово «менингит».

– Он дойдет бог знает до чего со своими играми, – сказала однажды мама. – Как бы все это не кончилось менингитом.

Я слышал, что менингит – это болезнь мальчиков, которые слишком рано научились читать. Поэтому я только усмехнулся на мамины страхи.

Все окончилось тем, что родители решили поехать всей семьей на лето к морю.

Теперь я догадываюсь, что мама надеялась вылечить меня этой поездкой от чрезмерного увлечения морем. Она думала, что я буду, как это всегда бывает, разочарован от непосредственного столкновения с тем, к чему я так страстно стремился в мечтах. И она была права, но только отчасти.

После выхода на экраны в 1988 году фильма режиссера Светланы Дружининой «Гардемарины, вперёд!» у многих возникло убеждение, что красивое иностранное слово, стоявшее в названии, означает примерно то же, что и мушкетер. То есть гардемарины — это лихие юные красавцы, которые постоянно дерутся на шпагах, красиво скачут на лошадях и своим активным участием в дворцовых интригах влияют на ход истории. Снятые в дальнейшем фильмы о продолжении их похождений только подтверждали это мнение. Но у этого гордого слова есть и своя история, которая не нуждается в украшательстве силами исторических беллетристов.

Гардемарины — это кто?

Garde de marine ("морская охрана") — это которое было учреждено основателем российского флота Петром Великим взамен наименования «навигатор» и заимствовано им из французского языка. Это случилось в 1716 году при переводе классов, готовивших будущих флотоводцев из Московской Школы математических и навигацких наук, существовавшей около 15 лет, в новую столицу. В Санкт-Петербурге на их основе была учреждена Морская академия.

По мысли Петра, это звание было промежуточным: гардемаринами становились те, кто успешно усвоил необходимую теорию, но в силу отсутствия практических навыков и опыта не готов к полноценной службе в качестве морского офицера. Звание присваивалось выпускникам Академии перед выпуском их во флот, где они получали практические навыки в морском деле и в командовании личным составом флотских экипажей. В зависимости от выслуги лет, они делились на старших и младших.

«В бою — как солдаты, в ходу — как матросы»

Штат первых гардемаринов в молодом российском флоте был определен в количестве 300 человек. Нося особую форму — мундир они получали содержание, равное по сумме довольствию солдат в гвардии, что также отличало их от простых матросов. Но в службе они, согласно Уставу, использовались в качестве именно низших чинов, имея сходные служебные обязанности.

Отношение к носителям такого звания со стороны экипажа было сложным. Они не могли понять: гардемарины — это кто? Они постигают практику морской службы с самых низов, драят палубу и взбираются на мачты, ставя паруса, вместе с рядовыми матросами. При этом они должны были проходить ежедневное обучение у корабельных офицеров штурманскому делу, управлению судном, артиллерийской стрельбе и заниматься строевой подготовкой с мушкетом. Они обязаны были регулярно вести «журнал путеплавания», по которому велся контроль за их подготовкой. При усердном отношении гардемарина к службе и к практическим занятиям командирами выдавалась «одобрительная аттестация», которая являлась допуском к экзамену на мичманов. Другими словами, гардемарины — это, что называется, ни рыба ни мясо, и, пока они не проходили итоговое испытание, не могли считаться полноценными морскими офицерами.

Гардемаринская рота

После смерти Петра дела его любимого детища — флота Российского — стали постепенно приходить в упадок. Были уменьшены в количестве и гардемарины. Это привело к тому, что они были сведены в одну роту при Морской академии, причем её несколько раз переводили из Петербурга в Кронштадт и обратно. Зимой гардемарины учились в академии, летом проходили практику на судах, но чаще из-за малого количества боевых кораблей служили при портах на унтер-офицерских (сержантских) должностях. Теперь гардемарин допускался к экзамену на получение мичманского звания не ранее чем через 7 лет службы, только после участия в 3 кампаниях и лишь при наличии офицерской вакансии.

В 1752 году Морская академия и гардемаринская рота были упразднены и вошли в состав учрежденного Морского шляхетного кадетского корпуса. Теперь будущие учились три года. Елизаветинские гардемарины — это курсанты выпускного курса, а те, кто учился на первых двух, звались кадетами. Позднее гардемаринами стали именовать учащихся всех специальных — инженерных, артиллерийских и т. д. — морских курсов. Строевое звание гардемарина во флоте было отменено.

Реформы системы подготовки морских офицеров

Такое положение сохранялось почти столетие. К середине XIX века командованию Российского флота стало ясно, что давать офицерское звание молодому человеку сразу после школьной скамьи неразумно. Сначала на Черноморском флоте, в Николаеве, была создана отдельная рота гардемаринов, а в 1860 году вновь введено строевое звание. Тогдашние гардемарины — это своеобразное возвращение к петровским истокам. Целью их учреждения на флоте была необходимость дать молодым людям — выпускникам Морского кадетского корпуса и Николаевской гардемаринской роты — служебную и морскую практику.

По своему статусу флотские гардемарины соответствовали армейским прапорщикам. Они носили офицерскую форму и получали особое денежное содержание. После двух лет службы, по рекомендации командования, они допускались к практическому экзамену на мичманское звание.

Так продолжалось до 1882 года, когда звание гардемаринов было опять возвращено учащимся старшего курса Морского корпуса, которые набирались практики в дальнем морском походе на специальном судне. По окончании его учащиеся проходили итоговое испытание и становились мичманами. Впоследствии звание гардемарина было дано и ученикам средних и специальных курсов с приставкой «младший».

В 1906 году, после поражения России в войне с Японией, непосредственное присвоение звания молодым выпускникам сменилось их выпуском во флот в качестве корабельных гардемаринов и их годичным загранплаванием на боевых судах. Ежегодно в Средиземное море уходил специально сформированный учебный отряд из нескольких судов. Экзамен на младшего морского офицера происходил по возвращении из такого похода.

В советское время звание гардемарина было упразднено.

Современное положение

Сегодняшние гардемарины — что это такое? Чаще всего так именуют учащихся специальных образовательных учреждений типа столичной Первой морской кадетской школы-интерната или воспитанников Но происходит это, скорее, по традиции и неофициально.

Не так давно появились сведения о подготовке к съёмке очередного сиквела поэтому можно быть уверенным, что это гордое слово будет жить в нашем языке и дальше.