Неисправимый идеалист и романтик, Платонов верил в “жизненное творчество добра”, в “мир и свет”, хранящиеся в человеческой душе, в занимающуюся на горизонте истории “зарю прогресса человечества”. Писатель-реалист, Платонов видел причины, заставляющие людей “экономить свою природу”, “выключать сознание”, переходить “изнутри вовне”, не оставляя в душе ни единого “личного чувства”, “терять ощущение самого себя”.

У героев Платонова не было знаний и не было прошлого, поэтому им все заменяла вера. С тридцатых годов окликает нас Платонов своим особенным, честным и горьким, талантливым голосом, напоминая, что путь человека, при каком бы социальном и политическом устройстве тот ни жил, всегда труден, полон обретений и потерь. Для Платонова важно, чтобы не был разрушен человек.

Творчество М. Булгакова.

В романе “Мастер и Маргарита” Булгаков затрагивает многие проблемы быта и бытия, напоминает о них людям. Важное место в романе занимают так называемые “ершалаимские” главы. Это вольная интерпретация Евангелия от Матфея. В этих главах раскрываются многие религиозные и нравственные вопросы. Булгаков рисует образ Иешуа - праведника, верящего в то, что “все люди добрые”, что в каждом человеке есть искра Божья, стремление к свету и истине. Но в то же время он не забывает и о людских пороках: трусости, гордости, безразличии.

Другими словами, Булгаков показывает вечную борьбу добра и зла, чистоты и порока. Значение этого романа в романе в том, что писатель расширяет временные рамки действия и тем самым лишний раз показывает, что эта борьба вечна, над ней не властно время и эта проблема актуальна всегда. Также Булгаков говорит о том, что силы добра и зла неразрывно связаны между собой, ни одна из них не может существовать без другой.

В романе находит отражение и тема любви, причем Булгаков пишет о “настоящей”, “верной, вечной любви”. “За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!” - говорит нам автор. В лице Маргариты он показывает, что перед настоящей любовью не устоят никакие, даже самые могучие силы. Любовь Маргариты прокладывает дорогу к счастью и вечному покою вместе с любимым человеком.

Михаил Афанасьевич Булгаков - мистический писатель, как он сам себя называл. Как-то очень чутко он сумел услышать свое время и понять грядущее, поэтому во всех своих произведениях Булгаков предупреждает читателей о грядущем времени Сатаны.

Литература и революция. Судьба русской литературы после 1917 г.

Первые бурные годы после 1917, когда в соответствии с новыми социальными силами, высвобожденными свержением самодержавия, появились многочисленные противоборствующие литературные группы, были единственным революционным периодом развития искусства в Советском Союзе. Борьба в основном развертывалась между теми, кто примыкал к великой литературной традиции реализма 19 в., и глашатаями новой пролетарской культуры. Новаторство особенно приветствовалось в поэзии, исконной провозвестнице революции. Футуристическая поэзия В.В.Маяковского (1893-1930) и его последователей, вдохновлявшаяся "социальным заказом", т.е. повседневной классовой борьбой, представляла собой полнейший разрыв с традицией. Некоторые писатели приспосабливали к новым темам прежние выразительные средства. Так, например, крестьянский поэт С.А.Есенин (1895-1925) традиционным лирическим слогом воспевал новую жизнь, которая ожидалась в деревне при советской власти.

Коммунистическая партия принялась за официальное регламентирование литературы с началом первого пятилетнего плана (1928–1932); ей усиленно способствовала Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП). В результате появилось неимоверное количество производственной прозы, поэзии и драматургии, почти никогда не поднимавшейся над уровнем монотонной пропаганды или репортажа. Это нашествие предвосхищали романы Ф.В.Гладкова, чье наиболее популярное творение Цемент (1925) описывало героический труд восстановления полуразрушенного завода.

В этот период Шолохов завершил великий роман Тихий Дон (1928–1940), который был признан классическим произведением советской литературы и удостоен Нобелевской премии.

35. Художественное своеобразие прозы А.Платонова

Андрей Платонов в своём осмыслении новой эпохи сумел перейти от принятия коммунистических идей к их отрицанию. Платонов верил в революционное переустройство мира, этим он не отличался от своих современников. Верил, что наконец-то удастся победить эгоизм, создать общество «высшего гуманизма». Но уже в первых своих произведениях Платонов проявил себя художником, умеющим видеть мир неоднозначно, понимающим сложность души человека. Тоска по человечности в рассказах Платонова неотделима от внимания к отдельному человеку. Следовал традиции Гоголя и Достоевского.

У Платонова была тяжёлая жизнь: исключили из партии, травили, арестовали сына, который потом скончался от тюремного туберкулёза.

Особенности его творчества: необычные герои, неожиданный оборванный финал, невозможность изложить произведение ни на основе логики событий, ни на основе логики героев; плотность повествования, универсальность обобщения на уровне 1 фразы в тексте, колоссальная свобода и стихия русского языка. Один из лучших представителей русской религиозной философии. Необычная философская насыщенность: в форме обычных рассказов и повестей Платонов обозначает серьезные онтологические и экзистенциальные проблемы.

Рассказы Платонова 20-30х: Песчаная учительница, На заре туманной юности, Фро и др. В них светлая уверенность в возможности совершенствования человеком мира. Все его герои – молодые честные люди деятельные народные характеры, возникшие из глубин русской жизни. Они полны горячих надежд. Они еще и подвижники, порою превозмогая жалость к себе, они вкладывают свою жизнь и судьбу в общее дело.

«Фро».Молодая женщина Фрося в ожидании личного счастья. наслаждения. Она преданно любит мужа. От своих тяжёлых переживаний пытается отвлечься трудом. Муж Фёдор уезжает, она говорит ему, что умрёт, если он её разлюбит. «Они хотели быть счастливыми немедленно, теперь же, раньше, чем их будущий усердный труд даст результат для личного и всеобщего счастья». «Фрося хотела, чтобы у неё народились дети, она будет их воспитывать, они вырастут и доделают дело своего отца, дело коммунизма и науки». так Платонов как бы уравновешивает необходимость личного и всеобщего счастья.

Рассказ «В прекрасном и яростном мире» (41г) – увлечённость Платонова и его героев мощной техникой. Машинист Мальцев вдохновенный и талантливый работник. Ему не было равных в работе, и он «скучал от своего таланта, как от одиночества». Эта увлечённость перешла в чувствование души паровоза. Старый машинист любит свой паровоз как живое существо, чувствует его всей душой. И эта общность с машиной рождает чувство счастья. Но Платонов так строит ситуацию и конфликт, что этот машинист оказывается глух к живому человеку. Машина в его сознании заслонила человека. Только случившее несчастье – удар молнии и слепота – возвращает ему способность быть чутким к человеку. Лишь пройдя через испытания (одиночество, недоверие, тюрьма, утрата любимой работы) он как бы рождается заново.

Рассказ «Возвращение» (46г) – осмысление послевоенной жизни. Война как глобальная попытка уничтожения милосердия, надежд на силу добра и человечности. Мальчик Петруша. Нет изображения войны. Главные герои: Алексей Алексеевич Иванов и его жена Любовь Васильевна. Сюжет – отец возвращается с войны. Откровенность жены (рассказы о тяжёлой жизни, о переживаниях, об одиночестве, о Семёне Евсеиче) затронули его самолюбие. Он уходит из дома, от детей к новой, как ему кажется, беззаботной жизни. Сын Петруша и дочь Настя сотворили переворот в душе отца

Проблема жизни и смерти – одна из центральных. Осознание связи живых и мёртвых, людей и животных, человечества и природы. Его сюжеты – правда жизни, правда о человеке. Показал, как непрост путь человека к самому себе. Точность психологических деталей, повороты мысли и чувства. Платонов прошёл через увлечение технократизмом и социальным утопизмом и пришел к идее цельного знания. Платонов – сторонник науки, прогресса, но в сочетании с природной интуицией и духовностью.

К концу 1920-х гг. – 3 сборника прозы. «Епифанские шлюзы», «Сокровенный человек», «Происхождение мастера». Появляются сатирические рассказы, и свободу ограничили. Обвиняли в идейных грехах, повесили ярлык кулака.

Для Платонова было важно печататься, и он пытался перестроиться.

В 1930-е гг. выступает как критик, рецензент, журналист. Много рассказов о самоотверженных людях («На заре туманной юности»), о личностях. Новая лирическая проза о любви, о мире детства («Река Потудань», «Июньская гроза»). Мало издается. Единственный сборник – 1937, «Река Потудань». Мог писать только критику.

В годы войны был корреспондентом, писал очерки и рассказы о героизме людей. После войны – один из лучших рассказов, «Семья Иванова». Рассказ подвергается жестокой критике. Ермилов «Клеветнический рассказ Платонова». После этой статьи Платонова практически не печатают.

В 1940-50-е гг. выступает как сказочник («Волшебное кольцо»).

На этом этапе (прижизненном) очень мало дошло до читателя.

Второй этап – в 1958 г. (Платонов умер в 1951) появляется маленькая книжка рассказов, которая вызвала огромный интерес. Начинает довольно часто издаваться. Наибольшее количество посмертных публикаций.

Платоновский бум – 1960-е гг. Второе рождение писателя. Продолжается и в 1970-80-е гг. Выходит 3-томное собрание сочинение. Платонов снова пришел к читателю деформированным. «Котлован», «Чевенгур», «Ювенильное море» еще не изданы. 1986 – третье рождение . Опубликованы самые крупные романы.

Два этапа – прижизненный и 1970-80-е гг.

Особая эмоциональность прозы.

Подумать об уникальности платоновской фразы. «Язык по Лобачевскому».

Но и как наилучшего проявления того, что делает человека человеком, свойственна книгам А.П.Платонова для маленьких читате­лей: «Июльская гроза» (1940), «Солдатское сердце», «Волшеб­ное кольцо» (1950) - всего вышло более двадцати книг писа­теля для детей.

А.П. Платонов воспевал умного, преданного своему делу мастера, творца. Любовь к технике, к делу для него, как лю­бовь крестьянина к земле, - первооснова жизни. Повести

«Епифанские шлюзы», «Сокровенный человек», «Происхож­дение мастера», «Ямская слобода» и др.; очерк «Впрок», не понравившийся Сталину и поэтому разруганный критикой; романы «Чевенгур», «Ювенильное море», «Джан» (1934); бо­лее ста рассказов, очерков, четыре пьесы, шесть киносцена­риев, большое число сказок, десятки литературно-критичес­ких статей - таков далеко не полный перечень произведе­ний выдающегося русского советского писателя. Пьесы «Высокое напряжение» (написана в 1932 году), «14 красных избушек» (1936) включаются в современный репертуар теат­ров юного зрителя. Во время Великой Отечественной войны писатель был корреспондентом газеты «Красная звезда». Пос­ледние годы провел в бедности, выброшенный из литературы.

А начинал он как поэт. Одно из его стихотворений (сбор­ник «Голубая глубина», 1922) называется «Во сне»:

Сон ребенка - песнь пророка. Вспыхнет кроткий и печальный

От горячего истока Ранней просини твой свет.

Все течет, течет до срока, Ты ушел один с дороги,

И весна гремит далеко. Замер сердцем и упал,

Ты забудешь образ тайный, Путь в пустыне, зная, долгий,

Над землею неба нет. Ты, родной мой, тих и мал...

В лице А. Платонова мы имели писателя-мыслителя. Его талант - в одном ряду с великими писателями прошлого и нынешнего веков. Его произведения даруют счастье обще­ния с большим искусством, а через него - проникновения в жизнь, в ее сложнейшие исторические противоречия. Худо­жественный мир писателя многогранен, многокрасочен. Не­редко суров. Метафоричен, а следовательно многозначен.

1925-1935 годы - самое плодотворное творческое деся­тилетие писателя, хотя и в последующие 40-е он работал не­истово, неизменно строго относясь к себе и к делу своей жизни - к творчеству. Писатель Виктор Полторацкий, не раз встречавшийся с А.Платоновым на фронтах, во вступи­тельной статье к сборнику произведений военного времени, составленному дочерью писателя (Платонов Андрей. Смерти нет. - М.: Сов. писатель, 1970), с полным основанием пи­шет: «Андрею Платонову было за сорок лет, когда началась вторая мировая война. К тому времени он был уже известен в литературе как тонкий, своеобразный художник, с пронзи­тельной остротой чувствующий тревоги и радости мира и стре­мящийся выразить их по-своему. Его привлекали такие кол­лизии, которые с наибольшей полнотой помогали раскрыть и понять механику движения жизни». С такой позиции наи­

более плодотворно современное прочтение Платонова. При освоении его творчества нас подстерегает опасность иска­зить идеалы писателя, обусловленная новым, вторым его от­крытием после нынешней публикации романов, написанных в 30-е годы. Даже собственно платонововеды в наши дни не избежали в анализе «Котлована», «Чевенгура» той эмоцио­нальности первооткрытия идеалов писателя, которая ведет к крайностям необоснованных суждений, что накладывает от­печаток и на трактовку рассказов для детей.

Да, Андрея Платонова можно признать самым метафо­ричным русским советским писателем. Литературовед С.Се­менова справедливо замечает, что сила влечения и читате­лей, и исследователей к платоновской прозе «во многом оп­ределяется той загадочной глубиной смысла, которая мерцает за поражающей всех вязью его мыслеслов» (Новый мир. - 1988. - № 5. - С.218). Однако как бы ни была трудно распу­тываема вязь слов-мыслей, образуемых писателем, в итоге ценен нравственный смысл, выносимый человеком из труд­ной работы - прочтения платоновской прозы. Важны лич­ные читательские выводы, соответствующие идеалам писате­ля, оценка той действительности, которая стала предметом его исследования. В этом работа С.Семеновой далеко не бес­спорна. В ней увлеченность анализом метафоричности заби­вает мысли о нравственной, гуманистической позиции писа­теля. Вырабатывая свой подход к творчеству А. Платонова-детского писателя, полезно сравнить точку зрения С.Семеновой с той, которая выражена в уже названной статье В.Полторац­кого «Андрей Платонов на войне», посмотреть исследование Ю.Н.Давыдова «Андрей Платонов и «русская хандра» (Лите­ратурная газета. - 1988. - 19 октября), материалы в «Во­просах философии» (1989, №3) «Андрей Платонов - писа­тель и философ», публикацию «Чтобы слово не убивало», подготовленную Михаилом Гольденбергом (Советская куль­тура. - 1989. - 2 сент.)...

Метафоричность, многослойность прозы Платонова , ее особый язык, изобилующий своеобразными словообразова­ниями, интонационная полифония - все побуждает к фило­софскому осмыслению нравственных идеалов автора и той жизни, которую он исследует и воспроизводит неповторимо, по-своему. Важно постараться увидеть главное: нигде Плато­нов не отождествляет с народными мыслями, установками те идеи «костра классовой борьбы», которые утверждают догма­тик Софронов, Чепурной (по прозвищу Японец), «мечено­сец» Копенкин в «Чевенгуре».

Перед фактом всего переживаемого ныне необходим но­вый уровень понимания, общения, гражданского согласия, сплоченность, соборность, не позволяющие иррациональной стихии захлестнуть то, что составляет силы созидания, дви­жения вперед. Массированность все новых и новых страш­ных фактов из жизни без постижения источников их антигу­манизма, без привнесения в юное развивающееся сознание веры в добро, без пробуждения совести и личностно значи­мой ответственности за свое поведение перед собой и други­ми все это истончает грань между добром и злом, между сво­бодой и разнузданной вседозволенностью.

Гуманистическое искусство, благодаря его возможности гармонизировать духовный мир человека, является предупреж­дением нравственного, общественного инфантилизма, лекар­ством от душевной черствости. Эта способность очищения и возвышения в особой мере присуща литературе, театру, кино для детей, потому что заложена в их природе, предопределена их эстетической спецификой. Талантливый детский писатель учитывает природное свойство своего читателя - потребность познавать мир, самого себя, свое место и назначение в нем. Он вдохновлен возможностью помочь ребенку самому себя совершенствовать, самому себя образовывать и, в случае склон­ности ко злу развивать в себе нравственные качества, ему про­тивостоящие. В этом - главная задача и обязанность человека на всех этапах его жизни. Но именно в детстве - истоки ее осмысления, признания своей жизненной программы. Поэто­му бесценна роль доброй книги, как и гуманистически на­правленных произведений других искусств, в детстве, в отро­честве. Поэтому органичны антиэгоистический пафос и па­фос самопознания, нравственной самооценки в творчестве талантливых детских писателей, драматургов, режиссеров. В этом - одна из главных установок, нравственных традиций русской, советской и мировой классики. Вспомним заповедь Л.Н.Толстого: «Чтобы каждый день любовь твоя ко всему роду человеческому выражалась бы чем-нибудь». Гениальный пи­сатель, педагог, мыслитель, чье творчество сегодня крайне со­временно, считал нравственным законом жизни каждого че­ловека любовь, побуждающую к доброму действию. Близок такой подход к цели своего творчества и А. Платонову.

Идея беспредельной ценности человеческой личности - доминантная для А.Платонова. Ценность же человека, по Платонову, предопределяется его готовностью и способнос­тью жертвовать собой ради любви к ближнему, ради вопло­щения в жизнь нравственных, социальных идеалов («Сокро­

венный человек», «Рождение мастера», «Одухотворенные люди» и др.). Чтобы жить для других, надо, чтобы твоя соб­ственная жизнь была достойна доброго отношения других. В этом ядро философских и нравственных взглядов писателя. Исходя из них, он определяет движение души, конкретные действия, поступки героев, названных повестей и таких, к примеру, несопоставимых по жизненному материалу расска­зов, как «Песчаная учительница», «Маленький солдат».

Юная учительница Мария Никифоровна и девятилетний сын полковника и военврача - дети разного времени: при­частность первой к большой социальной жизни начинается в 20-е годы, вскоре после революции; девятилетний Сережа оказался участником Великой Отечественной войны. Каж­дый из них самостоятельно распоряжается собою , своей жиз­нью. Сами делают выбор. Свой самоотверженный выбор, потому что душа каждого из героев «голодает» по добру, жива самоотдачей для других, для победы жизни над смертью. Судь­ба Сережи трагична, близка к судьбе маленького разведчика Ивана из повести В.Богомолова «Иван». Но если В.Богомо­лов подчеркивает, что мальчик мстит фашистам за смерть близких и поэтому не может уехать с фронта в тыл, то А.Пла­тонов мотивирует самоотверженные осознанные действия мальчика жалостью к своим родителям, погибшим на его гла­зах, жалостью ко всем, погибающим на фронте. Это два пси­хологических нюанса, помогающих понять, как глубоки лич­ные переживания ребенка, способного подняться до высоты социального, нравственного анализа жизни.

А.Платонов подчеркивает бескомпромиссность чувства, невозможность его изменить ради рационального, точнее, ра­зумного решения - расчета. В преданности чувству, в силе чувства - главного мотива поведения писатель видит одно­временно и силу, и слабость ребенка, его ранимость: «Эта слабость детского, человеческого сердца, таящая за собой постоянное неизменное чувство, связывающее людей в еди­ное родство, - эта слабость означала силу ребенка...» Чувст­во, непосредственность, интуиция ребенка, инстинктивная нравственная реакция поднимают его до высшего проявления общечеловеческой родовой сущности человеческого. В этом особая сила и ценность детства. Может быть, одна из самых замечательных установок этих и других произведений писа­теля - признание за нравственностью, составляющей смысл искусства, созидательной силы не только саморазвития, ду­ховного, социального самодвижения личности, но и произ­водительной силы в масштабах общества, государства, чело­

вечества. Производительной силы, которая может иметь и положительное и разрушительное действие. Именно это ко­нечное действие и составляет главную заботу художника: «Ра­бочий человек должен глубоко понимать, что ведер и паро­возов можно наделать сколько угодно, а песню и волнение сделать нельзя. Песня дороже вещей, она человека к человеку приближает. А это трудней и нужнее всего». В этом и выра­жается созидательная сила искусства, производящая главное - человеческое, бессмертное в людях - их единение в уси­лии к жизни, их силу жизни.

Ни одно из произведений Платонова, будучи крайне ак­туальным в период написания и в наши дни, не было лишь реакцией на злободневную тему, лишь заботой дать духов­ное, эмоциональное потрясение и ребенку, и взрослому, хотя все творчество писателя - результат его потрясенного созна­ния, открытости его безмерно великого сердца, разрываю­щегося от боли за людей. В повести «Возвращение» читаем: «Он узнал вдруг все, что знал прежде, гораздо точнее и дей­ствительнее. Прежде он чувствовал жизнь через преграду само­любия и собственного интереса, а теперь внезапно коснулся ее обнажившимся сердцем». Прикосновение к жизни «обна­жившимся сердцем» придает прозе А.Платонова заразитель­ную эмоциональность, беспредельность сопереживания. Та­ковы его герои. Таков их создатель. Он исходит из убежде­ния: «... Задача всякого человека по отношению к другому человеку, и поэта в особенности (выделено мною. - Т.П.), не только уменьшить горе и нужду страдающего человека, но и в том, чтобы открыть ему жизненное, реально доступное счастье. В этом именно и есть высшее назначение человечес­кой деятельности». Всякой деятельности, а художественного творчества - в наибольшей степени, ибо оно и есть проявле­ние истинно человеческого в человеке, проявление и выяв­ление нашей родовой сущности и жизненно необходимой родовой соборности, взаимопонимания, взаимоодухотворе­ния: «...без меня народ неполный», как и я сам, если отчуж­ден от него, если руководствуюсь в действиях побуждения­ми, противоречащими нравственности.

Сегодня, может быть, как никогда прежде, нужно, чтобы наши дети с младых ногтей освоили общечеловеческие идеа­лы нравственности: «не укради», «не убий», «чти отца свое­го», не делай зла людям , не обижай слабого, не разрушай сделанного другими, не губи природу, береги все живое в ней, ибо ты не только ее частица, ты - ее сын и хранитель. Разве не разъясняли все это тысячи раз детям, начиная с ясель­

ного возраста? Так почему же лучшие из них взывают о по­мощи, став подростками? Почему трудно быть молодым? Видимо, нравственное не становится содержанием внутрен­него «я», если только вдалбливается, если только деклариру­ется, объясняется. Надо, чтобы нравственные понятия впи­тывались как нормы бытия с самого нежного возраста и на уровне сознания, и на уровне подсознания, эстетического личностно ценного переживания. А это и есть специфичес­кий канал воздействия искусства, общения человека с под­линным искусством.

Говоря о становлении личности Марии Никифоровны, героини рассказа «Песчаная учительница», в отроческие годы, А.Платонов так оценивает их: «самые неописуемые» годы в жизни человека, «когда лопаются почки в молодой груди и распускается женственность, сознание и рождается идея жизни (выделено мною. - Т.П.). Странно, что никто никогда не помогает в этом возрасте молодому человеку одолеть мучаю­щие его тревоги; никто не поддержит тонкого ствола, кото­рый треплет ветер сомнений и трясет землетрясение роста. Когда-нибудь молодость не будет беззащитной». В эти годы «человек шумит внутри», - пишет автор рассказа в 1927 году. Любя свою героиню, сочувствуя ей, писатель деликатно вы­страивает ее характер, заражающий «крепостью», мужествен­ностью, поражающий самоотверженностью без жертвеннос­ти. «Долгие вечера, целые эпохи пустых дней сидела Мария Никифоровна и думала, что ей делать в этом селе, обречен­ном на вымирание. Было ясно: нельзя учить голодных и боль­ных детей». Учительница понимала, что жители пустыни «пой­дут куда угодно за тем, кто им поможет одолеть пески», обу­чит «искусству превращать пустыню в живую землю». Не ее это было дело. Но юная учительница не могла быть равно­душной к боли других.

Чужая боль, беда были страшнее, сильнее личного горя, вызванного невозможностью делать свое дело, одиночеством, заброшенностью. Соучастливость и придала Марии Ники­форова ту «молодую злобу», благодаря которой она бесстраш­но схватилась с кочевниками, вытаптывавшими все живое вокруг Хошутова, где работала учительница. Она убедила крестьян всех до единого заняться посадками, и через два года зеленью «заютили неприветливые усадьбы». Не свое дело выполняла учительница. Но перед ней не возникал актуаль­ный для современных юных прагматиков вопрос: «Что я буду с этого иметь?» Мария Никифоровна естественно станови­лась счастливой, когда от ею организованного дела другим

стало уютно, сытно, приятно... Поняв и приняв как свою судьбу «безысходную судьбу двух народов, зажатых в барха­нах песков», Мария Никифоровна соглашается работать еще более далеко, в глубине пустыни. Принимая ее великодушие, «завокроно» смущенно признается: «Я очень рад, мне жалко как-то вас и почему-то стыдно...» Так оттеняется тихий геро­изм жизненной позиции, самоотверженность учительницы. Ее образ вызывает уважение и, не побоимся громкого слова, восхищение и сочувствие.

Из сегодняшнего небедного прагматизмом дня образ этот воспринимается идиллически. Но такая идиллия «в наше вре­мя в высшей степени полезна. Как хорошо было бы, чтобы хотя бы частица эгоизма наших юных рациональных деву­шек потеснилась бы в пользу такой нравственной идиллии. Молодая учительница из рассказа Платонова напомнила мне собственную юность. Я, как и Мария Никифоровна , не чув­ствовала себя обиженной, обойденной счастьем». Слова, взя­тые в кавычки, принадлежат М.П.Прилежаевой. С ней был у меня разговор о герое детской, юношеской книги, об образе девушки из рассказа «Песчаная учительница», когда в изда­тельстве «Молодая гвардия» готовилась к выпуску в свет авто­биографическая повесть М.П.Прилежаевой «Зеленая ветка мая». «Идея жизни» юной героини из повести «Зеленая ветка мая» родственна той «идее жизни», которая руководила мыс­лями, поступками песчаной учительницы. Такая перекличка писательских позиций, интонаций не случайна - в этом одно из подтверждений ее жизненности.

Детские рассказы и сказки убеждают, что любимый герой А. Платонова - обыкновенный «маленький» человек. Писа­тель исследует его преданность труду, состояние души, умо­настроение, трактует труд как высшее проявление разума, как источник воспитания души, как силу созидания человечес­кого в человеке. Труд разумный, оцениваемый результатами. Труд как деяние, как проявление жизни. Сам человек в его социо- и биогенезе, все, что его окружает, от чего он неотде­лим: земля, деревья, цветы, небо, звезды, ветер, вода, выра­щиваемые людьми урожаи и само поле, камень на нем и тре­щина от засухи, - все в рассказах, в повестях А. Платонова живет, действует и взаимодействует между собой и с челове­ком. Не только физически. Прежде всего - духовно.

Писатель обладал трепетной душой ребенка и философ­ским мышлением ученого. Умел удивляться жизни гниюще­го пня, разговаривать с ним как с живым, одухотворяя его. А увидев растущий из камня нежный цветок, начать размыш­

ления о вечности бытия, о бесконечности движения мате­рии, о взаимозависимости всего сущего не только на земле, но и в масштабах космоса. За внешней наивностью и просто­ватостью его героев - глубина мысли, обжигающая радос­тью первооткрытия. Именно эта установка в анализе детских рассказов писателя особенно актуальна и необходима для приобщения к ним современного маленького рационалиста: он рано получает огромную разнообразную информацию, но эмоционально обкраден; он ловко пользуется игральными автоматами, убивая из пушки птицу, но не умеет видеть ее полета в небе, не привыкает в детстве любоваться гордым раз­махом ее красивых крыльев, далеко не всегда испытывает жа­лость к ней - качество души, особенно ценное в наше время заметного отчуждения людей друг от друга и от природы.

Дети в рассказах А. Платонова бесконечно любознатель­ны. Маленький Антошка («Июльская гроза») хочет понять, как могло что-нибудь быть прежде него самого, когда его не было. Что же все эти предметы, с которыми он так близок, делали без него? Они, наверное, скучали по нему, ожидали его. Мальчик живет среди них, «чтоб они все были рады». А Егор в рассказе «Железная старуха» «спать не любил, он лю­бил жить без перерыва, чтоб видеть все, что живет без него, и жалел, что ночью надо закрывать глаза и звезды тогда горят на небе одни, без его участия». Егору хочется участвовать во всем. Ко всему быть ощутимо, заметно причастным. Во всем разобраться. Всему пригодиться.

Герой рассказа «Сухой хлеб» видит, что земля сохнет без дождей. Хлеб пропадает. Он потрясен. Мальчик не произно­сит слов. Он просто начинает разрыхлять землю у корней хлебных росточков. Смешно? Нет. Растет хозяин. Заботли­вый. На него можно положиться. Хотя современным рацио­нально мыслящим детям мальчик нередко кажется наивным: «Смешно. Он глупый. Разве может один человек поле разрых­лить? Да еще без трактора. Я совсем бы не стал такую глупость делать», - так заявил современный эрудит, ровесник героя рассказа, в беседе о прочитанном произведении. Великая сила и ценность рассказов А. Платонова именно в том, что он по­буждает современного ребенка, умеющего нажимать кнопки игральных автоматов, хотя бы ненадолго остановиться , заду­маться: а какая она, молния? А почему и зачем радуга? Как она стала разноцветной? Что за цветок вырос из камня? Поче­му он вырос именно здесь? Чем он питается?

«Неизвестный цветок» - так называется один из удиви­тельных поэтических рассказов. Вслушаемся в его мягкую,

ласкающую интонацию: «Жил на свете маленький цветок. Никто и не знал, что он есть на земле. Он рос один на пусты­ре, коровы и козы не ходили туда, и дети из пионерского лагеря там никогда не играли. На пустыре трава не росла, а лежали одни старые серые камни и меж ними была сухая мертвая глина». Так начинается рассказ. Спокойно, нетороп­ливо. Писатель не интригует читателя. Он приглашает к раз­мышлению, к поиску ответа на вопросы о жизни - о добре, о красоте, о том, что неравнодушие украшает и человека, а в итоге благодаря заботе человека обо всем живом - и землю. «В черной доброй земле из семян рождались цветы и травы, а в камне и такие семена умирали», - размышляет писатель. А цветок - живой. Он тоже имеет свои законы жизни: «Днем цветок сторожил ветер, а ночью росу. Он трудился день и ночь, чтобы жить и не умереть. Он вырастил свои листья большими, чтобы они могли останавливать ветер и собирать росу. Однако трудно было цветку питаться из одних пылинок, что выпали из ветра, и еще собирать для них росу. Но он нуждался в жиз­ни и превозмогал терпеньем свою боль от голода и усталости».

Превозмогал терпением боль... Помочь бы ребенку-чита­телю задержать здесь свое внимание и представить, вообра­зить, как цветок «терпит» «свою боль от голода и усталости». Нет, не для того, чтобы потом упрекнуть, что он, наш чита­тель, не умеет сам свою боль превозмочь и вообще он - «глупее цветка». Задержать внимание, чтобы пробудить во­ображение. Чтобы увидеть цветок живым, трепетным и бью­щимся за жизнь. Чтобы когда-нибудь нога сама останови­лась и не примяла цветок, если вдруг он окажется на пути. Чтобы рука не потянулась сама собой сорвать цветок и бро­сить. Подумаешь, былинка... Мне вспоминаются занятия де­тей в Японии, называющиеся на первый взгляд странно: лю­бование красотой. Дети идут на прогулку в природу. Молча любуются красотой: плывущим облаком, шелестящими лис­тьями на ветру, цветком сакуры... Рассказы А.Платонова - неповторимый урок любования живой природой. Только надо помочь детям читать их медленно. Помочь задержать свой внутренний взор в тот момент, когда цветок собирает росу, представить, как его большие листья пытаются остановить ветер... Ведь с этого и начинается способность чувствовать себя частью природы, готовность нести ответственность за нее.

А.Платонов вводит читателя в сложнейшие философские мысли о смысле жизни, о ее необратимости, о целесообраз­ности всего в природе. Побуждает задуматься над альтерна­тивностью позиции: жажда жизни хрупкого цветка и легкость

его гибели от неосторожной, от неумной руки человека... Пус­тырь, где рос один неизвестный цветок, через год стал совсем другим: «он зарос теперь травами и цветами, и над ним летали птицы и бабочки. От цветов было благоухание, такое же, как от того маленького цветка-труженика». Но заметим главное: «Меж двумя тесными камнями вырос новый цветок - такой же точно, как тот старый цветок, только намного лучше его и еще прекраснее. Цветок этот рос из середины стискивавшихся камней, он был живой и терпеливый, как его отец, и еще сильнее отца, потому что он жил в камне». Вот в чем суть: «живой и терпеливый», «как его отец, и еще сильнее отца...».

Идея непрерывности бытия. Изменения форм жизни при ее бесконечности. К ней ведет писатель маленького читате­ля, веря, что тот все поймет. Не может не понять, если мысль его раскована. Если воображение свободно. Если читатель за словом видит картину, а в ней - дыхание жизни.

Сами дети - герои А.Платонова неотрывны от земли, от среды, в которой живут. В этом их сила. Удивительная устой­чивость. Их любознательность, их мысль ничем не стеснены. Мысль и чувство живут в движении к истине. Трудно, прав­да, бывает мальчишке, если живет он в деревне, где все заня­ты своим делом и некому отвечать на все бесконечные дет­ские «отчего» и «почему». Вот, например, Афоня в рассказе «Цветок на земле» не дает старому дедушке спать. , понять, как она начинается, поче­му не кончается. Ему необходимо найти ответ на самые раз­ные вопросы, и все они - о смысле жизни. Общей челове­ческой жизни, а отнюдь не только детской.

«Проснись, дедушка, скажи мне про все», - просит Афоня. Дед проснулся с трудом, пошел с внуком в поле. Остановился около цветка, чтобы обратить на него внимание внука. «Это я сам знаю, - протяжно сказал Афоня. - А мне нужно, что самое главное бывает, ты скажи мне про все! А это цветок растет, он не все!

Дедушка Тит задумался и осерчал на внука.

Тут самое главное тебе и есть!.. Ты видишь - песок мертвый лежит, он каменная крошка и более нет ничего, а камень не живет и не дышит, он мертвый прах. Понял теперь?

Нет, дедушка Тит, - сказал Афоня, - тут понятного нету.

А цветок, ты видишь, жалконький такой, а он живой, и тело себе он сделал из мертвого праха. Стало быть, он мертвую сыпучую землю обращает в живое тело, и пахнет от него самого чистым духом. Вот тебе и есть самое главное дело на белом свете, вот тебе и есть откуда все берется. Цветок этот - самый святой труженик, он из смер­ти работает жизнь...

А трава и рожь тоже главное делают? - спросил Афоня.

Одинаково, - сказал дедушка Тит».

Цитирую А.Платонова, чтобы доставить удовольствие по­чувствовать интонацию диалога героев, мудрого старика и не менее мудрого дошкольника; чтобы услышать голос каждого из них и таким образом почувствовать: писатель с детьми ведет по сути философскую беседу о самом главном - о жиз­ни, о ее истоках. Писатель убеждает маленького читателя, что «делать жизнь», способствовать жизни и есть главное назначение всего живого и, конечно, каждого человека. Так формируется с детства склонность к осмыслению жизни в разных формах проявления, к пониманию целостности и вза­имозависимости всего живого. Благодаря такому постижению смысла всего сущего рождается сознание ответственности за жизнь на земле, потому что каждый из нас - ее частица, ее дочь или сын и ее сберегатель.

Чтение рассказов А. Платонова с установкой на решение современных задач воспитания очень плодотворно. В наше время крайне важно побуждать детей к целостному представ­лению о жизни, к пониманию и биологических, и историчес­ких, и социальных взаимозависимостей. Особенно ценно по­мочь современным детям почувствовать свою близость к дере­венским мальчишкам из рассказов А. Платонова и потому, что платоновское ощущение причастности человека к природе, его зависимость от земли в наше время почти утеряны и теми, кто еще умеет любоваться красивым закатом, но уже давно не бе­гал по земле босиком, не имеет опыта способствовать жизни растений, животных, зверей своими руками.

Те, кто знал А. Платонова лично, вспоминая о нем, гово­рят, что был он внешне чем-то похож на мастерового. На рабочего человека. Таков он и на фотографиях. А глаза? Пол­ные грусти и тепла. Озабоченности и доверчивости. Мягкое, доброе лицо. И какая-то особая сила притяжения во взгляде. «Видит насквозь», - говорят в народе о таких глазах. Писа­тель и человечен предельно поэтому: видел все насквозь и предвидел, увы, многое, несказанно тяжкое, губительное. Открывая писателя детям, хорошо бы, однако, обратить вни­мание на особую силу обаяния его личности. В ранее упоми­навшейся статье В.Полторацкого читаем:

«Был он мягок и прост в обращении, умел найти свое слово для каждого - будь то солдат, генерал, старуха крестьянка или ребенок. Говорил глуховатым, низким голосом, спокойно и ровно. Но порою бывал и резок, колюч, всегда абсолютно нетерпим к фальши и хвастов­

ству. Цепкий, острый взгляд его насквозь видел собеседника. Особенно душевно умел Платонов разговаривать с солдатами-тружениками вой­ны. Мне помнится его разговор с саперами, наводившими переправу на Горынь-реке. Меня поразило тогда глубокое профессиональное зна­ние писателем того дела, которым были заняты эти солдаты. Да, веро­ятно, не только меня, а и солдат, увидевших в военном корреспонденте своего, рабочего человека.

Когда случалось останавливаться на ночлег в крестьянской хате, Платонов проникался заботами хозяев: запросто нарубит дровец, под­берет во дворе не у места брошенную лопату, достанет воды из колод­ца... Те из читателей, которые захотят по произведениям Платонова представить себе хронику войны , не смогут этого сделать. Платонова привлекало не описание военных действий, а философская сущность их, корневые глубины тех действий, которые определяли действия и поступки людей на войне»".

Именно корневые источники человечности. Родство че­ловека и природы. Взаимопонимание и близость людей и всего живого на земле. Таковы доминантные установки творчества А. Платонова.

В рассказе «Сержант Шадрин» (история русского молодо­го человека нашего времени) читаем: «Шадрин знал, в чем есть сила подвига. Красноармеец понимает значение своего дела, и дело это питает его сердце терпением и радостью, превозмогающими страх. Долг и честь, когда они действуют, как живые чувства, подобны ветру, а человек подобен ле­пестку, увлекаемому этим ветром, потому что долг и честь есть любовь к своему народу, и она сильнее жалости к само­му себе». Удивительно и прекрасно это уподобление челове­ка и лепестка, увлекаемого ветром. Отождествление личного долга, чести с любовью к народу, которая всегда «сильнее жалости к самому себе». Писатель видит и утверждает как высший нравственный идеал способность созидающей душу самоотверженности: человек, способный дарить свои чувст­ва, свои силы людям, созиданию жизни, прекрасен. Дарение творит силу души и радость бытия - радость созидания. Сер­жант Шадрин - участник многих смертельных сражений. Не раз был ранен, лечился в госпиталях. Прошагав в боях тыся­чи верст по родной земле, он понимал: война для него свя­щенна, потому что ее цель - «чтобы снова выходить Родину и переменить ее судьбу - от смерти к жизни».

Идеал творчества талантливого писателя именно в этом: постоянно работать, чтобы менять судьбу Отечества от смер-

"Платонов Андрей. Смерти нет. - М.: Сов. писатель, 1970. - С.5.

ти к жизни. Важно, чтобы готовность к этой созидательной работе формировалась именно в детстве. По Платонову, «свя­щенно существо солдата, как священна мать». Такое благо­говейное отношение к матери, к Родине, к труду во имя жиз­ни - главный пафос и рассказов для детей.

Еще и еще раз думаем

1. В рассказе «Цветок на земле» дед объясняет внуку, что цветок, растущий на песке, «работает жизнь». Как вы пони­маете эту мысль старика? Как можно объяснить детям ее смысл, опираясь на произведения А.Платонова?

2. Можно ли, по вашему мнению, сказать, что героиня рассказа «Песчаная учительница» Мария Никифоровна со­стоялась как личность?

3. В главе приведено утверждение А.Платонова: «Песня дороже вещей, она человека к человеку приближает». Как вы объясните детям смысл этого изречения, используя расска­зы, сказки А.Платонова, М.Пришвина и других близких вам писателей?

Андрей Платонов: Воспоминания современников: Мате­риалы к биографии. - М.: Современный писатель, 1994.

Малыгина Н.М. Художественный мир Андрея Платоно­ва: Учебное пособие. - М., 1995.

Лосев В.В. Андрей Платонов. «Сокровенный человек». «Котлован»//Русская литература. XX век: Справочные мате­риалы: Книга для учащихся старших классов. - М.: Просве­щение, АО «Учебная литература», 1995. - С.273-286.

Полозова Т.Д. Непреходящая ценность детства//Поло-зова Т.Д., Полозова Т.А. Всем лучшим во мне я обязан кни­гам. - М.: Просвещение, 1990. - С.62-71.

Слово о любимом писателе.

Познакомившись недавно с «прекрасным и яростным миром» платоновской прозы, я понял, что его творчество соответствует уровню надежд и тревог, взлетов и падений двадцатого века.

В его произведениях поставлены самые сложные проблемы нашей жизни. Главное для него - сохранить и сберечь на Земле жизнь. Писатель вступает в открытое сражение со всеми, кто хотел бы «низвести человека до уровня «животного», размолоть человечество в империалистической войне, деморализовать и развратить его, ликвидировать все результаты исторической культуры ».

При его жизни критика объявила вредное влияние его произведений на читателя. По мнению сегодняшних литературоведов, Андрей Платонов - выдающий писатель.

Платонов писал свои произведения спокойно, «тихо», не стремясь вокруг себя никого перекричать. И как подлинный волшебник слова, перебиравший «четки мудрости златой» / Пушкин/, вслушивался он не в звучание фраз, а в сложную мелодию, в тревожные вариации мысли.

Ежедневно, даже ежечасный труд осмысления мира настолько поглощал Платонова, что он стыдился ярких, цветистых, но бездуховных слов, не наполненных смыслом.

Его перо не отдыхает на бесхитростных описаниях родных воронежских степей, хотя он не меньше Кольцова и Никитина любит родину, край свой молодости. Но об этой любви он говорит предельно сдержанно, заботливо. Сиротство и нищета детских лет не убили в нем главное - душу ребенка.

Платонов напоминает каждому из нас, что Человек - твоё первое и, вероятно, всего главное имя.

Голос Платонова, слегка приглушенный, утомительно-печальный, уже в ранних рассказах покоряет бесконечной стыдливостью, сдержанностью, какой-то грустной кроткостью :« Он был когда-то нежным, печальным ребенком, любящим мать и родные плетни, и поле, и небо над всеми ими… Ночью душа вырастала в мальчике, и томились в нём глубокие сонные силы, которые когда-то взорвутся и вновь сотворят мир. В нем цвела душа, как во всяком ребенке, в него входили тёмные, неудержимые страстные силы мира и превращались в человека. Это чудо, на которое любуется каждая мать каждый день в своем ребенке. Мать спасет мир, потому что делает его «человеком» /Повесть «Ямская слобода »/.

Как непривычно для двадцатых годов, среди резких, отрывистых фраз, «лающих» интонаций и грубых жестов это слово Платонова!

Наверное, после А.П. Чехова не было в русской прозе художника, наделённого стыдливостью перед ложно-пафосным, громким словом.

А. Платонов - всегда мудрый собеседник, обращающий к отдельному человеку. Он весь не в отдалении, а у «человеческого сердца».

Мне хочется к портрету А. Платонов , образу его души взять эпиграфом слова Ф.И. Тютчева:

Ущерб, изнеможенье и во всём

Та кроткая улыбка увяданья,

Что в существе разумном мы зовем

Божественной стыдливостью страданья.

Это человек, не знавший экстаза театральности, яркого света слова. Он убежден в том, что чужого страдания и боли не бывает и потому всегда помнит о судьбах множества честных Макаров.

В тысяча девятьсот двадцать девятом году А. Платонов написал рассказ «Усомнившийся Макар», который подвергся в начале тридцатых годов необъективной предвзятой критике. После гневного отзыва Сталина по поводу этого рассказа Платонов исчез из поля зрения читателей, уйдя на дно безвестности, нищеты и недугов, разделив судьбу тех людей, о которых писал в «Чевенгуре ».

Во время первой оттепели стали возможны публикации некоторых рассказов Андрея Платонова, но не «Котлована», «Чевенгура», «венильного моря ». Эти произведения, изданные на Западе, возвращались на родину незаконно и в машинописи гуляли по стране. И лишь в последние годы, когда мысль о том, что общечеловеческие ценности выше классовых интересов, перестала быть крамольной, началось реальное возвращение Платонова читателю.

Чем же было вызвано такое отношение к писателю? В рассказе «Усомнившийся Макар» автор показал человека из самых низших слоёв общества. Мужик Макар идет в город искать правду. Город поражает его бессмысленной роскошью, пролетариат же он находит только в ночлежке.

«И видит он во сне страшного мёртвого идола - «научного человека», который стоит на огромной высоте и видит всё… но не видит Макара, а Макар идола разбивает».

Идея этого рассказа в том, что государственность народу враждебна. Макар - это мечтатель, притворяющийся чудаком, умный и проницательный. Он страстно мечтает о Руси машинной, индустриальной. Макар, приехав в столицу, обходя канцелярии и стройки, беседуя в ночлежном доме с пролетариатом, первым из платоновских героев сомневается в гуманистических ценностях революции, так как кругом царила демагогия, в «конторах заседали» «писчие стервы», мастера славословия и приписок. И Макар Ганушкин, умный и проницательный человек, почувствовал, что в таких условиях в людях развивается безынициативность, пассивность, «бессмысленный страх перед казенной бумагой, резолюцией ».

И засомневался наш герой в правоте революционного дела. Его раздумья и «сомнения» были приняты за двусмысленность и анархизм. В них, мне кажется, Андрей Платонов выразил свои мысли, опережая время, решал вопросы борьбы с коррупцией, формализмом, бюрократизмом, единомыслием и безгласностью.

Естественно, что в то напряженное время, когда шла ликвидация кулачества как класса, Сталин расценил произведение А. Платонова с политической точки зрения как «идеологически двусмысленный и вредный рассказ», поэтому решив по-своему расправиться с писателем.

Прочитав рассказ, я ещё раз убедился в том, что Платонов так же, как и его Макар, не сомневается в планах индустриализации. Это исторически необходимо. За десять лет пройти путь, который другие страны проходили столетия - это поистине замечательно! Иначе нельзя.

Писатель предупреждает лишь об опасности формализма, бедах бюрократического застоя, бездушия, заседательства. Эту опередившую всех позицию писателя никто понять не хотел.

Невольно вспоминаю тся повесть В. Распутина «Пожар» и роман В. Астафьева «Печальный детектив», в которых так же, как и в произведениях Платонова, звучит тревога писателей о нравственном здоровье народа, об исчезающем милосердии, сочувствии, дружбе между людьми.

Я могу с уверенностью сказать, что платоновский Макар выступает как наш современник в борьбе со стихией коррупции, чинопочитания, парадных славословий.

Произведения Андрея Платонова помогают развивать в каждом из нас благородство, мужество и деятельный гуманизм в современной борьбе за мир.

МОСКОВСКИЙ ОРДЕНА ЛЕНИНА, ОРДЕНА ОКТЯБРЬСКОЙ. СТОЯЩИ И ОРДЕНА ТРУДОВОГО КРАСНОГО ЗШШИ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ им. М.В. ЛОМОНОСОВА

ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ

На правах рукописи РОССИУС АНДРЕЯ АЛЕКСАНДРОВИЧ

ПДАТОН: ТРАДИЦИЯ"И НОВАТОРСТВО (К вопросу о жанровых особенностях "критически" диалогов)

Слвщмлмость 10.02.14. "Классическая филология"

Моохва - 1990

Работа выполнена на кафедре классической филология фяд гэтеского факультета Московского государственного укиверену

им. М.В.Ломоносова

Научный руководитель: доктор филологических наук

профессор И.М.Нахов Официальные оппоненты: доктор философских наук

профессор В.В.Соколов хддовдт флгологичвок» шдпс Ю.А.Шнчалян

Ведуте научное учреждены: хафедра кдаосагчвской фалодогя

Ленинградского государственного

университета

Защите состоится " ^>^^¿1990 г. на заседали специализированного Совета Д-053.05.53 по классической фвлад гии в Московском государственном университете им. и.В.Ломано ва. Адрес: 117234, г» Москва, Ленинские горы, МГУ, 1-8 код гуманитарных факультетов, филологический факультет.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке филолог»" ческого факультета МГУ.

Ученый секретарь /?

специализированного Совэгй (л-Л О/Ь- ■ Ы.Н.СлавятпгаскйЯ

Реферируемая работа представляет собой попытку найти доказательства того, что в творчества древнегреческого философа Платона Афинского (428/427 - 348 до н.э.) на этапе так называемых "критических" диалогов происходят радикальные жанровые изменения, "критическая" группа (этот термин наиболее употребим а англо-американской аналитической школа) включает в себя диалоги "Пармэнвд", "Теэтет", "Софист" и "Политик". Б современном платоноведеготи считается тзердо установленным, что эти диалога знаменуют коренной перелом в философии Платона: в кнх подвергается острой критике и претерпевает существенную тояпфякашв: учение об идеях, ключевое для всей платоновской метафизики. 1*Онтологические, гносеологические и логические проблемы критических диалогов интенсивно изучаются с самых разных точек зрения, свидетельством чему служит большое количество публк. уемых ежегодно научных трудов. В то же время художественная фор*/.а этих произведения, их жанровое своеобразие остаются в основном без внимания; как правило, исследователи ограничиваются лишь констатацией очевидных, фактов - что манера изложения в критических диалогах начинает тяготеть к догматизм; что спор равноправных партнеров фактически превращается в монолог одного из mix, роль же других сводится к формальному поддержанию диалектического процессаV что Сократ, превде всегда лидировавший, в диалоге, теперь либо оказывается совсем молодым к неопытным ■еловеком ("Парменид"), либо уступает место "элейскому стран-HiKy" ("Софист", "Политик")1. Подобное отсутствие интереса к жанровой стороне вопроса тем более странно, что принципналь-ная нерасторжимость художественного и философского начал

например, Guthrie W.K.С. A History of Greek philcn-oph^. -V.5. - Cambridge, Ю70. - p. 52-33.

в творчестве Платона - общепризнанный я неоспоримы! факт, к, следовательно, раскрытие и осознание жанровых особенностей критических диалогов есть необходимая предпосылка для исторически и философски адекватного их понимания. Этими сообрадангякж определяется актуальность избранной теш.

Сочинения Шштона составляют крувяайгай прозаический корпус 1У в. до н.э.» соэдававтпяйся на нротязенкЕ более чей 50 лат; естественно, что и мнсль, я писательское ьастерство философа эволшиоякрэвала. Поэтам, говоря о траджш. и новаторстве у Платона, следует выделять два аспекта: новаторство по отношению к предшествующей литературной традиция и новаторство по отношению к более ранним этапам собственного творчества. Таким образом объектом предлагаемого исследования стали, наряду с непосредственно анализируемыми четырьмя произведения4-н, и диалоги предыдущего периода, даидие необходимый материал для сравнения, а также"сохранившиеся фрагменты диалогических сочинений. представителей различных сократических школ.

Цель работа - выявить на примере забранных для исследования диалогов определявшие закономерности жанрового развитая творчества Платона а раскрыть юс взаимодействие с изменяшеЁся философской проблематикой диалогов, а?

Исследование предполагает решение следущих яавд;

Обосновать выделение критических диалогов в компактную группу с точки зрения их жанровой- специфики;

Проанализировать свидетельства рукописной традиции, да-шие основания для такого выделения;

Найти объяснение изменениям драматической техники Платона в критический период;

Продемонстрировать на конкретных примерах взаимозамен-

Проведенное исследование позволяло утолщить кзсто крпт.:- ческих диалогов в творчестве Платона, полнее otfpacossTs даоз^ новые связз иозду отделАкыми провззадвнзыак вяутрs груша, Ез» лучвгашэ pâ3jja?aïu могут учтен* пря соогёфлэшк нсторлЗ древнегреческой литературы я фшюосфш, прв чтетш соотзогсщ?-kijie курсов л провядэкая спацсбмпкаров по Платону в висеэк учебгад заводвяаях. В згом завлачгугс-ся дайной рсбохз, В ней такг.а даиеся ноше гнтерзротшад laïcs сяорннх вопросов, кйл кризис тсорет идей в "Параонздо*, даэ версия учения Дрохагора в Тог-тете" к проблем азтопрздакагет идей? предлагаемые решения могут быть полозены б основу дальнейших исследований.

Теоретическое значение работы состоят в таи, что в нзй выдвигается концепция:, позволявшая в суиаственшх пункта-примирить а согласовать позвдюх столь противоречивых господству щих направлений в платоноведегаи, как асторкко-фалологг* ческая, аналитическая я эзотерическая (тюбгагопская) erqjsî. Это создает предпосылки для объединения, в коночном стоге, усилий представителей всех направлений,

Агообаазя работы. Материала исоледованая докяадавадшоь ш сбоуздалио* за Мштой Воэсоюзкой авторско-чятатсльокой когфэ-реицяк "Бсоткшса дрзвкей истории" АН СССР (Москва, 1987 г.), на Втором Платоновском сулшозиумз (Перудка, IS39 г.), на заседаниях оэмишрог по ксторга ваукн н по новшл папирусным находкам при Совете по историк шровой культуры АН СССР, на секака-ргж Центра пс иау^кяз грзадойеа актк^ноотк вря Гороардсвс*: университете (Вашингтон) я на ваоеданнях мфедри клаоесчвовоа филологии Московского государственного университета ям.М.В.Ломоносова.

публикациях:.

Структура дяссергэдпщ. Диссертация состоит хз вбэдзгпш, двух глав к заклгчзяяя. К рзйого прклагазтся сгпсох csnooso-вагаой л:лт;5ратуръг.

S^a^iii"lJjüSSSi» Cccysjso"íBonaEas в созра^г/аси хтатоао-ВОДОШИ КЗОГКй, КЗрОДКО БЗай4СЕОКЯГНаПЦ2Х яодходоз СЛ«Ш1ГЭ НО-вЗходккаМ во ЛЗМХЕЗ.» ногс-го обосвозангл a&áopa. к ад скту-гл&ковтк, оаршыгаака арзжэта, иолл, гада* к штза всо&ддо-ваикя, дать kj атгяй анализ создавшейся сятуеднз к тэ% нстоу"С.э-каучкых факторов, коториэ привода к сэ гоакзккозсгш.

Bo

5 которой ОКй СТ<Ш;«ТЛ<.ОЬ - йбО БС»Э уС.^ЛПЯ на£тк OdfcSÜECnií»

к ргзрзиегао npoTinwpS"ciw гипягокозспого корпуса внутрн лаго. tswra a nns?. озгпсиз вкгежга&даой Тагдз

у ъегъ поотлгда подход, вэд»8йег5 првдетши-

" ílfitsns Vci rita. / vrsn ScMete rancha г. - He rile» tteorg Ristr,

a Bn1«? s 1¡ « f»!

тель которого Э.Целлер (впервые - 1844) не насел в csosi системе философан Платона места для такого значгтегьксго прззгшдз-ния, как "Захону", 2 бил зинуедэк рассматрВЕать его <яг&зльЕЭ» Ответом на тцатныа поиск строгой системы в шитозоввяоз аэ?ау~ се стал крайний скептицизм Лд.Грота (1865), чей ая&гш з bcesi-ном c42i"Q свелся к скрупулезному резгмировагото дгалогоз - которое, однако, воЕсе по тоадестзекао объяснению ех г.^"бзгнногз емкела. Сзсп Еэалой".отгорк-х^ь обялруззлз а поштпа педагогая фллологоэ. работ«вЕЗС в русле харазтараого дла Ecxopzorps-Js so-редины XIX з. гиперкритичесяого кадргялзтья (иапрну-ар, "¡.кот. 1817), уотракктл протпьорвч!х корпуса посредствен ьтотеза (т.е. празаакяй нвподиккостн) отдельна " ¡.©удойна" диалогов: уже сам набор исключенных еж про?.5&здеил$, оягатывяшгй почта боб наследие Платона, свидетельствует о бзссаил! кх г.:зто.ца.

Наиболее долговечном и популярным нз траиищаонвис подходов к кзученио Платока сказался гекеткчссюга, zrzi бгографгчесгзй подход. Его сторонника (К.Ф.Гер/лян, 1839; Ф.ЗугеыЕль, 1855-I3S0; У, фок-Вапамовац-иаллендорф, 1919) кеходгшг из естготаен-ного предположения о том, что ыислг Платежа г?& долге! пераод своего passагая подвергалась серьезным гзкеявЕЕяы: ся£довате4&~ но, никаких противоречий в- корпусе нет, «aase трудности пол-росту отрвгшт рззкь"з этрлы £гюсофоко& öEorpaSsat Платова; кокать у novo каг.уг <5а то ни бвдо свстеку, по крайшй керэ уровне диалогов, бессьагалегно. Такой катод легко ведет к крайностям: в самоа дел®, Платок генетических штэрпрэтаторов -вечно менялийся фнлоссф, "ein werdendern, обреченны! на бесконечный поиск. Для фнлософни ках таловой здесь не остается места. Теи ко менее, существуют веские аргументы в пользу того, что пржоЛргтк&з от слсхо.чгтнчностя в философском шш-

m*л есть специфическая черта нового времени, совершенно нетипичная для античности*; поэтому генетический подход как минимум не дает объяснения определяющему шшшию Платона на всв ксто-р::-? европейской ф^тосоТ"ИИ.

Зле больсая предвзятость и узость характеризует эволшяо-Ш".стское направление (Р.Робинсон, 1953), объяснявшее противоречия платоновского корпуса "незрелостьо" логики греческих мыслителей, а также политический (згкола последователей Шт.Георге) и психоаналитический (Г.Кельзен, 1933) редукционизм.

Итогом сложного пути традиционного платоноведения стали, нп только описанные Еше затруднения, на a положение, слокиваее-ся в науке о Платсне начиная с середина "И в. В настоящее время т. ней нояно выделить три основные школы я. различнне их комбкна-

Наследницей традиционных подходов ныне выступает истора^о-{-ллолэгическая школа (преаде всего Г.Черкнс, 1935 и далее), соль которой, однако, чале сводится к критика других" няяравле-H;:îi, чем к построении убедительных моделей творчества Платона, Относительно нейтральные позиции занимает аналитическая школа (Г.Зластос, Ч.Кан к др.), отказавшаяся от претензий на реконструкцию философии Платона в ее целостности и ограничнваиняся утонченным логическим анализом отдельных диалогов ялв групп. Историко-филологической школа резко противостоит эзотерическая интерпретация, выдвинутая в трудах тюбннгенсклх ученых К.Гайзе-ра (1959, Г963) и Г.И.Кремера (1959, 1964) и поддержанная авторитетом философа Г.-Г.Гадакера. Алепты твбянгенской школы (ТИ) отвергают то, что они называют "парадигмой Шлейермахера" (т.е.

1 fehler Г.. Е«г s г, t mythologisierte Platon // Zeitschrift für:iiii 1 о.«.ophi*ch» Forschung. - Bd. 19. - 1965. - S.393-420.

представление о самодостаточности диалогов для понимания Плато-¡ii). к строят свое истолкование в первую очередь на непрямой традиции, т.е. на свидетельствах Аристотеля и на записях других учеников Платона, которые ке дошли до нас, но оставили след в сочинениях многих поздних авторов. Аристотель в "Физике" действительно упоминает "написанное учение" Платона, &ура<ра. ■Sóyiitiis (Thxs. jC"rí ь 14); его изложение фвдософта Платона з I, ХШ и XIУ книгах "Метафизики" достаточно резко отличается от того, что на:,! известно из диалогов (например, учение об "одном" а "неопределенной двоице", об идеях-числах).

Сопоставляя эти сведения с неоднократно заявленным Платоном негативным отнесением к письменной речи как к средству передачи истинного смысла (гмг. 274 ъ - 2?s е; кр. vii 341 ь), гзоте^кзд: дс-лавт вывод о том, что эк обладал весьма г.:?сткой философской системой, построенной вокруг центрального ученая о "началах" (протвлогкя), ка- в<эад«1гав&дйл от «& пу&эоишкп а вквшвкиа« виде, ограничиваясь устный изложением воввремя диспутов в Акаде-

У протклнккое ТШ §отъ много aesosos для критики. Во-первых. на каком оонов&нии следует прямой традиции (диалогам) предпочитать письменную же, но непрямую? Во-вторых, почо^ нельзя сыло предать письменности теория первоначал, восходнмус, по ecoít вздимости, езк к ранним пифагорейцам и хорошо известкую пс неоплатонизму? К з"так возражениям мохко добавить ese одно: положения till с трудом прнлозшяы к диалогам позднего периода, Kotoi-ae эзотеркчны сами по себе (епда относятся и произведения, исследуемые в настоящей работе) и содержат элементы прстологиг (особенно "Филей"). Но очевидны и достижения эзотерической интерпретации. Сегодня, может считаться надежно установленным.

Все сказанное подводат нас к следующему итогу. В современном платоноаедвнии наметилось единство мнений, пока еие слзбо осознаваемое, относительно того, что "ранний сократические период" Платона в привычном его понимании - историографический кнф; исходя из этого, вся концепция платоновского корпуса должна быть пересмотрена. Следует обратить внимание и еще на одно обстоятельство, о котором обычно забывают как сторонники, так и противники ТШ: обладал ли Платон с самого начала законченной философской системой и лишь намекал на нее в диалогах, или диалоги адекватно и полно отраяае? развитие его мысли - в любом случае как писатель Платон не мог избежать жанровой эболгцшь

Какое положение займут в этой формирупцейся новой картине творчества Платона и Академии исследуемые здесь произведения, что заставляет нас видеть в них некое внутреннее единство? Ответу на эти вопросы посвящена первая, глава "Место критических диалогов в творчестве Платона", в которой последовательно акализЕ-руотся свидетельства, предоставляемые самим платоновским корпусом. его хронологией, историей текста и историей жанра.

Прежде всего, Платок, по всей видимости, сознательно стрег-дался дать указание на взаимосвязь между отдельными произведе-нчяюг критической группы. В "Геотете" (183 е) и "Софисте" (217 с) Сократ упоминает свою давнюю беседу с Парменидом; в "Софиста" принимают участие те же персонал®, что и в "Театете", причем финал последнего прямо перекликается с первой же фразой первого; "Политик" также начинается с пряных ссылок на текст "Софиста" к т.д. Единственный аналог такого намеренного акцентирования единства нескольких произведений г платоновском корпус» -группа "Государство", "Тимей", "Критий" ("Крцтий" продолжает

разговор, начатый в "Тлмее", а встреча, изображенная в "Тиыее". происходит на следувдий день после беседы, описанной в "Государстве"). Мекду двумя группами можно обнаружить и другие параллели. Если. опираясь на явную стилистическую, жанровую и философ» скуп гетерогенность 1-й книги "Государства" остальным частя* этого диалога, рассматривать ее отдельно, выделяется четкая схема движения аргументации в группе: 1-я книга (апоретичесюй диалог, постановка проблемы справедливости) - последовательное решение проблемы на различных моделях (главная часть "Государства" - утопическая модель; "Тимей" - макро- и кикрокосюгмская; "КрктиЯ" (и Термократ" ?) - историко-мифологвческая). Аналогичным образом и во второй группе: "Парменид" (апореткческяй диалог, апофатическая постановка проблечщ знания) - последовательное решение проблемы на различных уровнях ("Тезтет" - уровень чувственного восприятия; "Софист" и "Политик" - промежуточный уровень и методологические поиски; "1илософ" - постижение высшей истины (?)). Отдельно взятые диалога "Софист" и "Подток", так г.е как и "Тимей" и "Крятий", представляют собой части незавероенной трялсгии: подобно тому, как зз"Крктквм" должен был следовать "Терлократ" (cri. тгз d), после "Политика" планировался "Философ" (Sph. 217 в, 253 в; Vol. 2Ъ1 в). Лидирующей фигурой з этих диалогах становится уже не Сократ, а представители западной мысли - пифагорееп Тимей Локрскай и элейский гость из "Софиста", по сути, лишенные ярких индивидуальных черт как персонажи. Сам принцип диалогизма трактуется в атих произведениях входным образом: хотя повествование в диалогах критической группы и перемежается репликами участников, оно тем не менее скорее напоминает монологизм "Ткыея", чем более типичную для Платон* "беседу разных",

Столь изощренная организации материала и обилие нарочита! совладений, очевидно, не могут объясняться как нечто незапланированное и случайное. Не противоречат этому выводу я данные хронологии, Учитывая отсутствие каких-либо внешних исторических свидетельств о критических диалогах (за исключением спорной, хотя и возможной полемики с Аристотелем, нашедшей в них отражение) , при их датировке приходятся полагаться прежде всего ка стилометрию. Точка отсчета стилометрических асследоваянй - сооб-адние Аристотеля, который во П книге "Политики" (126А ь упоминает о том, что "Государство" было написано раньше, чек "Законы"; гтот факт подтверждается единогласной уверенностью более пбздких авторов в том, что "Законы" - последнее"произведение Платона. Следовательно, произведения, стилистически близкие к "Законам", должны быть отнесены.к позднему периоду. Касательно "Софиста" к "Политика" данные стклометрик не оставляют сомнений: оба диалога были написаны приблизительно в то же время, что и "Законы" и "Гиней". В случае с "Парменидои" в "Теэтетом" вопрос осложняется возможными переработкам обоих диалогов*. "Пармевдд" с очевидностью состоит из двух разнородных частей; существование иного, нежели известное нам, вступления к "Теэтету", засвидетельствовано анонимным палирусшаг комментарием. Тем не менее датировки, предлагаемые учеными даже далеких друг от друга направлений, в целом почти совпадают. Так, Х.Теслеф, на основании историко-филологических соображеюй, дает следующую последовательность: непосредственно веред второй Сицилийской поездкой Платона (367-366) - "Теэтет"; незадолго до третьей поездки (361-360) - "Парменид"; ок.355 - "Софнст" к "Политик". Сходную картину рисует я последнее по времван компьютерное исследование платоновского стиля, выполненное

Дж.Леджером1; <зк:36Э - "Парменид" я "Теэтот" ("Пармвняд" - несколько ранее); ок.349 - "Софист" и "Политик". Такш образов, . в обоих случаях констатируется "значительный разрыв во вреизгз -от 10 до 20 лет - мазду раннкми и поздзлмн произведениями группы; тот факт, что Платон уже в конце кизни счол нуаяш связать их в единое (хотя и фиктивное) целое, говорят о его вааерешст в "Софисте" и "Политике" дать, наконец, отзэт на вопросы, поставленные в "Паркениде" и "Теэтете". Во второй главе предлагав-, мой работы предпринимается попытка обнаругзть и протетерпрзтн-ровать один из этих ответов.

В доведших до нас рукописях диалога Платова группируются по тетралогиям, объеднкяшим произведения близкие тэуатзчвоха, но не хронологически. Согласно Диогену Лаэртию (or, nr ?6>« издатель корпуса платоник ТрасилДум. в 36 н.э.) расположил их в таком порядке, полагал, что Платон прн публикации овозх сочинений ориентировался на тетралогкческие постановки дровней аттической трагедии - что, конечно, малоправдоподобно. Тем не швее эта группировка, как и более ранняя трилогяческая организация корпуса, отличавшая издание филолога Аристофана Вазаятгйского fx ni сохраняет следы первоначальной структура,

задумзнной Платоном я разработанной в Академии. Это вяддэ из следующего. В рукописях каждому диалогу предпосланы три заголовка: первый соответствует главное действуше;гу лицу диалога или (реже) определяемо?*? в нем предмету, второй - его содержанию, третий - применяемому в нем методу. Первый заголовок принадлежит несомненно самому Платону, о чем свидетельствует то обстоятельство, что в "Политике" дважды цитируется "Софист* во

* T^dger 6.R. ne-o.nm«na plato. Л Computer Analysis of Plato"s Sfcjrl«« - cxffírrt» "Лпглпйоп prese» 19""V?. - p.22^-225.

второго заголовка нередко приписывают Трасялу, основываясь на словах Диогена Лаэрткя (di III 57); бткхТс та хр^-ccu. та*« ¿я tríale и истолковывая xp^v как "ббоднг", "дредушзаз?". С точки зрения семантики употребленного глагола талое пошшяае невозможно, и корректный перевод фразы будет звучать так: "Он использует £уже существуйте] двойные названия". По всей вероятности, вторы о заголовки возникли и употреблялись в Академия, во внутреннем общении мехду ее членами. Неслучайно Аристотель ссылается в "Политике" (1262 ь ti) на платоновский "Пар" как на ¿puTVKow kójai - "йниги о любви". Учитывая сказанное, нельзя не обратить вшшание на то, что "Теэтет", "Софист" и "Политик" входят во вторую тетралогию, в то вреш! как "Парменид" открывает собой третью. В атом можно усмотреть волю Платона, чтобы "Пармекид" и "Тезтет" читались вместе с уникальной (цусть к незавершенной) трилогией, диалогам которой он дал в заглавие не имена конкретных лиц, & общие понятия.

Уже при беглом взгляде на платоновский корпус становится заметным, что все диалога делятся на два типа - нарративные, передающие рассказ об ккзвпзй место беседе, ж дракатаческае. . представляйте собой открытый обмен репликада. К первому типу относятся многие наиболее художественно ссзервошшэ -диалога -"Хармид", "Евтидем", "Лисад", "Федон", "Протагор", Пер", ко второму - большая часть сочпнекий Платона, включая поздние. Как правило, этому обстоятельству не придавали особого значения и не в ид едя его возможных последствий для хронологии корпуса. Лишь Х.Теслеф в 1382 г. выдвинул предположение о первичности нарративной формы по отновенис к драматической, редисажь-но меняпаее наши воззрения на всю историю творчества Платона.

Традиция нарративного диалога глубоко коренится в истории греческой литературы, Уже Гомер именно так передает речи своих героев. Этот прием характерен и для ранней ионийской прозн, в том числе для Геродота, у которого его заимствовали другие гречески© историки, начиная с Фукадида. Алексамен Теосский, который по (не вполне достоверному) свидетельству Аристотеля с Гг.72 т;ояе) был зачинателем жанра сократического диалога, в любом случае происходил из Ионии, поэтов резонно предположить, что его диалоги таете были "рассказанными". В нарративную форму были заключены и диалоги, встречавшиеся в протрептических речах софистов ("Двойные речи"; свидетельства о сочинениях ¡¡ротатора). О существовании в начале 1У в. до н.э. драматического диалог» юг располагаем щачятмано болов скудными- озздв-киямк. Прямой диалог применялся в судебном красноречии Срсднв-шись из практики письменного ведения допроса) и. в "опровержи-твльнюГ р9чля вофкстов (1х*тхо1 Считывая отношение Платова к судебный ораторам и платным учителям мудрости, трудно предположить, чтобы они могли оказать на него заметное влияние. Сложнее вопрос о соотношении между сочинениями Платона и других учеников Сократа и мимами Ссфрона - небольшими прозаческими произведениями сценической драматургия. Однако, как и.стихотворные драмы, мимн предназначались исключительно для постановки на сцене, поэтому вероятность их прямой генетической связи с произведекияш сократических школ сводится к минимуму; учеш:-кам Сократа попросту негде было устроить такое представление. Еще более важным представляется тот факт, что, за исклвчекиеи Платона, сократпки явно отдавали предпочтение нарративному диалогу, впечатляющим примером чему служит творчество КсенэФонта. Характерно к то, что Исокраг, стоявший во главе самой влиятель-

ной в Афинах, наряду с Академией, школы и пристально следивший за деятельностью своего соперника на протяжении всей его жизни, в своих речах-трактатах широко использует рассказанный диалог Плосг. XV рчг.^п, \"тт гоо «О, но нэ дает ни одного образца драматической формы.

Все это подводит нас к выводу о том, что Платону неоткуда было заимствовать драматический тип диалога, и он родился именно в недрах Академии.

В драматической форле написаны все произведения Платона, которые на основании данных стилометрии надежно могут быть отнесены к позднему периоду. Единственное исключение составляет "Парменид", первая часть которого (до 137 с), посвященная критике теории идей, првдеркивается нарративной манеры, а вторая представляет собой прямую беседу Парменяда с Аристотелем. Естественно предположить здесь переработку раннего варианта и последующее присоединение новой части. Очевидно, что в "больших" диалогах драматическая форда свидетельствует об их принадлежности к более или менее поздней группе. В то же время большинство "ранних сократических" произведений - как раз драматические диалоги ("Лахет", "Менексен", "Алкивиад I", "Феаг", "Гиппий Меньший"."Евтифрон" и др.). Чтобы ответить на возникавдие здесь сомнения, следует обратиться к проблеме генезиса драматического диалога.

Вполне вероятно, что при жизни Сократа его ученики вели записи его бесед. Разумеется, что эти заметки буквально воспроизводили вопросы и ответы, не претендуя на литературную обработку. Однако дать рождение новому диалогическому жанру эти конспекты не могли, так как в отоутотвие регулярных опоров н обсуждений ничто не толкало их к дальнейшей эвояадии. Такого рода

заметки, по всей видимости, легли н основу сократических сочинений Ксенофонта. Только с созданием Академии ситуиия в корне меняется. Академическая практика диалектических диспутов была мощным стимулом к письменному закреплении обсуждавшихся проблем и последующей их рецитации, рождавшиеся так-,™ образом диалоги вряд ли можно приписать единоличному авторству Платона, скорее их надо считать плодом коллективного творчества Академия. Не были они изначально предназначены а к распространению за ее пределами: даже получив их в руки, непосвященный читатель не смог бы в них разобраться, так как в античных папирусах отсутствовали обозначения действующих лиц на полях (сходным образом и прочтение стихотворных трагедий и комедий было уделом тех немногих, кто готовил их к постановке). Лишь постепенно драматический диалог начинает пробивать себе дорогу к публикации. Именно этим объясняется декларативный отказ от нарративной форлы в начале "Теэтета" (143 с), а не переработкой раннего диалога_в_драматический, как это предполагалось.

Так мы обретаем почву для объяснения многослойности и изощренности "сократических" диалогов, обнаруженной новейшими исследованиями - это школьные многофункциональные тексты, каждый из которых проделал долгий путь эволпции в педагогической щ.-гктике Академии.

Решающий этап в, этом развитии - выход, драматического дяал:-га из стен школы - приходится на произведения критического перюда. Случайно ли, что именно здесь мы сталкиваемся и с ¡а-дккалышм поворотом в философской мысли Платона? Попытку ответить на этот вопрос на нескольких конкретных примерах представляет собой втошл глава диссертации "Жанровые особенности критических диелогоп",

Диалог "Парменид" начинается с доводов оенона в поддержку тезиса Парменида "все есть одно". Зенон действует методом аргументации от противного: если Он многое существовало, одни и те ае вещи обладали бы противоположны?,« свойствами, например, подобием и неподобием, что невозможно (V/ - !.\

он появляется только во вводных фразах, а главны* действупдам лицом становится злейский гость. Наконец, в "Полнткпе" s роли слушателя и поучаемого выведав некий "кваддай Сократ" - по всей вадамости, историческое лицо, упоетзаеуое Пдатонса в XI Письма (358 а). Тем не швее, учитывая традяцЕОкнув роль Сократа во всем платоновском корпусе, факт соявлавая такого героя не может считаться шгчего не оаначащим. В ето2 сЬгзя огозт вспомнить старые теории, отоадествлявше афинского гоотя еэ "Законов" с самим Платоном. Не исключено, что то ев сагсэ лицо скрываетея и под маской элейского гостя к Tszsm ЯокрсАого» Сократ se сознательно оттесняется за второй план, Еоа&озво, что все эти изменения свидетельствуют о раотущеа почтег~2 & авторитету старевдего Платона » Академия.

■ Изменения хода мысли-более частного порядка Платой крата-ческого периода также стрэмктся связать с определенный пэрсо-кажем. В диалоге "Тезтет", р&сскатриваящам проблемы знангл а кркткйущб« aofioywœatsnâeRse творк, Сократ susssraef дго произорачащнэ друг другу взроет учения Протагора. В краткой вэяэзз&иь ззимозяо офор^янреяя» тел. I, (162 &«о) Чд^зтЕ-но Боовркнимаомый объект оодериит -в себз все свсЗотаа, миз п?рнкпешт£кн» s ïcî4 «гяздз а вротезопежйиша.

2. (I5S а - 157 о) Сам сбгыт ев содержит никакая потвидаЁ, оцущэнн® рзаддзуатся яка прп коктедтз о перазпаентса. Какая " из 8ткх теорнй отрезает воззрения исторЕчзокого Протагсра? Первая из них аасаадэтельотЕов&на для Протагора паг-овноЕваа* иоточкаком - Сакотом Эширакои (Pyrrh. И 65), otrapaœsno* se кз Шзтока, а ва докоографическую традицию. Сторошшсв поддяв-наотв sfepei та ерик (s чвашта» тмгят upejmn-

ты в ее пользу у Аристотеля. В IX шшге "Иатафааккк" (104? * с)

Аристотель, критикуя воззрения ыегарской школа, говорит, что мегарцы, подобно Протагору, утвврядапт,. что нет такта вот®щв&» которые бы нэ реализовались, следовательно, ait^-xW ciC-s*» Iotov uh oriaSctvo^TOv. Татра понимает глагол Stnnv циально, a oígCtitSv как судастватэльиое, поэтому его аотоето-ванна этой фраза мояио выразить тая: "всобзд качто чув-С^гоЕЮ воспринимаемое не будат сущзстзогать, с«з его ив боссраай*лзя в данный момент". Однако правсмарноо было бы пошъть как обычный глагол-связку, а «¿cCt¡t6v как прилагатслькоэ с прэ-дакативной нагрузкой. Тогда ш получим сгяысл: "ни одзш праддзт не Судет -чувственно воспркнзааекш [иди, эаэ точна», "ссзсгб-шш к тому, чтобы ого чувстаакко воспрЕнгййалаиЗ, вола ого га.зоспрашаают в данный момент". Собственно говоря, ipnatoíscs дает указание лють на совпадение ыоманта раалзБЗдгз кот-эшрй! з момента чувственного восприятия, а не па отсутстзлз патзнцк!, зав таковых. Следовательно, пераея тзорая блгшэ к Езгоркзсго-" ку Протагору. Ко зачем зэ тогда Сократу полддобялсзл срзкзсэ-[ззть Протагору гдеи, которые тот шксхдо ко внсгиаязая? Отгэг, ^ДРЙЗТОЯ, следует JtORJTS В ДРУГОМ ДДЙЛОГв позднего ЕЗрЗЗЕЗ -. "Федре". Сократ, произнеся речь в порздашге влюблэшаотд, псшз-тнваэт наитзв даймонкона, г это заставляет его одуштьвя^я

вспомнить знаменитуо покдяшгув пэснь, "вадино®»" поэта Стеоа-хора, Этот неожиданный поворот мысля дазт Сократу повод обратиться к рассказу о трех вхдах бояествэшгого бэзукял а.&Ш9 -■л вааяейшеЯ теме бессмертия душа (245 о). Нечто подобное проводит и в "Тээтетв". йзлогнв первуп вереи® теория Црсшк^а, Сократ, как я в "Федре", внезапно одукшзается ж да*» » сгош роде "раскаазаегся", что приписал Протагору аюшкем лрэсз&в я недостойны8 его воззрения, и начинает излагать вторую sspjajj

в виде некоего "тайного учения". Сущность етого нового ученая -введение категории становления; в так г.е как в "Федре", Смфат, усложняя ход своего хаосуащешся, ссылается на авторитет поэтов (152 е). Таккгд образом, вся эта "палзкодал" в "Твэтеть куаяа для того, чтобы перойта на новую ступопь рассмотрения пробдэка знания. Так развитие философского сшзта диалогов поддвршаетея худояественныж приема}®.

Заключение. Критические диалога ашисзкуш подлинный передом во всем творчестве Платона: в них вырагоаеток наружу 2-ое, пто было доселе скрыто за стенами Академия - ее школьная практика, оживленные спора я сомнения даже в самих первоосновах своаЗ философии. Трудно сказать, что здесь бало определшкзЕИ - повлекли лй за собой радикальные изиекоквя &анра новую постановку фялософсюа проблем о гцгедельноЁ сстрз?сЗ, кля наоборот. В любом случае я кгл&яу крлтнчесхоге нерзолза гакр лреж"ш^соазго диалога, перзсначально вяутршкигъкы2,-аварал ваотодьао» готов был появиться на свет, что он в не £аьаздаш£ сдо22?ь.

Полемика Исократа с Академией Платона//ВеотшЕ» Древке! Истории. - 1987, - „42. - С.93-102.

Новый фрагмент Протагора: возможности кнтерщктщщв//./ Десятая автороко-читательокая конференция "Ввстнюеа ДровпоЯ,^ Ксторш" АН СССР: Тез. докл. - Ы., IS87. * С.73-75.

Раздел "Философия* // Методика ж мтодологея ягтч»кж*ьв-пгчной культуры: культур« клаосичесхой Греции взарубэяЕНГ исследованиях, - П.: ШШ АН СССР, IS88. - С.741."

The necessity of independent ?rld«no» la consideration of the objects of plato"a polttaica ia tba Phaedrug // II S7«po-aiua Platonicuo: ТбЭ. ДОКЛ. - Peruaia, 1989. - P.350. -На англ. яз.

mmш- «i яттwbiwimi мним «пишкьаиаг

ОтпзчвГЁН* на рет.Г ВЦ РПО