Карл Абрагам

Во время службы в Первой Конной армии И. Бабель вел дневниковые записи, которые затем легли в основу цикла, состоящего из 36 рассказов. Можно предположить, что материал, приводимый автором, носит сугубо документальный характер. Однако это не так. «Конармия», прежде всего, художественное произведение, где правда переплетается с вымыслом. Таковы особенности жанра. Поэтому упрекать автора в недостаточной подлинности описываемых событий нет оснований. Герои многих рассказов не привязаны ни к месту, ни к датам. Они носят скорее абстрактный характер, хотя можно быть уверенным, что списаны с натуры, точно так же, как пан Аполек из одноименного рассказа списывал лики святых со своих знакомых, за что, между прочим, и навлек на себя гнев служителей католической церкви.

Нечто похожее произошло и с Бабелем. Живые персонажи нередко узнавали себя в рассказах «Конармии». Не всегда они были представлены в «выгодном» свете. В ряде случаев после первой публикации некоторые подлинные фамилии в последующих изданиях пришлось изменить. В неприкосновенности оставлены имена С.С. Каменева, С.М. Буденного, К.Е. Ворошилова, Олеко Дундича, комбригов В.И. Книги и И.А. Колесникова, а также белоказака Яковлева. Сам Бабель, боец Первой Конной, проходит под фамилией Лютова Кирилла Васильевича.

Героика поступков и стихийный революционный пафос сочетаются у Бабеля с колоритными бытовыми сценами, гуманность нередко уживается с жестокостью. Это, по-видимому, дало основание некоторым писателям и военным обвинить автора в натурализме. Буденный, например, считал, что рассказы Бабеля написаны в «пародийном» тоне, что все эго «бабьи сплетни», «небылицы», «клевета на Конармию» (журн. «Октябрь», № 3, 1924, стр. 196-197; газ. «Правда», 26 октября 1928 г.). Известная полемика о «Конармии» между А.М. Горьким и С.М. Буденным продолжалась несколько лет. Каждый из оппонентов остался при своем мнении. Как известно, в 1939 г. И.Э. Бабель был репрессирован. И не исключено, что именно Буденный также причастен к трагической судьбе писателя.

В иачале 60-х годов Буденный пишет свой «Пройденный путь». Вторая часть мемуаров полностью посвящена участию Первой Конной армии в борьбе с белополяками. Многие факты из этой книги, выверенные со всей скрупулезностью по документам ЦГАСА, напоминают и даже совпадают с теми, которые мы находим у Бабеля. Таким образом, хотел того Буденный или нет, но его «Пройденный путь» - убедительное свидетельство подлинности событий, описанных Бабелем.

Сегодня, когда имя писателя (а он родился в Одессе 97 лет назад) полностью реабилитировано, необходимо, по возможности, восстановить и имена героев «Конармии» - ведь они реальные люди. Кроме того, желательно уточнить места, а также даты сражений и отдельных событий. Тогда читающий «Конармию» представит себе бойцов и командиров в конкретных обстоятельствах.

Свои поиски хотелось бы начать с рассказа «Комбриг два». Почему? В этом рассказе сошлось сразу шесть командиров Первой Конной, и каждого из них хотелось бы представить.

Начало таково: «Буденный в красных штанах с серебряным лампасом стоял у дерева. Только что убили комбрига два. На его место командарм назначил Колесникова». Что меня здесь интересовало? Необходимо было уточнить личность убитого комбрига: кто он, кого сменил Колесников?

О назначении Колесникова командиром бригады рассказывается в «Пройденном пути». Только он сменил не комбрига два, а тяжело раненного комбрига третьей бригады 6-й дивизии И.П. Колесова. Случилось это 30 июля 1920 года.

Уточним, что во время борьбы с белополяками Первая Конная армия состояла из четырех дивизий (4-я, 6-я, 11-я, 14-я). В каждой было по три бригады. Вторые кавбригады возглавляли: в 4-й дивизии - И.В. Тюленев, в 6-й - И.Р. Апанасенко, в 11-й - С.М. Патоличев и в 14-й - Гр. Бондарев. По-разному сложились судьбы этих военачальников, но во время польской кампании погиб только один из них - С.М. Патоличев. Это произошло 19 июля 1920 года в боях под Дубно. Так что Бабель был неточен, когда писал, что Колесников сменил комбрига два («Только что убили комбрига два». Комбриг два убит 19 июля, а Колесников назначен комбригом спустя 11 дней, а не «только что»).

Но, может быть, это другой Колесников сменил раненого И.П. Колесова?

Сопоставим эпизод смены комбрига, описанный Бабелем, с тем, что через 40 лет написал Буденный.

«Час тому назад Колесников был командиром полка. Неделю тому назад Колесников был командиром эскадрона.

Нового бригадного вызвали к Буденному. Командир ждал его, стоя у дерева. Колесников приехал с Алмазовым, своим комиссаром.

Жмет нас гад, - сказал командарм с ослепительной своей усмешкой. - Победим или подохнем. Иначе - никак. Понял?

Понял, - ответил Колесников, выпучив глаза.

А побежишь - расстреляю, - сказал командарм, улыбнулся и отвел глаза в сторону начальника особого отдела.

Слушаю, - сказал начальник особого отдела.

Катись, Колесо! - бодро крикнул какой-то казак со стороны.

Буденный стремительно повернулся на каблуках и отдал честь новому комбригу. Тот растопырил у козырька пять красных юношеских пальцев, вспотел и ушел по распаханной меже». Так рассказывает об этом Бабель.

Буденный описывает ту же сцену более сдержанно:

«- Немедленно ко мне комбрига третьей, - приказал я.

С места галопом сорвался один из ординарцев начдива, а через пять минут к нам, огибая кусты, торопливо шли два человека. Один - высоченного роста, широкоплечий, в серой кубанке - и второй - много ниже, молодой, чуть прихрамывающий, с небольшими усиками на красивом загорелом лице.

Вот этот высокий - Колесников, - показал Тимошенко. - Всего три дня назад командовал эскадроном. А теперь комбриг. И так во всей дивизии. Полками командуют вчерашние комэски и комвзводы, а взводами и даже эскадронами - рядовые бойцы.

Во втором из подходящих я узнал комиссара бригады П.К. Гришина (у Бабеля - это Алмазов. - К. А.). Комбриг подошел, поправляя на ходу портупею. Шагах в трех от нас остановился, приложил к кубанке руку с растопыренными узловатыми пальцами и, глядя на меня сверху вниз, пробасил:

Командир третьей бригады Иван Колесников.

Видите неприятельскую пехоту?

Приказываю атаковать ее правый фланг, отрезать от леса и уничтожить. Не сделаете этого, считайте, что вы не комбриг. Задача ясна? - строго посмотрел я на Колесникова.

Понятно. Значит, атаковать и уничтожить».

Из приведенных отрывков ясно, что речь идет об одном и том же реально существовавшем лице, о комбриге три 6-й кавдивизии Иване Андреевиче Колесникове. Любопытно, что такая деталь, как растопыренные пальцы нового комбрига, должные подчеркнуть, по-видимому, что он не был кадровым военным, не ускользнула и от внимания С.М. Буденного.

Бабель пишет, что после диалога с Колесниковым «Буденный уехал к месту боя». О своем личном участии в этом сражении упоминает и Буденный.

Рассказ Бабеля заканчивается так: «В тот вечер в посадке Колесникова я увидел властительное равнодушие татарского хана и распознал выучку прославленного Книги, своевольного Павличенки, пленительного Савицкого». А кто эти люди?

Василий Иванович Книга родился в 1882 году. В 1919-м вступил в ряды РКП (б). Во время гражданской войны командовал первой бригадой 6-й кавдивизии Первой Конной, в Великую Отечественную - дивизией. Умер в 1961 году в звании генерал-майора.

Теперь о Павличенко и Савицком. Здесь я перехожу к описанию самых любимых Бабелем героев, командиров шестой кавалерийской дивизии, в которой служил и он - автор «Конармии».

Известно, что Первая Конная участвовала в боях на советско-польском фронте с 25 мая по 31 августа 1920 года. До 5 августа 6-й дивизией командовал С.К. Тимошенко, а после этого - И.Р. Апанасенко.

С.К. Тимошенко представлен Бабелем, как Константин Васильевич Савицкий, а И.Р. Апанасенко,- как Матвей Родионович Павличенко.

Имя Савицкого упоминается Бабелем в пяти рассказах. Лучше всего представлен Савицкий в рассказе «Мой первый гусь», где автор двумя-тремя мазками создает почти скульптурный портрет начдива: «Савицкий, начдив шесть, встал, завидев меня, и я удивился красоте гигантского его тела. Он встал и пурпуром своих рейтуз, малиновой шапочкой, сбитой набок, орденами, вколоченными в грудь, разрезал избу пополам, как штандарт разрезает небо. От него пахло духами и приторной прохладой мыла. Длинные ноги его были похожи на девушек, закованных до плеч в блестящие ботфорты».

За невыполнение распоряжений командования в боях под Бродами 5 августа Савицкий был смещен с должности начдива и временно пребывал в резерве армии. Свою отставку переносил мужественно, с достоинством. Жил он в то время в Радзивиллове (ныне г. Червоноармейск, Ровенской области). Вот как рассказывается об этом в «Истории одной лошади»: «Лизуны из штабов не узнавали его больше. Облитый духами и похожий на Петра Великого (обратите внимание, не только ростом, но и деталями одежды: вспомните ботфорты из предыдущего отрывка. - К. А.), он жил в опале, с казачкой Павлой, отбитой им у еврея-интенданта, и с двадцатью кровными лошадьми, которых мы считали его собственностью». На претензии комэска Хлебникова вернуть отобранную у него в свое время лошадь Савицкий повернул к нему «помертвевшее лицо» и сказал:

«- Еще ноги мои ходют, еще кони мои скачут, еще руки мои тебя достанут и пушка моя греется около моего тела...» Таков Савицкий - любимец бойцов и командиров 6-й кавалерийской дивизии.

Савицкий был не у дел около трех недель. Уже 23 августа (по другим данным - 30 августа) он назначается на должность начальника 4-й кавдивизии.

Прототипом Савицкого, как уже было сказано, писателю послужил известный военачальник, Маршал Советского Союза Семен Константинович Тимошенко. Это был самый молодой начдив Первой Конной армии. Во время польских событий ему едва исполнилось 25 лет.

В феврале 1923 года в газете «Известия одесского Губисполкома, Губкома КП(б)У и Губпрофсовета» появился первый рассказ И. Бабеля из будущего цикла - «Письмо». Ведется он от имени еще совсем юного бойца, который, однако, уже успел вместе с армией совершить трудный пятидесятидвухдневный переход от Ростова до Умани. Боец этот - Вася Курдюков служил в то время во второй кавбригаде 6-й дивизии, которой командовал М.Р. Павличенко. «- Наша красная бригада товарища Павличенки наступала на город Ростов». Таким образом в «Письме» автор впервые упоминает имя будущего командира 6-й кавалерийской дивизии, сменившего на этом посту Савицкого 5 августа 1920 года.

О трудной судьбе будущего комдива - «красного генерала» можно прочитать в рассказе «Жизнеописание Павличенко, Матвея Родионыча». Это своего рода биография Павличенко, из которой следует, что вырос он в прикумских степях и с малых лет батрачил: пас свиней, а когда стал постарше - «рогатую скотину». Рассказывается о лютой ненависти Матвея Павличенко к своему хозяину Никитинскому, у которого молодой батрак почему-то всегда был в долгах («...а ярмо забыл, в прошлом годе ты мне ярмо от быков сломал...»). Вырос Матвей, женился. И тут узнает, что барин пристает к его жене. Неизвестно, сколько бы еще продолжались издевательства, если бы не революция. В отместку Павличенко «именем революции» решил посчитаться со своим хозяином («...и тогда я потоптал барина Никитинского»).

По сравнению с Савицким Павличенко менее колоритная фигура. Характеристики вновь назначенного комдива - скупые. Конники чаще всего видят его в боевых порядках дивизии. Немногословен, строг, одевается аккуратно и не без щегольства: «Бурка начдива Павличенки веяла над штабом, как мрачный флаг. Пуховый башлык его был перекинут через бурку, кривая сабля лежала сбоку» («Берестечко»). «Мы вступили в Берестечко 6 августа. Впереди нашей дивизии двигался азиатский бешмет и красный казакин нового начдива» («Афонька Бида»).

Образ Павличенко списан с другого известного военачальника - Иосифа Родионовича Апанасенко. Родился он на Ставрополыцине в 1890 году в семье батрака. Являлся одним из создателей Первой Конной армии. После гражданской войны находился на командных должностях. В 1941 году ему присвоили звание генерала армии. В мае 1943 года назначается заместителем командующего Воронежским фронтом. В боях на Курской дуге был смертельно ранен и 5 августа 1943 года скончался. Похоронен в г. Белгороде.

Что известно о других персонажах «Конармии»?

В «Смерти Долгушова» Бабель знакомит нас еще с одним командиром: «Завесы боя продвигались к городу. В полдень пролетел мимо нас Корочаев (правильно: Коротчаев. - К. А.) в черной бурке - опальный начдив четыре, сражающийся в одиночку и ищущий смерти. Он крикнул мне на бегу:

Коммуникации наши прорваны, Радзивиллов и Броды в огне!...»

Почему «опальный», да еще и «сражающийся в одиночку»?

Сведения о Д.Д. Коротчаеве мы находим в книге Буденного и в путеводителе Булкина. Действительно, в начале мая 1920 года Д.Д. Коротчаев - в прошлом донецкий шахтер - принял командование 4-й кавдивизией у О.И. Городовикова. Выходец из рабочих, член партии большевиков, храбрый человек - он хорошо проявил себя в этой должности. Однако в середине июня в боях за Радомышль дивизия чуть было не попала в окружение. А «того Коротчаев был переведен на должность командира первой бригады, но оставался не у дел, так как бригадой фактически командовал прежний комбриг - Ф.М. Дитунов, назначенной теперь начальником дивизии.

Лишь после того, как И.Р. Апанасенко сменил С. К. Тимошенко, Коротчаев получил новое назначение - стал комбригом два 6-й кавдивизии. Вступление в должность состоялось 11 августа 1920 года. События же, описанные в «Смерти Долгушова», относятся к началу августа. Отсюда понятно, почему «сражающийся в одиночку».

18 августа в боях подо Львовом Д.Д. Коротчаев был тяжело ранен и отправлен в госпиталь. За умелое руководство бригадой и проявленное мужество командование представило его к ордену Красного Знамени.

Рассказ «Конкин» - о комиссаре, который, получив несколько ранений, вступил в единоборство с польским генералом и одолел его, сам при этом истекая кровью. Велико было желание узнать фамилию этого героя. Ведь не мог же Бабель такое придумать. Об этом говорится и в книге Буденного. Оказывается, и фамилия-то героя не вымышленная, а настоящая.

Наиболее существенные детали этого рассказа, думается, необходимо процитировать: «Крошили мы шляхту по-за Белой Церковью». Далее Конкин довольно подробно комментирует каждое свое ранение. О первом: «Я с утра отметину получил... юшка из меня помаленьку капает». О втором: «Бросает тогда наш генерал поводья, примеряется ко мне и делает мие в ноге дырку». И, наконец, о третьем: «Подорвал он в сторону, потом еще разок обернулся и еще один сквозняк мне в фигуре сделал. Имею я, значит, при себе три отличия в делах против неприятеля».

Бабель в конце рассказа не полностью раскрывает личность героя, а пишет: «Эту историю рассказал нам однажды на привале Конкин, политический номиссар М-ской кавбригады и троекратный кавалер ордена Красного Знамени».

На странице 134-й у Буденного находим следующее: «А.Я. Пархоменко доносил, что его передовая 2-я бригада у Старосельцев, в 20 километрах юго-западнее Радомышля, атаковала батальон пехоты противника. Начдив особенно подчеркивал, что личный состав дивизии проявил высокий героизм. Отличились в бою командир 82-го полка Т.Т. Шапкин и комиссар 2-й бригады Н.А. Конкин. Командир полка шел в атаку в пешей цепи, воодушевляя бойцов своим мужеством. Комиссар Конкин тоже все время был с бойцами. Трижды раненный в обе руки и ногу, он истекал кровью, но не оставил поля боя».

После трех ранений силы начали оставлять Конкина: «Каплет из меня все сильней, ужасный сон на меня нападает, сапоги мои полны крови». Бабель почему-то называет Конкина Василием, но такой неточностью можно пренебречь. Ведь совпадает главное: фамилия, должность, количество ранений и, примерно, место события (Старосельцы находятся от Белой Церкви на расстоянии 90 километров, что вполне укладывается в понятие «по-за Белой Церковью»). Таким образом, с наибольшей долей вероятности можно сказать, что Конкин Бабеля списан с реально существовавшего Н.А. Конкина, комиссара 2-й бригады 14-й кавдивизии, которой командовал герой гражданской войны А.Я. Пархоменко.

Военкомдив шесть упоминается Бабелем трижды («Костел в Новограде», «Берестечко», «После боя»). До 5 августа 1920 года в этой должности состоял П.В. Бахтуров, а после него - Винокуров.

«Костел в Новограде» повествует о том, как Бабель - штабной писарь совместно с военкомом описывает драгоценности, изъятые Советской властью у служителей церкви. Правда, фамилия военкома не указывается. Но по времени, когда происходили эти события (Новоград-Волынский был занят нашими войсками 27 июня 1920 г.), речь идет о П.В. Бахтурове.

Павел Васильевич Бахтуров родился в 1889 году. По профессии - учитель. Член РКП (б) с 1918 года. В том же году вступил в ряды Красной Армии. В Конармии Буденного с 1919 года. Вначале был политкомиссаром 1-й бригады 4-й кавдивизии, а затем комиссаром б-й и 11-й-дивизий. Погиб в боях с врангелевцами у села Агайман (ныне территория Ново-Троицкого района, Херсонской области) 31 октября 1920 года.

События двух других рассказов происходят уже после смены руководства дивизии. В этих новеллах военком фигурирует не как Винокуров, а как Виноградов: «На столбах висят объявления о том, что военкомдив Виноградов прочтет вечером доклад о Втором конгрессе Коминтерна» («Берестечко»). Второй отрывок: «Начподив шесть Виноградов метался на взбесившемся скакуне и возвращал в бой бегущих камков» («После боя»). Последняя выдержка нуждается в пояснении. Описываемые события относятся к концу августа 1920 года. Дело в том, что это были самые трудные дни, переживаемые Конармией. Как известно, бои за Замостье (ныне Замосць, ПНР) кончились для нас поражением.

К сожалению, мы не смогли найти никаких данных о Винокурове. Инициалы его не приводятся ни в одном энциклопедическом издании. Буденный тоже упоминает лишь фамилию военкома. Известно только, что до шестой кавдивизии Винокуров был комиссаром 11-й дивизии.

Одним из действующих лиц рассказа «Начальник конзапаса» является начальник штаба шестой кавдивизии К.К. Жолнеркевич.

Константин Карлович Жолнеркевич, бывший полковник царской армии, с первых дней революции перешел на сторону Советской власти. Находясь в рядах Первой Конной армии на командной должности, он проявил себя, как «трудолюбивый и честный» работник. Почему этот человек упоминается Бабелем только как «начальник штаба Ж.», остается непонятным. Об этом можно только догадываться.

Обратите внимание на ту изящную интеллектуальную оценку, которую дает Бабель своему начальнику штаба: «Как всякий вышколенный и переутомившийся работник, он умеет в пустые минуты существования полностью прекратить мозговую работу... Ж. следит со стороны за той мягкой толкотней в мозгу, которая предвещает чистоту и энергию мысли».

Мне очень хотелось найти человека, который послужил прообразом командира четвертого эскадрона Пашки Трунова («Эскадронный Трунов»), погибшего на станции Заводы и похороненного в общественном саду, посреди «готического Сокаля».

Автор этих строк был летом 1987 года в Сокале (город на севере Львовской области) и, увы, никаких памятников героям гражданской войны не обнаружил. Тем не менее в Первой Конной армии человек с такой фамилией был. Это командир 31-го Белореченского полка 6-й кавдивизии, бывший вахмистр царской армии, полный георгиевский кавалер Константин Архипович Трунов, павший смертью храбрых в боях под Бродами 3 августа 1920 года. События же в районе Сокаля происходили тремя неделями позднее. Скорее всего Бабель не запомнил настоящую фамилию комэска и нарек его именем К.А. Трунова - этого «бесстрашного ставропольского богатыря, человека несгибаемого мужества» («Пройденный путь»).

В «Эскадронном Трунове» писатель с протокольной точностью описал картину гибели Трунова, подтверждающую факт участия США на стороне Польши в вооруженной агрессии против молодой Советской Республики: «Мы сидели в лесу и дождались неравного боя между Пашкой Труновым и майором американской службы Реджинальдом Фаунд Леро. Майор и его три бомбометчика выказали умение в этом бою. Они снизились на триста метров и расстреляли из пулеметов сначала Андрюшку, потом Трунова».

В том, что Трунов и его боевой товарищ Андрей Восьмилетов погибли именно так, можно не сомневаться. А вот кто сидел за штурвалом американского самолета, сказать трудно.

Дело в том, что Фаунд Леро (правильно так) не вымышленное лицо. Он действительно командовал эскадрильей тяжелых бомбардировщиков на польско-советском фронте, но в середине июля, точнее 13 числа, попал в плен. Вот что пишет об этом Буденный: «Бойцы 2-й бригады 6-й дивизии сбили четыре аэроплана и захватили в плен летчика американца Фаунда Леро. Конармейцы еще раз убедились, что Антанта на помощь Польше не скупится».

Эскадронный Трунов, как мы уже говорили, погиб во второй половине августа. Надо полагать, что налет на станцию Заводы был совершен под началом другого американского летчика. Просто фамилия Фаунда Леро хорошо запомнилась Бабелю.

Есаул Яковлев («Вдова», «После боя») реально существовавшее лицо. Он действительно сражался на стороне поляков и не один, а с целой бригадой. Об этом предателе можно бы и не упоминать, если бы мы не заметили в рассказе «После боя» одну фактическую неточность: «Тридцать первого числа (августа. - К. А.) случилась атака при Чесниках. Эскадроны скопились в лесу возле деревни и в шестом часу вечера кинулись на неприятеля. Мы проскакали три версты и увидели мертвенную стену из черных мундиров и бледных лиц. Это были казаки, изменившие нам в начале польских боев и сведенные в бригаду есаулом Яковлевым. Построив всадников в карре, есаул ждал нас с шашкой наголо».

Неточность заключается в том, что к тому времени Яковлева уже не было в живых. Буденный сообщает, что белоказаки, ведомые Яковлевым, были атакованы 2-й бригадой 4-й дивизии 27 августа в районе польского местечка Тышевец: «В коротком бою более 200 казаков было порублено и около 100 взято в плен. Пленники сообщили, что есаул Яковлев застрелился». Следовательно, в битве при Чесниках, которая произошла четырьмя днями позднее, бригада Яковлева участвовать не могла.

Названия большинства населенных пунктов Бабель оставил без изменений. Лишь некоторые требуют уточнения.

Например, в рассказах «Прищепа» и «Афонька Бида» говорится о селе Лешнюв. Правильное название Лешнев. Оно расположено в Бродовском районе Львовской области.

Польское название нынешнего Радехова - города во Львовской области - Радзихов упоминается в рассказе «У святого Валента».

В рассказе «Мой первый гусь» Иван Чесноков получает приказ «выступить с вверенным ему полком в направлении Чугунов-Добрыводка». Населенный пункт с названием Чугунов мы не нашли, а вот Добрыводка (правильно: Добривода) есть. Это село находится на территории Червоноармейского района Ровенской области.

Труднее всего было разыскать село Будятичи, которое фигурирует в трех рассказах («Песня», «Аргамак» и «Поцелуй»). Надо полагать, что это старое польское название Батятичей - села Каменка Бугского района Львовской области. Догадка пришла по прочтении романтической истории «Поцелуй», которая заканчивается так: «В это утро наша бригада прошла государственную границу Царства Польского». Граница, как известно, проходила по западному берегу реки Буг, от которой до Батятичей около семи километ ров.

В рассказе «Берестечко» есть такой эпизод: «Мы проехали казачьи курганы и вышку Богдана Хмельницкого. Из-за могильного камня выполз дед с бандурой и детским голосом спел про былую казачью славу. Мы прослушали песню молча, потом развернули штандарты и под звуки гремящего марша ворвались в Берестечко». Сегодня казачьи курганы стали филиалом Ровенского краеведческого музея («Казацкие могилы»), который находится на восточной окраине села Пляшева Червоноармейского района.

Топонимика «Конармии» безупречна. Это придает рассказам Бабеля еще большую достоверность. Лишь в одном случае, в рассказе «Переход через Збруч», автор отступил от истины: «Начдив шесть донес о том, что Новоград-Волынск взят сегодня на рассвете. Штаб выступил из Крапивно, и наш обоз шумливым арьергардом растянулся по шоссе, идущему от Бреста до Варшавы и построенному на мужичьих костях Николаем Первым».

Все здесь верно за исключением того, что полевой штаб дивизии двигался не по шоссе Брест - Варшава, а по дороге, соединяющей Житомир с Новоград-Волынском. И еще: город Новоград-Волынский стоит не на Збруче, а на левом берегу реки Случь. Неточность - в самом названии рассказа. Бабель искренне заблуждался по этому поводу. Вот и в «Солнце Италии» эта неточность повторяется: «Внизу, у обрыва, бесшумный Збруч катил стеклянную темную воду».

Проходят годы, уходят люди - очевидцы истории рождения Советского государства. И чем дальше относит нас течение от его истоков, тем острее мы ощущаем бесплотность минувших событий, которые уже и «потрогать» нельзя.

Так, право же, стоит перечислить все города и села, маленькие и большие, на которых задержался любопытный ум писателя, воспроизведший для нас яркие эпизоды гражданской войны.

Писатель водил нас по улицам и переулкам, площадям и околицам Белой Церкви и Фастова (Киевской области), Житомира, Бердичева, Крапивно и Новоград-Волынского (Житомирской области), Ровно, Белёва, Дубно, Вербы, Козина, Добриводы, Хотина и Радзивиллова (Ровенской области), Берестечка (Волынской области), Клекотова, Бродов, Лешнёва, Радехова, Буска и Сокаля (Львовской области), Чесников, Ситанца и За мостья (ныне ПНР).

Такова география рассказов Бабеля. Она в точности повторяет боевой путь Первой Конной армии.

Летом 1987 года мне пришлось проехать по местам сражений литературных персонажей «Конармии». Свидетелей гражданской войны почти не осталось, города и села преобразились, по существу, отстроились заново. Памятников конармейцам почти нигде не встретишь. Спокойная красота лесостепи, слегка пересеченная небольшими холмами, озабоченные аисты, лениво перелетающие с места на место, старинные кладбища с перекошенными крестами на могилах да забро шенные костелы - вот все, что напоминает сегодня о знойном лете 1920 года.

Ключевые слова: Исаак Бабель,критика на творчество Исаака Бабеля,критика на произведения Исаака Бабеля,анализ произведений Исаака Бабеля,скачать критику,скачать анализ,скачать бесплатно,русская литература 20 века,Конармия,Одесские рассказы

Бабель "Конармия" - сочинение "АНАЛИЗ НОВЕЛЛЫ "У СВЯТОГО ВАЛЕНТА" ИЗ РОМАНА БАБЕЛЯ "КОНАРМИЯ""

Ведущее место в творчестве Бабеля занимает роман «КОНАРМИЯ». Этот роман не похож на произведения других авторов, описывающих события гражданской войны и революции. Большинство романов состоит из глав, а «КОНАРМИЯ» -из 36 новелл. Повествование ведется от первого лица.

Главный герой - Кирилл Васильевич Лютов. Автор не случайно выбрал это имя главному герою, так как в годы гражданской войны Бабель сражался под этим именем в рядах Красной Армии. В этом произведении Лютов выражает взгляды Исаака Бабеля.

Автор не случайно сделал главным героем человека «чужеродного», интеллигентного, образованного, так как только такой человек мог осмыслить и понять всю трагичность революции. Разрушительная сила революции наиболее ярко показана в новелле «У СВЯТОГО ВАЛЕНТА».

Действие происходит в небольшом городке Берестечко. Самым значимым местом в городе является храм. Красота и величие его произвели неизгладимое впечатление на главного героя. Автор детально описывает храм СВ Валента, чтобы показать всю его красоту и величие. Он был”могущественный, белый”, «колонны, тонкие, как свечи». Еще героя поразила музыка церковного органа. « Звуки органа, то тягостные, то поспешные» , «полет их был труден, след звенел жалобно и долго». Все это создавало особую атмосферу, присущую только святым местам. Пораженный « ослепительным светом», «танцующими лучами» , Лютов не сразу обратил внимание на разрушения в костеле.

« Кощунственное изображение Иоанна» , «рассыпавшиеся цветы и книги». Герою разрушения показались незначительными. Всю трагичность ситуации он понял, лишь с появлением Людомирского. Он (Людомирский) был в ужасе от кощунственного обращения со святынями. Простые люди не могли даже прикасаться к ним, а они…! К тому же за органом сидел «пьяный, дикий Афонька Беда». Он пытался сыграть на органе марш, тем самым оскорбляя чувства Людомирского и вызывая в нем гнев. Людомирский стал проклинать их. Этот момент является кульминационным, потому что именно тогда герой прозревает и начинает понимать всю разрушительную силу революции. Он видит насколько бездушными и жестокими могут быть люди. Они смогли осквернить все самое дорогое и ценное народу.
Эта новелла имеет очень большое значение, так как в ней наиболее ярко выражена авторская позиция. Для Бабеля трагедия гражданской войны заключается в том, что она убивает душу человека, размывая грань дозволенного. Самое ценное - это человеческая жизнь. И никто не в праве решать за человека его судьбу.

.

1 Бабель и его роман «Конармия»

Бабель прибыл в Первую конную армию в качестве корреспондента газеты "Красный кавалерист". Если представить себе привилегированное казачество тех лет, из которого в основном и состояла конармия, вспомнить о том, что на службу казаки приходили надолго, на двадцать лет, а во время службы не привыкли бедствовать - обеспечивали себя за счет гражданского населения, добавить к этому почти поголовный антисемитизм среди донских казаков, то легко понять, в какое адское окружение попал молодой еврейский интеллигент, несуразный штатский в очках, не умеющий даже ездить верхом.

Надо сказать, что многие поступки Бабеля выглядят загадочными с точки зрения сегодняшнего дня. Уже по "Одесским рассказам" ясно, что детство у него было трудным, небогатым, что он успел пострадать от антисемитизма во время погромов. Может, это заставило его поверить в фальшивые идеалы большевистской революции и растратиться в продотрядах, в чека, в армии. Наивный, чувствительный мальчик среди своры грабителей, убийц!

Да и как еще можно назвать продотряды, отбирающие у населения хлеб, конармию, о которой сам писатель говорит: "На деревне стон стоит. Конница травит хлеб и меняет лошадей"! О чрезвычайной комиссии, матери зловещего КГБ, можно и не упоминать. Ведь чекисты служили не народу, а партии большевиков, партии, которая по-бандитски захватила власть и которая правила по-диктаторски.

Каков же исторический фон событий, описанных в "Конармии"? Такой, каким он и был в реальности. Совет народных комиссаров направляет конную армию на столицу Польши для восстановления довоенных границ России. Поход проваливается, Западную Украину и Бессарабию делят Польша и Румыния. Но Бабель - поэт мелочей, он через незначительные детали, несколькими фразами способен нарисовать трагедию или комедию. А "мелочи" в конармии печальные. Это бесконечное насилие, беспредел командиров, постоянное хамство, оголтелое зверство, воинствующее невежество.

"Бойцы дремали в высоких седлах. Песня журчала, как пересыхающий ручей. Чудовищные трупы валялись на тысячелетних курганах. Мужики в белых рубахах ломали шапки перед нами". Один абзац, а столько сказано! Есть настроение, есть география местности, есть усталость бой нов после тяжелого перехода, их пересохшие от жары глотки, есть ужас мужиков, на всякий случай надевших смертные (белые) рубахи."Как быстро уничтожили человека, принизили, сделали некрасивым". Значит, видит все это он не только глазами писателя, но и осмысливает происходящее. Может, он, как и миллионы одураченных, поверивших в ирреальное, считает, что братоубийство оправданно? Может, он именно в такой форме представляет себе дорогу к светлому будущему?

У братьев Стругацких в книге "Град обреченный" есть такая фраза: "...Что такое личность? Общественная единица! Ноль без палочки. Не о единицах речь, а об общественном благе. Во имя общественного блага мы должны принять на свою ветхозаветную совесть любые тяжести, нарушить любые писаные и неписаные законы. У нас один закон: общественное благо".

В "Конармии", написав которую он одновременно подписал себе приговор, лишь оттянутый во времени, есть такое предложение: "Мы представляли мир, как цветущий сад, по которому гуляют красивые женщины и лошади". Емкость этого предложения колоссальна: так и видишь молодых, почти пацанов, бойцов конармии, отдыхающих после боя и мечтающих совсем о немногом - о мире.

Но мир - это не только отсутствие войны. Это еще и весь земной шар, так как они борются за победу большевизма во всем мире. И в этом мире везде цветут сады, много красивых женщин и обязательно - лошади. Они же - красные конники!

Широкому кругу читателей Бабель стал известен в 1924 году, когда Маяковский напечатал в «Ледове» несколько новелл молодого автора. Вскоре после это­го вышла в свет «Конармия». Ее перевели на два­дцать языков, и Бабель стал известен далеко за пре­делами страны. Для советских и зарубежных чита­телей он был одним из самых примечательных писателей своего времени. Бабель ни на кого не был похож, и никто не мог походить на него. Он всегда писал о своем и по-своему; от других авторов его отличала не только своеобразная писательская ма­нера, но и особое восприятие мира. Все его произве­дения были рождены жизнью, он был реалистом в самом точном смысле этого слова. Он замечал то, мимо чего другие проходили, и говорил так, что его голос удивлял. Бабель рассказывал необычайно о не­обычном. Длинную жизнь человека, в которой ис­ключительное, как эссенция водой, разбавлено буд­нями, а трагичность смягчена привычкой, Бабель по­казывал коротко и патетично. Из всех че­ловек наиболее обнажается, может быть поэтому те­мы любовной страсти и смерти с такой настойчиво­стью повторяются в его книгах.

За малым исключением его книги показывают два мира, его поразившие, - дореволюционную Одессу и поход Первой конной армии, участником которого он был.

2.Художественное своеобразие романа

Традиционная новелла-ситуация, новелла-анекдот сосед­ствует в «Конармии» с новеллой-формулой, новеллой-афо­ризмом. Естественно, бывают случаи, когда «словцо» под­пирает и подтверждает новеллистическую точку. «Стрель­бой, - я так выскажу, - от человека только отделаться можно: стрельба - это ему помилование, а себе гнусная легкость, стрельбой до души не дойдешь, где она у человека есть и как она показывается. Но я, бывает, себя не жалею, я, бывает, врага час топчу или более часу, мне желательно жизнь узнать, какая она у нас есть...», - завершает герой свой рассказ о страшной мести веселому барину Никитин­скому («Жизнеописание Павличенки, Матвея Родионы-ча»). «Жалеете вы, очкастые, нашего брата, как кошка мышку...», - хрипит Афонька Бида после выстрела в Долгушова («Смерть Долгушова»).

Другим способом художественного разнообразия стано­вится у Бабеля партитура рассказчиков.

Большая часть книги (23 из 34 новелл) написана в ма­нере личного повествования - от автопсихологического ге­роя, свидетеля и участника событий. Лишь в четырех слу­чаях он назван Лютовым. В остальных новеллах это про­сто «я» с не всегда совпадающими биографическими деталями. В такой же манере исполнен и позднейший «Аргамак».

В семи новеллах Бабель демонстрирует классическую ска­зовую манеру. Перед нами слово героя, живописный пара­доксальный характер, создаваемый не просто действием, но и чисто языковыми средствами. Это знаменитое «Письмо» Васьки Курдюкова о том, как «кончали» врагов отца и сына (вариация «Тараса Бульбы»); другое письмо мрачного и зага­дочного Соколова с просьбой отправить его делать револю­цию в Италии («Солнце Италии»); еще одно письмо и объяс­нительная записка Никиты Балмашова следователю («Соль», «Измена»); обмен посланиями между Савицким и Хлебни­ковым («История одной лошади», «Продолжение истории од­ной лошади»); рассказ-исповедь Павличенко («Жизнеописа­ние Павличенки, Матвея Родионыча»).

Фактически чужим словом оказывается примыкающий к книге поздний «Поцелуй», героем которого обычно счита­ют Лютова. На самом деле персонаж-повествователь имеет существенные отличия от «очкастого» (он командир эскад­рона, «ссадил в бою двух польских офицеров», щеголяет кровожадностью) и должен рассматриваться как объектив­ный герой с интеллигентским, а не просторечным сказом. В новелле «Прищепа» повествователь ссылается на рассказ героя, но воспроизводит его от себя, изображая сознание, но не речь центрального персонажа.

Наконец, три новеллы («Начальник конзапаса», «Клад­бище в Козине», «Вдова») и вовсе обходятся без личного повествователя и рассказчика. Они исполнены в объектив­ной манере, от третьего лица. Но и здесь чистый анекдот о хитреце Дьякове (самая светлая и «беспроблемная» новел­ла книги) резко отличается от стихотворения в прозе, лири­ческого вздоха на еврейском кладбище (самая короткая и бесфабульная новелла).

Бабель мобилизует скрытые возможности малого жанра, испытывает его на прочность, разнообразие, глубину.

Печатая первоначальные тексты бог знает где (в одесских «Известиях» и журнале «Шквал», «Правде», «Прожекто­ре», «Лефе», «Красной нови»), Бабель, как доказывает Р. Буш, все время имел в виду образ целого: первые газетно-журнальные публикации - на уровне сочетаемости но­велл - композиционно воспроизводят структуру «Конар­мии» в окончательном варианте.

«Конармия» начинается «Пе­реходом через Збруч». В этом полуторастраничном тексте экспонированы почти все темы и мотивы, ставшие струк­турной основой книги.

За сухой строкой военной сводки открывается мир нече­ловеческой красоты и шекспировских страстей.

Первыми убийцами в книге оказываются поляки, номи­нальные враги. Но дальше все смешивается, расплывается, превращается в кровавую кашу. В «Конармии» нет ни од­ной естественной кончины (внезапно, но без чужой помощи умрет лишь старик в позднем рассказе «Поцелуй»). Зато множество пристреленных, зарезанных, замученных. В 34 новеллах крупным планом даны 12 смертей, о других, мас­совых, упоминается мимоходом. «Прищепа ходил от одно­го соседа к другому, кровавая печать его подошв тянулась за ним следом. - Он поджигал деревни и расстреливал польских старост за укрывательство».

Папаша режет сына-красноармейца, а другой сын конча­ет папашу («Письмо»), Павличенко топчет бывшего барина («Жизнеописание Павличенки...»). Конкин крошит шлях­ту, потом вместе с однополчанином снимает винтами дво­их на корню, еще одного Спирька ведет в штаб Духонина для проверки документов, наконец, рассказчик облегчает гордого старика-поляка («Конкин»). Никита Балмашов с по­мощью верного винта тоже кончает обманщицу-мешочни­цу («Соль»). Трунов всунул пленному саблю в глотку, Паш­ка разнес юноше череп, потом неприятельские аэропланы расстреляли из пулеметов сначала Андрюшку, потом Тру­нова («Эскадронный Трунов»). Бельмастый Галин, сотруд­ник «Красного кавалериста», со вкусом расписывает насиль­ственные смерти императоров. «В прошлый раз, - говорит Галин, узкий в плечах, бедный и слепой, - в прошлый раз мы рассмотрели, Ирина, расстрел Николая Кровавого, каз­ненного екатеринбургским пролетариатом. Теперь перейдем к другим тиранам, умершим собачьей смертью. Петра Тре­тьего задушил Орлов, любовник его жены. Павла растерзали придворные и собственный сын. Николай Палкин отра­вился, его сын пал первого марта, его внук умер от пьян­ства... Об этом вам надо знать, Ирина...» («Вечер»).

Какое многообразие синонимов! И среди них нет ни одно­го, обозначающего простую, естественную смерть.

В мире «Конармии» трудно спастись и выжить не только людям. «Я скорблю о пчелах. Они истерзаны враждующи­ми армиями. На Волыни нет больше пчел» («Путь в Бро­ды»), «Опаленный и рваный, виляя ногами, он вывел из стойла корову, вложил ей в рот револьвер и выстрелил» («Прищепа»).

Большинство страниц книги окрашены в самый яркий цвет - красный. Потому и солнце здесь похоже на отруб­ленную голову, и пылание заката напоминает надвигающу­юся смерть, и осенние деревья качаются на перекрестках, как голые мертвецы.

Кровь и смерть уравнивают своих и чужих, правых и виноватых. «...Он умер, Пашка, ему нет больше судей в мире, и я ему последний судья из всех» («Эскадронный Трунов»).

«Что такое наш казак? - записывает Бабель в дневнике. - Пласты: бара-хольство, удальство, профессионализм, рево­люционность, звериная жестокость. Мы авангард, но чего?»

В «Конармии» новеллы-кадры монтируются на контрас­те, противоречии - утешительных связок и успокаиваю­щих размышлений.

Один раздевает пленных и трупы; другой грабит костел;

третий мучит несчастного дьякона, своего неузнанного двой­ника; четвертый героически гибнет в схватке с аэроплана­ми; пятый видит измену даже в госпитале среди лечащих врачей; шестой мгновенно становится умелым комбригом с «властительным равнодушием татарского хана»; седьмой мечтает убить итальянского короля, чтобы разжечь

Икона Аполека - это Спаситель, спасающийся от мира, в котором уже ничего нельзя изменить. Искусство бродяче­го художника - не католическое (хотя икона висит в кос­теле), точно так же, как Интернационал Гедали - не иуда­изм. Это просто христианство, евангелие улицы - Сократа, Сковороды, еще никому не известного проповедника из Иудеи.

Учеником Аполека мечтает быть - и оказывается - повествователь. «Прелестная и мудрая жизнь пана Аполе­ка ударила мне в голову, как старое вино. В Новоград-Во-лынске, в наспех смятом городе, среди скрюченных разва­лин, судьба бросила мне под ноги укрытое от мира Еванге­лие. Окруженный простодушным сиянием нимбов, я дал обет следовать примеру пана Аполека. И сладость мечта­тельной злобы, горькое презрение к псам и свиньям челове­чества, огонь молчаливого и упоительного мщения - я принес в жертву новому обету».

«Я» повествователя скрепляет фрагментарный эпос «Кон­армии». Он, конечно, не биографичен, хотя в новеллах не­сколько раз упоминается бабелевский конармейский псев­доним. «Положение Бабеля, штабиста из „начальственно­го" круга с собственным денщиком, с достаточной независимостью от рядовых бойцов и с определенным вли­янием, не имеет ничего общего с положением „очкастого", „паршивенького" Кирилла Лютова, чуждого казачьей мас­се и заискивающего перед ней» (В. Ковский).

Но и выдуманная биография, прописанный характер у центрального бабелевского героя тоже отсутствует. Пове­ствователь есть, но он легендарен, неуловим, безличен, как Гомер или Боян, струны которого «рокотаху славу» кентав­рам одиннадцатого века. Биографию повествователю заме­няет система знаковых деталей и реакций, причем подвиж­ная и противоречивая. Он то русский, то еврей, то сотруд­ник газеты, то обозник с ординарцем, то растяпа и мечтатель, то вполне умелый и хваткий конармеец.

Повествователь будто забрел в Конармию откуда-то из XIX века. Он родственник толстовского Пьера (тоже очка­стого) или гаршинских героев, которые шли на войну «по­страдать вместе с народом», подставлять под пули свою грудь, а не дырявить чужие.

Но это парадоксальное положение - рядом, но не вместе - помогает герою понять и кротость Сашки, и исступление Акинфиева, и мысли хасидов, и евангелие Аполека.

Бабелевский герой раздваивается по более важному при­знаку, чем русский - еврей или корреспондент - штабист. Он - тоже кентавр: участник конармейского похода и в то же время эпический созерцатель и живописец его. Позиция вненаходимости благотворна для художника.

В сказовых новеллах книги нет воздуха. Наука ненави­сти ослепляет героев. Мир в их глазах превращается в чер­но-белое пустое пространство, которое надо всего-навсего преодолеть. «Потом мы начали гнать генерала Деникина, порезали их тыщи и загнали в Черное море...» («Письмо»). «Крошили мы шляхту по-за Белой Церковью. Крошили вдосталь, аж деревья гнулись» («Конкин»).

Италия для мечтающего об убийстве короля Сидорова - это солнце да бананы. Настоящий итальянский пейзаж ви­дит в той же новелле «Солнце Италии» повествователь - в разгромленном городке на Збруче.

«Обгорелый город - переломленные колонны и врытые в землю крючки злых старушечьих мизинцев - казался мне поднятым на воздух, удобным и небывалым, как сно­виденье. Голый блеск луны лился на него с неиссякаемой силой. Сырая плесень развалин цвела, как мрамор оперной скамьи. И я ждал потревоженной душой выхода Ромео из-за туч, атласного Ромео, поющего о любви, в то время как за кулисами понурый электромеханик держит палец на выключателе луны».

Подлинный романтик - не скучный идеологический убийца Сидоров, а он, повествователь, способный так уви­деть пейзаж после битвы.

Оперное сравнение в «Солнце Италии» не случайно. В рассказе «Пробуждение» Бабель вспоминал упрек своего одесского знакомого, критика его первых рассказов: «Твои пейзажи похожи на описание декораций». Пышность, жи­вописность, ослепительность, декоративность бабелевских пейзажей тем не менее остались и в «Конармии». Эпиче­ские бабелевские персонажи органичны именно на такой сцене, которой они, впрочем, не замечают. Искусство ви­деть мир принадлежит повествователю.

«Если вдуматься, то не окажется ли, что в русской лите­ратуре еще не было настоящего радостного, ясного описа­ния солнца?» - задан риторический вопрос в раннем очер­ке «Одесса» (1916). «Литературный Мессия, которого ждут столь долго и столь бесплодно, придет оттуда - из солнеч­ных степей, обтекаемых морем», - предсказано там же.

И вот он появился через десятилетие, чтобы видеть сол­нце - в самые неподходящие для этого дни гражданских распрей и кровавых походов.

«Вчера был день первого побоища под Бродами. Заблу­дившись на голубой земле, мы не подозревали об этом - ни я, ни Афонька Вида, мой друг... Рожь была высока, солнце было прекрасно, и душа, не заслуживающая этих сияющих и улетающих небес, жаждала неторопливых болей» («Путь в Броды»). «Андрюшка расстегнул у поляка пуговицы, встряхнул его легонько и стал стаскивать с умирающего штаны... Солнце в это мгновение вышло из-за туч. Оно стре­мительно окружило Андрюшкину лошадь, веселый ее бег, беспечные качанья ее куцего хвоста» («Эскадронный Тру­нов»),

Так же оригинальны, ярко-живописны, как будто под­свеченные театральными софитами, дерзки, как внезапный выстрел, бабелевские закаты и ночи, луны, звезды, просто подробности внешнего мира.

«Ночь летела ко мне на резвых лошадях. Вопль обозов оглашал вселенную. На земле, опоясанной визгом, потуха­ли дороги. Звезды выползли из прохладного брюха ночи, и брошенные села воспламенились над горизонтом» («Ива­ны»).

Мир придавленных страданием, ослепленных ненавистью людей бесцветен. Мир Божий, даже искореженный войной, - удивителен, потрясающ. Кровь, моча, слезы не отменя­ют, а, напротив, заставляют с большей остротой ощущать поэзию и красоту.

Из «критического романса» о Бабеле Виктора Шклов­ского (1924), в целом весьма проницательного, самым изве­стным сделался афоризм: «Смысл приема Бабеля состоит в том, что он одним голосом говорит и о звездах, и о триппе­ре»14. Он односторонен, неточен. В «Конармии», помимо про­чего, удивляет как раз диапазон интонаций, архитектони­ческая структура книги. Ровный тон разговора об ужасном, так поражавший современников (кое-кто видел в этом на­рочитый эстетизм), сочетается со стилем рапорта или про­токола, комическим сказом, высокой риторикой, экзальти­рованной лирикой «стихотворения в прозе».

Брат - последнее слово новеллы, цикла, книги. Ему иногда пытаются придать конфессиональный смысл, обна­руживая «родство» повествователя с еврейством или «при­частность» его к хасидским мудрецам. Но дело в том, что в структуре книги, строящейся по законам «тесноты и единства стихового ряда», этот эпизод и это определение тоже рифмуются с другим.

Братом для повествователя оказывается не только сын рабби красноармеец Брацлавский, но и неведомый убитый враг (в польском происхождении повествователя его еще никто не подозревал). Точно так же друзьями он называет кроткого Сашку Христа, неистового любителя лошадей Са­вицкого, бесшабашного Афоньку Биду.

Не Бабелем было сказано: все же вы - братья. Но он толкует, в сущности, о том же. Бурное воображение пове­ствователя пытается создать в мире «Конармии» «Интер­национал добрых людей». Беда в том, что добрые люди, как говорит булгаковский Иешуа, не подозревают о своей доброте и братстве. «Интернационал, пане товарищ, это вы не знаете, с чем его кушают... - Его кушают с поро­хом, - ответил я старику, - и приправляют лучшей кровью...»

Есть в «Конармии» новелла «Ге-дами», в которой показан старьевщик-философ. Иному читателю эта новелла может показаться ро­мантическим вымыслом, но дневник объясняет про­исхождение «Гедами». В 1920 году Бабель встретил героя своей новеллы и записал: «Маленький еврей-философ. Невообразимая лавка - Диккенс, метлы и золотые туфли. Его философия: все говорят, что они воюют за правду, и все грабят».

Горький говорил о «Конармии»: «Такого кра­сочного и живого изображения единичных бойцов, которое давало бы мне представление о психике кол­лектива, всей массы конармии и не могло увидеть и понять силу, которая позволила совершить ей истори­ческий ее поход, - я не знаю в русской литературе».

Роман И. Бабеля “Конармия” - это ряд не очень связанных между собой эпизодов, выстраивающихся в огромные мозаичные полотна. В ”Конармии”, несмотря на ужасы войны и свирепый климат тех лет, показана вера в революцию и вера в человека Автор рисует пронзительно-тоскливое одиночество человека на войне. И, увидев в революции не только силу, но и “слезы и кровь”, вертел человека так и этак, анализировал его.

В центре «Конармии» - одна из основополагающих проблем бабелевского реализма: проблема человека в революции, человека, вступившего в борьбу за новое начало. Стремлением понять человеческое в револю­ции, ее гуманистическое содержание, проникнуты мно­гие страницы «Конармии». Человек и борьба, свобода и революционная необходимость, насилие и так назы­ваемая «социалистическая законность», пролетарская диктатура и пролетарский гуманизм, возвышенное и низменное в человеке - вот, пожалуй, те основные стержневые вопросы, которые в той или иной мере присутствуют в каждой новелле цикла «Конармия».

В «Конармии» нет адвокатской защиты револю­ции. Герои «Конармии» подчас жестоки, порой смешны; в них много бурного, военного разлива. Од­нако правотой дела, за которое они умирают и сража­ются, проникнута вся книга, хотя ни автор, ни герои об этом не говорят. Для Бабеля бойцы «Конармии» не были теми схематическими героями, которых мы встречаем в нашей литературе, а живыми людьми с достоинством и пороками. В «Конармии» - поток, лавина, буря, и в ней у каждого человека свой об­лик, свои чувства, свой язык.

В романе “Конармия” И. Бабель использует метод ”автор без кавычек”. В главах “Письмо” и “Берестечко” автор показывает разные позиции своих героев на войне. В “Письме” он пишет о том, что на шкале жизненных ценностей героя, история о том, как “кончали” сначала брата Федно, а потом папашу, занимает второе место. В этом заключается протест самого автора против убийства. А в главе “Берестечко” Бабель старается уйти от реальности, потому что она невыносима. Описывая характеры героев, границы между их душевными состояниями, неожиданные поступки, автор рисует бесконечную разнородность действительности, способность человека одновременно быть возвышенным и обыденным, трагическим и героическим, жестоким и добрым, рождающим и убивающим. Бабель мастерски играет переходами, колебаясь между ужасом и восторгом.

За пафосом революции автор разглядел ее лик: он понял, что революция - это экстремальная ситуация, обнажающая тайну человека. Но даже в суровых буднях революции человек, имеющий чувство сострадания, не сможет примириться с убийством и кровопролитием. Человек, по мнению Бабеля, одинок в этом мире. И. Бабель пишет о том, что революция идет “как лава, разметая жизнь” и оставляя свой отпечаток на всем, чего коснется. Он ощущает себя ”на большой непрекращающейся панихиде”. Еще ослепительно светит раскаленное солнце, но уже кажется, что это “оранжевое солнце катится по небу, как отрубленная голова”, и “нежный свет”, который “загорается в ущельях туч”, уже не может снять тревожного беспокойства, потому что не просто закат, а “штандарты заката веют над нашими головами...”. Картина победы на глазах приобретает непривычную жестокость. И когда вслед за “штандартами заката” автор напишет фразу: “Запах вчерашней крови и убитых лошадей каплет в вечернюю прохладу”, - этой метаморфозой он если не опрокинет, то, во всяком случае, сильно осложнит свой первоначальный торжествующий запев. Все это подготавливает финал, где в горячном сне рассказчику видятся схватки и пули, а наяву спящий сосед–еврей оказывается мертвым, зверски зарезанным поляками стариком.

Все рассказы у Бабеля наполнены запоминающимися, яркими метаморфозами, отражая драматизм его мировоззрения. И мы не можем не горевать о его судьбе, не сострадать его внутренним терзаниям, не восхищаться его творческим даром. Его проза не выцвела во времени. Его герои не потускнели. Его стиль по–прежнему загадочен и невоспроизводим. Его изображение революции воспринимается как художественное открытие. Он выразил свою позицию на революцию, стал “одиноким человеком” в мире, который быстро меняется и кишит переменами. Таким образом, он выразил себя и стал наперекор времени.

3. Рождение человека нового типа в огне гражданской войны по произведению Бабеля «Конармия»

На наших глазах в «Конармии» безответный очкарик превращается в солдата. Но душа его все равно не принимает жестокий мир войны, ради каких бы светлых идеалов она ни велась. В новелле «Эскадронный Трунов» герой не дает убивать пленных поляков, но не может он убивать и в бою («После боя»). Акинфиев, бывший повозочный Ревтрибунала, говорит: «...виноватить я желаю кто в драке путается, а патронов в наган не залаживает.. атаку шел, - закричал мне вдруг Акинфиев, и судорога облетела его лицо, - ты шел и патронов не залаживал... где тому причина?» То, что не может понять Акинфиев, понятно читателю: Лютов пуще всего на свете боится убить человека и избегает всего, что может к этому привести. Хотя и сам может в любую минуту погибнуть. В трусости его никто не упрекнет, но и это раздражает бойцов: раздражает именно непонимание, почему он так поступает.

Собственно говоря, мне не удивительно такое непонимание: семьдесят процентов населения России в то время не имело маломальского образования, пребывало в духовной одичалости, так что таких психологических тонкостей и понимать не желало.

Герой Бабеля переживает нравственный разлад. Рождение нового человека идет болезненно и медленно. Лютов, разделяя цели революции и гражданской войны, не может принять методы, которыми они достигаются.

Вот минуты таких раздирающих душу героя переживаний: «Против луны... сидел я в очках, с чирьями на шее и забинтованными ногами. Смутными поэтическими мозгами переваривал я борьбу классов... я болен, мне, видно, конец пришел, и я устал жить в вашей Конармии...»

Но, однако, рядом конармейцы ведут бой во имя жизни, и на знамени их нарисована звезда и написано про Третий Интернационал («Смерть Долгушева»). Новелла эта - о смерти, посмеявшейся над жизнью Афоньки Биды. Истинный конармеец, он ежеминутно жертвует жизнью с веселостью бессмертного существа: «Обведенный нимбом заката, к нам скакал Афонька Бида. - По малости чешем, - закричал он весело. - Что у вас тут за ярмарка?»

Нимб - явный знак бессмертия и святости, ярмарка - замкнутый в самом себе мир привычного веселья, ставшего своеобразным ритуалом. Афонька - тот самый Афонька, который в одной из следующих новелл «У святого Валента» в оскверненном костеле пытается «подобрать на органе марш», - воспринимается рассказчиком Лютовым в качестве святого какой-то новой веры. Еще Пушкин сказал, что «упоение в бою» - «бессмертья может быть залог». Если так, то упоение Афоньки вполне объяснимо.

Однако герой Бабеля не одинок: кучер Грищук, оказывается, тоже думает и чувствует так же, как Лютов. Жизнь для них обессмысливается, если смерть подстерегает человека повсюду: «Из-за могил выскочил польский разъезд и, вскинув винтовки, стал бить по нас. Грищук повернул. Тачанка его вопила всеми четырьми своими колесами. - Грищук! - крикнул я сквозь свист и ветер. - Баловство, - ответил он печально. - Пропадаем, - воскликнул я, охваченный гибельным восторгом, - пропадаем, отец! - Зачем бабы трудаются? - ответил он еще печальнее. - Зачем сватания, венчания, зачем кумы на свадьбах гуляют...»

Как видим, «гибельный восторг» Лютова - не совсем то же, что «упоение в бою». В итоге рассказа различное отношение к смерти навсегда развело героев по разным полюсам. «Сегодня я потерял Афоньку, первого моего друга», - горюет Лютов.

Характер Афоньки, по-моему, заслуживает внимания своей глубиной. Афонька - тип того нового человека, который жертвенно сгорел в пекле гражданской войны, а по идее, такие люди должны были остаться в живых и начать строить новую жизнь. В душе Афоньки была нравственная сила для будущего созидательного порыва. Помню, как он, по необходимости принимавший участие в убийстве пчел, сказал: «...лишенные хлеба, мы саблями добывали мед», то есть убийство для Афоньки не было самоцелью. При других обстоятельствах он бы, наверное, и мухи не обидел. «Нехай пчела потерпит. И для нее, небось, ковыряемся...» - рассуждает он далее. Вот эта вера в необходимость революции и войны, крови и смерти - для будущего всего живущего, искренняя, делает воистину бессмертными и Афоньку, и таких, как он, конармейцев.

Политика, наука, технология, культура, искусство. Новая эпоха историко-культурного развития отличалась стремительной динамикой и острейшим драматизмом. Переход от классической литературы к новому литературному направлению сопровождался далеко не мирными процессами в общекультурной и внутрилитературной жизни, неожиданно быстрой сменой эстетических ориентиров, кардинальным обновлением литературных...

Сочинение

«Конармия» И. Э. Бабеля - это сборник небольших рассказов, связанных темой гражданской войны и единым образом повествователя. Рассказы из этой книги начали публиковаться в 1923 году. Разные по материалу, они рисовали мир новый и неожиданный. Судьба распорядилась так, что, приняв революцию с ее завораживающей страстью и уйдя в нее, Бабель начинает печатать свои рассказы и корреспонденции в петербургской газете «Новая жизнь», чему способствует М. Горький. Но затем, пожалуй, одним из первых, он увидел в революции разлом жизни, разлом истории. Бабель сознавал все это как разлом бытия. Это чувство правды и вывело Бабеля на дороги войны. В июле 1920 года он добровольно ушел на фронт, в Первую Конную армию.

Бабель приехал на фронт как корреспондент газеты «Красный кавалерист» Кирилл Васильевич Лютов. Двигаясь с частями, он вел дневник. Читая его, нельзя не заметить, что Бабель ошеломлен: новые впечатления пришли в резкое противоречие с его жизненным опытом. Он увидел то, о чем даже не мог подумать: войска и казачество проходили службу со своим снаряжением, со своими конями и холодным оружием. Оторванные от войска казаки были вынуждены кормиться сами и обеспечивать себя лошадьми за счет местного населения, что нередко приводило к кровавым инцидентам. Они давали выход своей усталости, анархизму, гонору, пренебрежению к достоинству других людей. Насилие встало в обыденный ряд. Бабель видел в солдатах их незрелость, отсутствие культуры, грубость, и ему трудно было представить, как будут прорастать в сознании этих людей идеи революции.

И, судя по дневнику, в душе Бабеля вставал мучительный вопрос: «Почему у меня непроходящая тоска?» А ответ был таков: «Потому что далек от дома, потому что разрушаем, идем как вихрь, как лава… разлетается жизнь, я на большой непрекращающейся панихиде». В основу рассказов «Конармии» и легли записи, сделанные Бабелем в своем дневнике.

Открывается сборник рассказом «Переход через Збруч». Радость победы от взятия Новгород-Волынска как бы подчеркивается радостью самой природы: «Поля пурпурного мака цветут вокруг нас, полуденный ветер играет в желтеющей ржи, девственная гречиха встает на горизонте…» А дальше: «оранжевое солнце катится по небу, как отрубленная голова», и «нежный свет», который «загорается в ущельях туч», уже не может снять тревожного беспокойства. Картины победы приобретают непривычную жестокость. А затем: «Запах вчерашней крови убитых лошадей каплет в вечернюю прохладу» - эта фраза «опрокинет» весь торжествующий запев рассказа. Все это подготовило и финал рассказа: спящий сосед-еврей зверски зарезан. В рассказе «Письмо» боец Первой Конной, почти мальчик, Василий Курдюков диктует письмо своей матери, в котором он рассказывает, как его брат Сенька «кончал» «папашу»-белогвардейца, который в свою очередь «кончил» родного сына Федю.

И это - правда гражданской войны, когда отцы и дети становятся заклятыми врагами и без – В рассказе «Соль» Балмашев Никита в письме в редакцию описывает, как он впустил в вагон с конармейцами, едущими на фронт, женщину с ребенком и оберегал ее от насилий со стороны товарищей, а когда узнал, что вместо ребенка она везет соль, выбросил ее из вагона и пристрелил: «…я смыл этот позор с лица трудовой земли и республики».

Бабель описывает героизм, столь же стихийный, но необходимый в данных условиях. Эскадронный командир Трунов, нарушая устав, самочинно и жестоко расправляется с военнопленными и тут же, вдвоем с бойцом, остается за пулеметом, чтобы отвлечь вражеские самолеты от укрывшегося в лесу эскадрона. На могиле «всемирного героя Паши Трунова» командир полка Пугачев «прокричал речь о мертвых бойцах из Первой Конной, о гордой этой фаланге, бьющей молотом истории по наковальне будущих веков» («Эскадронный Трунов»). Сосредоточив внимание на рядовых участниках событий, Бабель очень мало говорит об истинных руководителях Первой Конной, кто укрощал эту стихийную вольницу и превращал ее в организованную силу. Однако Бабель не скрывает своего восхищения начдивом Савицким, прототипом которого послужил легендарный Тимошенко.

Во всех рассказах «Конармии» есть присутствие самого автора, который вместе с ее героями прошел трудный путь к постижению смысла этой кровавой борьбы. В описаниях событий есть жестокая правда могучего кровавого потока жизни. За попытку правдиво описать события гражданской войны Бабель был обвинен в «антисоветской заговорщической террористической деятельности…» и в 1939 году арестован, а в 1940 году расстрелян.

Другие сочинения по этому произведению

В гражданских войнах нарушается извечный закон бытия — «Не пролей крови ближнего своего» (по рассказам И. Бабеля) Величие и ужас гражданской войны в рассказах И. Бабеля. Герои гражданской войны к книге «Конармия» Изображение ужасов войны в книге И. Э. Бабеля «Конармия» Проблема насилия и гуманизма в русской литературе 20 века Рецензия на рассказ Бабеля «Соль» Рецензия на рассказ И. Бабеля «Соль» Человек в огне революции (по романам А. Фадеева «Разгром» и И. Бабеля «Конармия») «Я не хочу и не могу верить чтобы зло было нормальным состоянием людей…» (По книге Бабеля «Конармия») Характеристика образа Дьякова О романе И. Бабеля "Конармия" Гуманизм и жестокость в "Конармии" И.Э. Бабеля (на примере рассказа "Соль") Изложение новеллы «Измена» из произведения Бабеля «Конармия» Характеристика образа Лютова Интеллигенция и революция в произведении И. Бабеля «Конармия» Революция и ее герои в советской литературе (по произведениям И. Бабеля «Конармия» и А. Фадеева «Разгром») Характеристика образа Акинфиева Ивана Характеристика образа Галин Характеристика образа Гедали Характеристика образа Лёвки "Конармия" И.Бабеля Проблема взаимоотношений интеллигенции и народа в "Конармии" И. Э Ббеля АНАЛИЗ НОВЕЛЛЫ "У СВЯТОГО ВАЛЕНТА" ИЗ РОМАНА БАБЕЛЯ "КОНАРМИЯ"

Бои у железной дороги, у Лысок.
Рубка пленных.
И. Бабель. «Дневник» 1 7.8.20
Исаак Бабель, чей взлет пришелся на 20-е годы, явление в литературной жизни тех лет уникальное. Он сочинял новеллы, «острые как спирт», сочинял роман-дневник «Конармия», сочинял статьи и пьесы. Он мастер передать речевую одесскую интонацию, у него ровный спокойный голос, которым одинаково хорошо он рассказывает о смешном и страшном. Виктор Шкловский сказал острее: «Одним голосом Бабель говорит о звездах и о триппере». Писателю
одинаково интересны события великие и не очень, поскольку в плоскости его сознания все они обретают особую художественную ценность.
Бабель- это человек революции. Он словно забыл, что революция пожирает своих детей так же, как аквариумные рыбки гуппи и пауки. И, забыв это, он с головой ушел в кровавую ее работу. Был в чека, был в продотрядах, был в Первой конной. Его образованность имела универсальный, академический характер. В 1940 году его убила та самая власть, на служение которой он положил свои жизнь и талант. Бабель приехал в 1-ю конную армию как корреспондент газеты «Красный кавалерист». Он должен был освещать ее польский поход в агитационных статьях, вести дневник военных действий.
Подавляющее большинство Первой конной составляло донское казачество, привилегированное сословие в России. Однако его образ жизни и психология имели специфический характер: оно традиционно несло долгую, почти двадцатилетнюю службу. В период, когда Бабель попал на фронт, казаки шли по местам, где воевали в первую мировую войну. Казачество было служилым сословием, но его войско никогда не было регулярным. Казак приходил на службу со своим снаряжением, своими конями и холодным оружием. В походе казаки кормились сами и сами же, за счет местного населения, обеспечивали себя лошадьми. В конармейском походе тылы были оторваны, прежние привычки давали себя знать. Население смотрело на конармейцев как на грабителей. Было множество расправ и кровавых инцидентов. Пленные, которых надо было кормить, по мнению командования, сковывали маневренность кавалеристов. Казаки, и без того привычные к смерти, потеряли главное человеческое чувство - чувство ценности жизни. Насилие было в ряду обыденных явлений. Казаки оттягивались, давали выход своей усталости, своему анархизму, гонору, хладнокровному отношению к своей, а тем более чужой смерти.
Судя по его словам, Бабель непрерывно «думал, тосковал о судьбах революции». Из своих наблюдений за казаками, «издерганными и измученными» людьми, в местах постоянных безнадежных боев он записывает: «Как быстро уничтожили человека, принизили, сделали его некрасивым». Но писатель сопричастен этому насилию и этому разрушению. Трудно представить его истинные чувства. Что скрыто за добродушной и проницательной полуусмешкой этого близорукого, рано облысевшего человека? Он пережил хаос самоистребления, когда человек восстал на человека и прервалась связь времен.
И вот, оплакав романтическими слезами невозвратные времена в «Одесских рассказах», Бабель достает дневник своего конармей- ского похода на Польшу. «Опишу вас только за то, что мои глаза собственноручно видели». Однако то, что сохранилось в памяти, что вспомнилось по дневникам, разительно отличалось от революционного мифа.
А это требовало осмысления.
Повествование Бабеля беспристрастно. Трагические события и бытовые сценки - факты одного- эстетического ряда. Но это мнимое впечатление. У Бабеля отсутствуют любовь и симпатия к героям - это особый прием, который позволяет автору создать дистанцию между ним и повествованием.
Кроме этого у Бабеля есть еще одно, уже главное достоинство - его язык. В нем посредством интонации, посредством мелодии образов, каких-то неуловимых мелочей, тонкостей, нам не доступных, он рисует не только историческое полотно похода, но и собственный предельно правдивый эпос о Первой конной. Язык Бабеля содержит в себе немыслимые степени свободы выражения. В нем нет предло- жений-монстров. Его образы коротки и компактны, как вязанки хвороста, а сами фразы, написанные с оттяжкой, словно сабельным ударом, восхищают. В таком языке немыслимо соврать. Он не простит фальши. В нем есть чувство, есть слезы. В нем отчуждение растворяется, и остается только соленый его привкус. «Стилем-с берем, стилем-с», - говорил Бабель Паустовскому.
Бабель нарушил «казарменный порядок» в литературе. Горький робко пытался внушить комиссарам от искусства простую мысль, что Бабеля надо читать по особому, отнюдь не бытовому коду. Это не помогло. Бабель был абсолютно правоверным советским писате- лем-коммунистом. События, свидетелем и участником которых он был, вызывали в нем чувство раздвоенности. Как человек и литератор он ничем не мог объяснить назначение и смысл страданий стольких людей. Как большевик и конармеец он оправдывал их своей политической верой в идею. По свидетельствам очевидцев, вера эта сохранилась в нем до 1939 года, до дня ареста. И тогда светлое будущее настигло его. Оно не простило ему правды. «Конармия» была запрещена на долгие годы.