Родился 27 января 1826 года в селе Спас-Угол Тверской губернии. Фамилия при рождении -­ Салтыков. Отец - Евграф Васильевич Салтыков (1776-1851), коллежский советник. Мать - Ольга Михайловна Забелина (1801-1874). Учился в Московском дворянском институте. В 1844 году окончил Царскосельский лицей. В 1848 году был сослан в Вятку. В 1855 году ссылка была отменена. В 1858 году был назначен вице-губернатором в Рязани, а в 1860 году вице-губернатором в Твери. В 1868 году стал одним из главных сотрудников журнала «Отечественные записки», где много печатался сам. В 1878 году стал главным редактором журнала. В 1884 году журнал был закрыт. Умер 10 мая 1889 года в возрасте 63 лет. Похоронен на Волковском кладбище в Санкт-Петербурге. Основные произведения: «Господа Головлёвы», «История одного города», «Дикий помещик», «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», «Пошехонская старина» и другие.

Краткая биография (подробно)

Михаил Салтыков-Щедрин – русский писатель-публицист XIX века, вице-губернатор Рязани и Твери. Настоящее имя писателя Михаил Евграфович Салтыков, а псевдоним – Николай Щедрин. Родился 27 января 1826 года в стародворянской семье в селе Спас-Угол Тверской области. Начальное образование получал дома с помощью крепостного живописца Павла Соколова. В возрасте 10 лет поступил в Московский институт для дворянства, а затем за отличную учебу был переведен в Царскосельский лицей, где и началась его писательская деятельность.

В 1844 году он окончил лицей. В это же время вышли в печать некоторые из его стихотворений. Летом того же года юный писатель был принят помощником секретаря в военную канцелярию. Уже тогда он увлекался литературой французских социалистов и стал сам писать небольшие библиографические очерки. В ноябре 1847 года появилась повесть «Противоречия», годом позже «Запутанное дело». Вскоре писатель был выслан на Вятку в наказание за вольнодумие. Во многих заметках Салтыкова-Щедрина просматривалось негативное отношение к крепостному праву. Во время Вятской ссылки писателю удалось собрать достаточно материала для своих последующих работ.

Вернувшись из ссылки, в 1855 году он поступил на службу в министерство внутренних дел. Вскоре вышли в свет его «Губернские очерки». В 1858 году последовало назначение на пост вице-губернатора Рязани, а в 1860 году он был переведен на ту же должность в Твери. Одновременно писал много очерков и рассказов, которые печатались в «Современнике», «Русском вестнике», «Библиотеке для чтения». С 1860 года полностью перешел в «Современник». Работы, написанные в этот период, вошли в два сборника: «Невинные рассказы» и «»Сатиры в прозе».

С 1864 года писатель вернулся к государственной службе и занимал должность управляющего казенной палатой в Туле, Пензе и Рязани. Вскоре он присоединился к журналу Н. А. Некрасова «Отечественные записки». В этой редакции писатель проработал с 1868 по 1884 год. В своих произведениях Салтыков-Щедрин пытался раскрыть общественные проблемы того времени. Он показывал воровство и взяточничество чиновников, жестокость помещиков и прочие проблемы. Так, в своем романе «Господа Головлёвы» он изобразил деградацию дворянства, а в «Истории одного города» – раскритиковал правительство страны. Умер писатель в мае 1889 года в Петербурге­ и был погребен на Волковском кладбище.

Картина 1879 г.
И.Н.Крамской

(27 января 1826 года – 10 мая 1899 года) – писатель, журналист, государственный служащий. Настоящая фамилия Салтыков. Псевдоним Николай Щедрин.
Отец – Евграф Васильевич Салтыков (1776-1851). Потомственный дворянин и государственный служащий.
Мать – Ольга Михайловна Забелина(1801-1874). Из семьи богатого московского купца Забелина.
Жена – Елизавета Аполлоновна Болтина (1839-1910). Дочь вице-губернатора Болтина. В браке было двое детей: Константин(1872-1932) и Елизавета(1873-1927).
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин родился 27 января (15 января по старому стилю) 1826 года в имении родителей селе Спас-Угол Тверской губернии Российской империи (сейчас село Спас-Угол Московской области Российской Федерации) в семье потомственного дворянина.
Детство Михаила Евграфовича прошло в имении родителей. С семи лет к нему приставили крепостного живописца для обучения грамоте. Потом его образованием занимались старшая сестра, Надежда Евграфовна (1818-1844), гувернантка, священник из соседнего села и студент Троицкой духовной академии. Учился Салтыков усердно, и, благодаря этому, в десять лет (1836 год) был принят в третий класс Московского дворянского института. За отличную учебу в 1838 году был отправлен за государственный счет в Царскосельский лицей, как лучший ученик. Который окончил в 1844 году.
В августе 1845 Салтыков-Щедрин был зачислен на службу в канцелярию военного министра. А в апреле 1848 года за вольнодумство был выслан в Вятку с правом посещать свое тверское имение. Занимал разные должности при Вятском губернском правлении. В этот период его часто, в числе прочих, приглашает к себе вице-губернатор Болотин. На одной из его дочерей, Елизавете, Салтыков женится в 1856 году.
После смерти Николая I, Михаил Евграфович к концу 1855 года получает разрешение уехать из Вятки. Вернувшись в Санкт-Петербург, в феврале 1856 года начинает работать в Министерстве внутренних дел. Ездит с проверками в Тверскую и Владимирскую губернии. В марте 1858 года Салтыкова-Щедрина назначают на должность рязанского вице-губернатора, а в апреле 1860 года его переводят на должность тверского вице-губернатора. В 1862 году первый раз выходит в отставку.
С начала 1863 года по 1864 год работает в «Современнике», помещая в нем свои произведения, статьи и рецензии на книги.
С ноября 1864 года по 1868 год работает управляющим Казенных палат Пензы(1864-1866), Тулы(1866-1867) и Рязани(1867-1868). Частая смена места работы объясняется конфликтами с губернаторами, которых Салтыков высмеивал в своих памфлетах. После жалобы рязанского губернатора в 1868 году, отправлен в отставку, без права занимать государственные должности.
В 1868 году переезжает в Санкт-Петербург, и, приняв приглашение Некрасова, стал одни из редакторов журнала «Отечественные записки». В 1875-1876 годах Салтыков-Щедрин предпринимает поездку за границу для лечения. Он побывал в Германии, Франции и Швейцарии. В 1877 году, после смерти Некрасова, становится руководителем журнала «Отечественные записки». А в 1884 году из-за революционных публикаций был запрещен совещанием министров внутренних дел, народного просвещения, юстиции и обер-прокурора св. синода. Закрытие журнала стало сильным ударом для Михаила Евграфовича. Эта ситуация усугубила проблемы со здоровьем, подорванным еще в конце 1870-х годов. После этого Салтыков-Щедрин был вынужден печататься в журнале «Вестник Европы» и газете «Русские ведомости».
Умер Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин 10 мая (28 апреля по старому стилю) 1889 года в городе Санкт-Петербург. Похоронен 14 мая (2 мая по старому стилю) 1889 году на Волковском кладбище рядом с Иваном Сергеевичем Тургеневым.

Статья посвящена краткой биографии Салтыкова-Щедрина - известного российского писателя, создателя многочисленных сатирических произведений.

Краткая биография: государственная служба

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин родился в 1826 г. в небольшом селе Тверской губернии. Его семья имела старинное происхождение. Будущий писатель с детства был знаком со всеми подробностями помещичьей и, соответственно, крестьянской жизни. Эти знания он в полной мере применил в своих произведениях.
Михаил получил приличное домашнее образование и продолжил обучение сначала институте в Москве, а затем - в Царскосельском лицее. Здесь он пишет первые стихотворения, находясь под сильным влиянием произведений Гоголя, статей Белинского.
С 1844 г. Салтыков-Щедрин приезжает в Петербург и начинает службу чиновником. Мертвая канцелярщина и скука не по душе молодому человеку. Он посещает вечера, где собираются известные литераторы, ученые и философы. Во время встреч они открыто обсуждают важные вопросы российской жизни. Часто звучит критика крепостных порядков. Эти разговоры западают Салтыкову-Щедрину глубоко в душу, начинает складываться его собственное мировоззрение.
Первые произведения Салтыкова-Щедрина имели острую социальную направленность. Он был взят властью на заметку и, в связи с нарастающим революционным движением, было принято решение о высылке молодого писателя в Вятку. Однако, даже в ссылке Салтыков-Щедрин занимал государственную должность в губернском правлении. По долгу службы Салтыков-Щедрин совершал многочисленные поездки по деревням и наблюдал крепостнические порядки. Это дало ему обильный материал для своих произведений. В 1855 г. после смерти Николая I Салтыкову-Щедрину было предоставлено право свободного проживания. Он возвращается в столицу и возобновляет литературную деятельность.
Салтыков-Щедрин издает "Губернские очерки", которые пользуются большой популярностью. Писателя причисляют к наследникам таланта Гоголя. Салтыков-Щедрин вступает в брак.
Салтыков-Щедрин продолжает государственную деятельность. Он принимал участие в разработке проектов отмены крепостного права, на рубеже 50-60-х гг. занимал пост вице-губернатора в Твери и Рязани. На службе писатель старался окружить себя молодыми, жаждущими перемен людьми. Его влекло к честным, порядочным людям, которые стремятся принести пользу, а не заботятся о своем благосостоянии. Он продолжает издавать небольшие рассказы.
В 1862 г. Салтыков-Щедрин оставляет службу и входит в редакцию журнала "Современник". Писатель активно включается в публицистическую работу. Однако через два года из-за внутренних разногласий в редакции Салтыков-Щедрин уходит из "Современника" и вновь поступает на службу. На протяжении трех лет он возглавляет Казенные палаты в нескольких городах, но не может долго удержаться на одном месте. Писатель пишет острые сатирические статьи на своих начальников. Очередная жалоба приводит к тому, что Салтыкова-Щедрина отправляют в отставку. Итогом этого периода жизни становятся "Письма о провинции".

Краткая биография: литературная деятельность

В 1868-1884 гг. писатель работает в журнале "Отечественные записки". Он полностью переключается на писательскую деятельность. В это время он заканчивает главный свой сатирический труд - "История одного города". Это произведение является вершиной сатиры Салтыкова-Щедрина. "История" является пародией на все российское государство с момента его возникновения. Развитие вымышленного города и сменяющиеся в нем градоначальники - аналог российской истории. Герои произведения не являются прямыми копиями известных российских правителей, но обладают многими обобщенными их чертами. По поводу произведения поднялись ожесточенные споры. Одни превозносили талант Салтыкова-Щедрина, другие считали, что после такого глубокого оскорбления своей страны его даже читать неприлично.
В дальнейшем Салтыков-Щедрин часто бывает за границей, встречается с иностранными писателями. В 80-е гг. из под его пера выходят "Господа Головлевы", "Современная идиллия", являющиеся кульминацией гротеска писателя.
Салтыков-Щедрин начинает печататься в журнале "Вестник Европы". В это время им был написан роман-автобиография "Пошехонская старина".
Салтыков-Щедрин умер в Петербурге в 1889 г. Он не стал великим русским писателем, но всегда был на острие общественно-политической мысли своего времени. Его сатирические сочинения хоть и считаются несерьезными, но входят в число лучших обличительных произведений XIX в. За фантастическими персонажами и сценами стоит глубокое чувство правды и справедливости.

Михаил Салтыков-Щедрин – русский писатель, журналист, редактор журнала «Отечественные записки», Рязанский и Тверской вице-губернатор. Салтыков-Щедрин являлся мастером острова слова и был автором многих .

Ему удавалось создавать прекрасные работы в жанре сатиры и реализма, а также помогать читателю, анализировать свои ошибки.

Пожалуй, самым известным его выпускником был .

Во время учебы в лицее, Салтыков-Щедрин перестал следить за своей внешностью, начал ругаться, курить, а также часто попадал в карцер за недостойное поведение.

В результате, студент окончил лицей в чине коллежского секретаря. Интересно, что именно в данный период биографии он попробовал написать свои первые произведения.

После этого Михаил начал работать в канцелярии военного ведомства. Он продолжал заниматься писательской деятельностью и серьезно заинтересовался работами французских социалистов.

Ссылка в Вятку

Первыми повестями в биографии Салтыкова-Щедрина стали «Запутанное дело» и «Противоречия». В них он поднимал важные вопросы, идущее вразрез с политикой действующей власти.

Когда в 1855 г. на троне оказался (см. ), ему разрешили вернуться домой. На следующий год он был назначен чиновником особых поручений при Министерстве внутренних дел.

Творчество Салтыкова-Щедрина

Михаил Салтыков-Щедрин является одним из наиболее ярких представителей сатиры в . Он обладал тонким чувством юмора и умел блестяще передавать его на бумаге.

Интересен факт, что именно им были придуманы такие выражения, как «головотяпство», «мягкотелый» и «благоглупость».

Один из самых популярных портретов писателя М.Е. Салтыкова-Щедрина

После того, как Салтыков-Щедрин возвратился из ссылки в , он опубликовал сборник рассказов «Губернские очерки» под именем Николая Щедрина.

Стоит заметить, что даже после того, как он приобрел всероссийскую популярность, многие его почитатели будут вспоминать именно это произведение.

В своих рассказах Салтыков-Щедрин изобразил множество разных героев, которые, по его мнению, являлись яркими представителями .

В 1870 г. Салтыков-Щедрин написал один из наиболее известных рассказов в своей биографии – «История одного города».

Стоит заметить, что данное произведение изначально не было оценено по достоинству, поскольку в нем присутствовала масса аллегорий и необычных сравнений.

Некоторые критики даже обвинили Михаила Евграфовича в намеренном искажении . В рассказе были представлены простые люди разного ума и , которые беспрекословно подчинялись власти.

В скором времени из-под пера Салтыкова-Щедрина вышла очень интересная и глубокая по содержанию сказка «Премудрый пискарь». В ней рассказывалось о всего боящемся пискаре, который до самой смерти прожил в страхе и одиночестве.

Затем он начал работать редактором в издании «Отечественные записки», владельцем которого был . В этом журнале, помимо своих прямых обязанностей, Михаил Салтыков-Щедрин также публиковал собственные произведения.

В 1880 г. Салтыков-Щедрин написал гениальный роман «Господа Головлевы». В нем рассказывалось о семье, которая всю сознательную жизнь думала только об увеличении своего капитала. В конечном счете это привело все семейство к духовному и моральному разложению.

Личная жизнь

В биографии писателя была только одна жена – Елизавета Болтина. Салтыков-Щедрин познакомился с ней во время ссылки. Девушка была дочерью вице-губернатора и была на 14 лет младше жениха.

Изначально отец не хотел отдавать Елизавету замуж за опального писателя, однако, пообщавшись с ним, изменил свое решение.

Интересен факт, что мать Михаила была категорически против того, чтобы он женился на Болтиной. Причиной тому был юный возраст невесты, а также маленькое приданое. В конце концов, в 1856 г. Салтыков-Щедрин все-таки женился.

Салтыков-Щедрин с женой

Вскоре между молодоженами начали происходить частые ссоры. По своей натуре Салтыков-Щедрин являлся прямым и смелым человеком. Елизавета же, наоборот, была спокойной и терпеливой девушкой. Кроме этого она не обладала острым умом.

По воспоминаниям друзей Михаила Евграфовича, Болтина любила встревать в разговор, говоря много лишних вещей, которые, к тому же, часто не относились к делу.

В такие моменты литератор просто выходил из себя. Кроме этого жена Салтыкова-Щедрина любила роскошь, что еще больше увеличивало расстояние между супругами.

Несмотря на это они прожили вместе всю жизнь. В этом браке у них родилась девочка Елизавета и мальчик Константин.

Биографы Салтыкова-Щедрина утверждают, что он неплохо разбирался в винах, играл на и был экспертом в вопросах, касающихся ненормативной лексики.

Смерть

В последние годы писатель серьезно страдал от ревматизма. Помимо этого, состояние его здоровья ухудшилось после того, как в 1884 г. были закрыты «Отечественные записки». Цензура посчитала издание распространителем вредных идей.

Незадолго до смерти Салтыков-Щедрин был прикован к кровати, нуждаясь в посторонней помощи и заботе. Однако он не терял оптимизма и чувства юмора.

Нередко, когда он не мог в силу слабости принять гостей, он просил передавать им: «Я очень занят – умираю».

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин умер 28 апреля 1889 г. в возрасте 63 лет. Согласно его просьбе, его похоронили рядом с могилой на Волковском кладбище.

Если вам понравилась краткая биография Салтыкова-Щедрина – поделитесь ею в социальных сетях. Если же вам нравятся биографии известных людей вообще, и в частности – подписывайтесь на сайт . С нами всегда интересно!

Понравился пост? Нажми любую кнопку.

Михаил Салтыков-Щедрин. Его жизнь и литературная деятельность Кривенко С Н

ГЛАВА I. ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

ГЛАВА I. ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

Первые детские воспоминания Салтыкова. – “Нежное” воспитание. Отсутствие родительской ласки. – Недостаток общения с природой. – Влияние Евангелия на детскую душу Салтыкова. – Живописец Павел и первые учителя. – Московский дворянский институт. – Лицей. – Преследование за чтение книг и сочинение стихов. – Лицейские “продолжатели Пушкина”. – Несколько юношеских стихотворений Салтыкова. – Нелюдимость лицеиста. – Увлечение Францией

Близость смерти не позволяет обыкновенно видеть настоящей величины заслуг человека, и в то время, как заслуги одних преувеличиваются, заслуги других представляются несомненно в преуменьшенном виде, хотя бы в наличности их никто не сомневался и даже враги воздавали им молчаливо известную дань уважения. Последнее относится и к Михаилу Евграфовичу Салтыкову.

Мало на Руси имен, которые говорили бы так много уму и сердцу, как его имя; мало писателей, которые имели при жизни такое влияние и оставили обществу такое обширное литературное наследство, наследство богатое и разнообразное как в отношении внутреннего содержания, так и со стороны внешней формы и совсем особого языка, который при жизни еще начал называться “салтыковским”. Примыкая по роду творчества непосредственно к Гоголю, он нисколько не уступает ему ни в оригинальности, ни в силе дарования. Мало, наконец, людей, которые отличались бы таким цельным характером и прошли бы с такою честью жизненное поприще, как он.

Родился Михаил Евграфович 15 января 1826 года в селе Спас-Угол Калязинского уезда Тверской губернии. Родители его – отец, коллежский советник, Евграф Васильевич, и мать, Ольга Михайловна, урожденная Забелина, купеческого рода, – были довольно богатые местные помещики; крестили же его тетка Марья Васильевна Салтыкова и угличский мещанин Дмитрий Михайлович Курбатов. Последний попал восприемником в дворянский дом по довольно исключительному предшествовавшему обстоятельству, о котором Салтыков рассказывает в шутливом тоне и лично, и потом в “Пошехонской старине”, где Курбатов выведен под фамилией Бархатова. Этот Курбатов славился своею набожностью и прозорливостью и, ходя постоянно на богомолье по монастырям, заходил по пути и гостил довольно подолгу у Салтыковых. Случилось ему таким же образом зайти к ним и в 1826 году, незадолго перед тем, как родиться Михаилу Евграфовичу. На вопрос Ольги Михайловны, кто у нее родится – сын или дочь, он отвечал: “Петушок, петушок, востер ноготок! Многих супостатов покорит и будет женским разгонником”. Когда родился действительно сын, то его и назвали Михаилом, в честь Михаила-архангела, а Курбатова пригласили в крестные отцы.

Воспитание помещичьих детей велось в ту пору по довольно распространенному шаблону, носило какой-то сокращенный, точно заводской, характер и не изобиловало родительским вниманием: детей растили и воспитывали обыкновенно на особой половине сначала кормилицы, а потом няньки и гувернантки или дядьки и гувернеры, потом учили их лет до десяти приходские священники и какие-нибудь “домашние учителя”, нередко из своих же крепостных, а затем их сбывали в учебные заведения, преимущественно в казенные, или в какие-нибудь приготовительные пансионы. Воспитание это и вообще-то нельзя назвать рациональным, а салтыковское тем более из-за суровости домашнего режима и той довольно исключительной семейной обстановки, какая создалась на почве крепостного права, и подчинения бесхарактерного отца практичною, деловитою матерью, которая больше всего думала о хозяйстве. Много видел маленький Салтыков и крепостной, и семейной неправды, оскорблявшей человеческое достоинство и угнетавшей впечатлительную детскую душу; но даровитая натура его не сломилась, а напротив, точно закалялась в испытании и собиралась с силами, чтобы впоследствии широко расправить крылья над человеческою неправдою вообще. Однажды мы заговорили с ним о памяти, – с какого возраста человек начинает помнить себя и окружающее, – и он мне сказал: “А знаете, с какого момента началась моя память? Помню, что меня секут, кто именно, не помню; но секут как следует, розгою, а немка – гувернантка старших моих братьев и сестер – заступается за меня, закрывает ладонью от ударов и говорит, что я слишком еще мал для этого. Было мне тогда, должно быть, года два, не больше”. Вообще, детство Салтыкова не изобилует светлыми впечатлениями.

“Пошехонская старина”, имеющая, несомненно, автобиографическое значение, переполнена самыми грустными красками и дает если не буквально точную, то во всяком случае довольно близкую картину его домашнего воспитания в период до десятилетнего возраста. Михаилу Евграфовичу пришлось расти и учиться отдельно от старших братьев, которые были в то время уже в учебных заведениях, но все-таки он помнил и их детство и испытал на себе, хотя и в меньшей степени, тот же воспитательный уклад, в котором телесные наказания в разных видах и формах являлись главным педагогическим приемом. Детей ставили на колени, рвали за вихры и за уши, секли, а чаще всего кормили подзатыльниками и колотушками как способом более сподручным.

“Припоминается беспрерывный детский плач, неумолкаемые детские стоны за классным столом, – заставляет он говорить своего Затрапезного, – припоминается целая свита гувернантов, следовавших одна за другой и с непонятною для нынешнего времени жестокостью сыпавших колотушками направо и налево… Все они бесчеловечно дрались, а Марью Андреевну (дочь московского немца-сапожника) даже строгая наша мать называла фурией. Так что во все время ее пребывания уши у детей постоянно бывали покрыты болячками”.

Родители оставались ко всему этому равнодушны, а мать обыкновенно даже усиливала наказание. Она являлась высшей карательной инстанцией. Салтыков не любил вспоминать своего детства, а когда вспоминал какие-нибудь отдельные его черты, то вспоминал всегда с большой горечью. Никого лично он при этом не винил, а говорил, что тогда весь строй, весь порядок жизни и отношений был таким. Ни сами каравшие и расточавшие кары не сознавали себя жестокими, ни посторонние так не смотрели на них; тогда просто говорилось: “С детьми без этого нельзя”, и в этом-то и был весь ужас, гораздо больший личных ужасов, потому что он-то и делал их возможными и давал им права гражданства. Внешней обстановкою детства, в смысле гигиены, опрятности и питания, также нельзя было похвалиться. Хотя в доме было достаточно больших и светлых комнат, но это были комнаты парадные, дети же постоянно теснились днем в небольшой классной комнате, а ночью в общей детской, тоже маленькой и с низеньким потолком, где стояло несколько детских кроваток, а на полу, на войлоках, спали няньки. Летом дети еще сколько-нибудь оживлялись под влиянием свежего воздуха, но зимой их положительно закупоривали в четырех стенах и ни единой струи свежего воздуха не доходило до них, потому что форточек в доме не водилось, и комнатная атмосфера освежалась только топкою печей. Одно только знали – топить пожарче и хорошенько закутывать. Это называлось нежным воспитанием. Очень возможно, что вследствие именно таких гигиенических условий Салтыков и оказался впоследствии таким хилым и болезненным. Опрятность также плохо соблюдалась: детские комнаты нередко оставались неметенными; одежда на детях была плохая, чаще всего перешитая из чего-нибудь старого или переходившая от старших к младшим. Прибавьте к этому еще прислугу, одетую в какую-то вонючую, заплатанную рвань. То же можно сказать и о питании: оно было очень скудным. В этом отношении помещичьи семьи делились на две категории: в одних еда возводилась в какой-то культ, ели целый день, проедали целые состояния и детей тоже пичкали, перекармливали и делали обжорами; в других, наоборот, господствовала не то что бы скупость, а какое-то непонятное скопидомство: всегда казалось мало, и всего было жаль. Сараи, ледники, подвалы и кладовые ломились от провизии, готовилось много кушаний, но не для себя, а для гостей; себе же на стол подавались остатки и то, что начинало уже портиться и залеживалось; на скотном дворе стояло по ста и более коров, а к чаю подавалось снятое, синее молоко, и т. п.

Такого рода порядок, да еще в усиленной степени, был и в семье Салтыковых. Но нравственно-педагогические условия воспитания были еще ниже физических. Между отцом и матерью происходили постоянные ссоры. Подчинившись матери и сознавая свою приниженность, отец отплачивал за это тем, что при всяком случае осыпал ее бессильной руганью, упреками и укоризнами. Дети были невольными свидетелями этой брани, ничего в ней не понимали, а видели только, что сила на стороне матери, но что она чем-то кровно обидела отца, хотя обыкновенно и выслушивает молча его брань, и чувствовали поэтому к ней безотчетный страх, а к нему как к человеку бесхарактерному и не могшему защитить не только их, но и себя, полное безучастие. Салтыков говорил, что ни отец, ни мать не занимались ими, что росли они, как посторонние, и что он, по крайней мере, совсем не знал того, что называется родительскою ласкою. Любимчиков еще своеобразно ласкали, остальных – нет. Само это разделение детей на любимых и нелюбимых должно было портить первых и глубоко оскорблять вторых. Затем, если несправедливые и суровые наказания действовали ожесточающим образом на детей, то поступки и разговоры, при них происходившие, распахивали перед ними всю изнанку жизни; а старшие, к сожалению, даже на короткое время не считали нужным сдерживаться и без малейшего стеснения выворачивали и крепостную, и всякую иную тину.

Не раз Салтыков жаловался на отсутствие в детстве общения с природой, на отсутствие непосредственной и живой связи с ее привольем, с ее теплом и светом, оказывающими такое благотворное влияние на человека, которое наполняет все его существо и проходит потом через всю его жизнь. И вот что мы читаем в “Пошехонской старине” от лица Затрапезного: “…с природою мы знакомились случайно и урывками – только во время переездов на долгих в Москву или из одного имения в другое. Остальное время все кругом нас было темно и безмолвно”. Ни о какой охоте никто и понятия не имел; изредка собирали грибы и ловили карасей в пруду, но “ловля эта имела характер чисто хозяйственный и с природой не имела ничего общего”; затем, ни зверей, ни птиц в живом виде в доме не водилось, так что и зверей, и птиц “мы знали только в соленом, вареном и жареном виде”. Сказалось это и на его произведениях: описания природы у него редко встречаются, и он далеко не такой мастер на подобные описания, как, например, Тургенев, Лермонтов, Аксаков и другие. Впрочем, не особенно много радостей могла дать ребенку и северная природа – природа бедная и угрюмая, производившая, в свою очередь, удручающее впечатление не какою-нибудь величественною суровостью, а именно бедностью, неприветливостью и сереньким колоритом. Местность, где родился Салтыков и где протекло его детство, даже в захолустной стороне было захолустьем. Это была равнина, покрытая хвойным лесом и болотами, тянувшимися без перерыва на многие десятки верст. Леса горели, гнили на корню и загромождались валежником и буреломом; болота заражали окрестность миазмами, дороги не просыхали в самые сильные летние жары, а текучей воды было мало. Небольшие речушки еле текли среди топких болот, то образуя стоячие бочаги, то совсем теряясь под густою пеленой водяных зарослей. Летом воздух был насыщен испарениями и наполнен тучами насекомых, которые не давали покоя ни людям, ни животным.

В детстве Салтыкова было два обстоятельства, благоприятствовавших его развитию и сохранению в нем той искры Божией, которая потом так ярко горела. Одно из этих обстоятельств, в сущности, отрицательного свойства – то, что он рос отдельно и что за ним некоторое время было меньше надзора, – дало, однако, положительный результат: он больше думал, сосредоточивался мыслью на себе и окружающем и стал самостоятельно читать и заниматься, приучаясь к самодеятельности и самостоятельности, к тому, чтобы полагаться на себя и верить в свои силы. Читать было почти нечего, так как в доме почти не было книг, а потому он читал оставшиеся от старших братьев учебники. Среди них особенное впечатление произвело на него Евангелие. Это-то вот и было вторым обстоятельством, оказавшим на него самое решительное влияние. Вспоминал он о нем потом как о животворном луче, внезапно ворвавшемся в его жизнь и осветившем и собственное его существование, и окружавший его мрак. Познакомился он с Евангелием не схоластически, а воспринял его непосредственно детскою душою. Ему было тогда восемь-девять лет. Мы не сомневаемся, что в лице Затрапезного он вспоминает именно о своем знакомстве с “Чтением из четырех евангелистов”. Вот эти чудные строки:

“Главное, что я почерпнул из чтения Евангелия, заключалось в том, что оно посеяло в моем сердце зачатки общечеловеческой совести и вызвало из недр моего существа нечто устойчивое, свое, благодаря которому господствующий жизненный уклад уже не так легко порабощал меня. При содействии этих новых элементов я приобрел более или менее твердое основание для оценки как собственных действий, так и явлений и поступков, совершавшихся в окружающей меня среде… начал сознавать себя человеком. Мало того: право на это сознание я переносил и на других. Доселе я ничего не знал ни об алчущих, ни о жаждущих и обремененных, а видел только людские особи, сложившиеся под влиянием несокрушимого порядка вещей; теперь эти униженные и оскорбленные встали передо мной, осиянные светом, и громко вопияли против прирожденной несправедливости, которая ничего не дала им, кроме оков… И возбужденная мысль невольно переносилась к конкретной действительности в девичью, в застольную, где задыхались десятки поруганных и замученных человеческих существ… Я даже с уверенностью могу утверждать, что момент этот имел несомненное влияние на весь позднейший склад моего миросозерцания. В этом признании человеческого образа там, где, по силе общеустановившегося убеждения, существовал только поруганный образ раба, состоял главный и существенный результат, вынесенный мною из тех попыток самообучения, которым я предавался в течение года”.

Не могу удержаться, чтобы не привести еще следующего замечательного по глубине чувства места, которое говорит о росте сочувствия и тяготения Салтыкова к народу, – процесс, показывающий понимание народного настроения и близкую, органическую связь этого настроения с его собственным душевным состоянием:

“Я понимаю, что религиозность самая горячая может быть доступна не только начетчикам и богословам, но и людям, не имеющим ясного понятия о значении слова “религия”. Я понимаю, что самый неразвитый, задавленный ярмом простолюдин имеет полное право называть себя религиозным, несмотря на то, что приносит в храм вместо формулированной молитвы только измученное сердце, слезы и переполненную вздохами грудь. Эти слезы и вздыхания представляют собой бессловную молитву, которая облегчает его душу и просветляет его существо. Под наитием ее он искренно и горячо верит. Он верит, что в мире есть нечто высшее, нежели дикий произвол, что есть в мире Правда и что в недрах ее кроется Чудо, которое придет к нему на помощь и изведет его из тьмы. Пускай каждый новый день удостоверяет его, что колдовству нет конца; пускай вериги рабства с каждым часом все глубже и глубже впиваются в его изможденное тело… Он верит, что злосчастие его не бессрочно и что наступит минута, когда Правда осияет его наравне с другими алчущими и жаждущими. И вера его будет жить до тех пор, пока в глазах не иссякнет источник слез и не замрет в груди последний вздох. Да! Колдовство рушится, цепи рабства падут, явится свет, которого не победит тьма! Ежели не жизнь, то смерть совершит это чудо. Недаром у подножия храма, в котором он молится, находится сельское кладбище, где сложили кости его отцы. И они молились тою же бессловною молитвой, и они верили в то же чудо. И чудо свершилось: пришла смерть и возвестила им свободу. В свою очередь она придет и к нему, верующему сыну веровавших отцов, и свободному даст крылья, чтобы лететь в царство свободы, навстречу свободным отцам…”

В другом месте, от лица того же Затрапезного, Салтыков говорит еще определеннее:

“Крепостное право сближало меня с подневольной массой. Это может показаться странным, но я и теперь еще сознаю, что крепостное право играло громадную роль в моей жизни, и что только пережив все его фазисы, я мог прийти к полному сознательному и страстному отрицанию его”.

Вообще, “Пошехонская старина” представляет большой интерес по отношению к автору, потому что бросает свет не только на детскую, но и на всю последующую его жизнь. Хотя он там и появляется только эпизодически, на фоне общей бытовой картины, хотя мы и не можем следить за ним день за днем, но все-таки видно, как, под какими влияниями и из каких элементов слагался его характер, его умственный и нравственный облик. Повторяем: нельзя, разумеется, утверждать, что все именно так и было, как там рассказано, но многое из того, что Салтыков лично рассказывал при жизни, воспроизведено им с буквальной точностью, даже некоторые имена сохранены (например, принимавшей его повивальной бабки, калязинской мещанки Ульяны Ивановны, первого его учителя Павла и т. п.) или только отчасти изменены.

Первым его учителем был свой же крепостной человек, живописец Павел, которому в самый день рождения Михаила Евграфовича 15 января 1833 года, то есть когда ему исполнилось семь лет, приказано было приступить к обучению его грамоте, что он и сделал, придя в класс с указкою и начав с азбуки. Тут есть некоторая неточность: рассказывая о первом уроке Павла Затрапезному, он говорит, что до этого он ни читать, ни писать – ни по-каковски, даже по-русски, не умел, а выучился только возле старeших братьев и сестер болтать по-французски и по-немецки да заучивать по настоянию гувернанток и говорить в дни именин и рождений родителей поздравительные стихи; между тем приведенное в 5-й главе “Пошехонской старины” французское стихотворение оказалось среди бумаг Салтыкова и было написано детским почерком и подписано так: “?crit par votre tr?s humble fils Michel Saltykoff. Le 16 octobre 1832”. Мальчику тогда не было еще и семи лет, следовательно, можно сделать одно из двух предположений: или что он читал и писал по-французски раньше, чем по-русски, или что стихотворение было написано от его имени кем-нибудь из старших детей. Но это – незначительная неточность, на которой не стоит и останавливаться.

В 1834 году вышла из Московского Екатерининского института старшая сестра Михаила Евграфовича Салтыкова, Надежда Евграфовна, и дальнейшее обучение его было вверено ей и ее товарке по институту Авдотье Петровне Василевской, поступившей в дом в качестве гувернантки. Им помогали священник села Заозерья, о. Иван Васильевич, обучавший Салтыкова латинскому языку по грамматике Кошанского, и студент Троицкой духовной академии Матвей Петрович Салмин, которого приглашали два года кряду на летние вакации. Занимался Салтыков усердно и настолько хорошо, что в августе 1836 года был принят в третий класс шестиклассного в то время Московского дворянского института, только что преобразованного из университетского пансиона. Однако в третьем классе ему пришлось пробыть два года; но это не вследствие дурных успехов, а исключительно по малолетству. Учился он по-прежнему хорошо и в 1838 году был переведен в качестве отличнейшего ученика в лицей. Московский дворянский институт пользовался преимуществом отправлять в лицей каждые полтора года двух лучших учеников, куда они поступали на казенное содержание, и одним из таких и был Салтыков.

В лицее, уже в первом классе, он почувствовал влечение к литературе и стал писать стихи. За это, а также и за чтение книг он терпел всевозможные преследования как со стороны гувернеров и лицейского начальства, так и в особенности со стороны учителя русского языка Гроздова. Таланта его, очевидно, не признавали. Он вынужден был прятать стихи, особенно если содержание их могло показаться предосудительным, в рукава куртки и даже в сапоги, но контрабанда отыскивалась, и это оказывало сильное влияние на отметки по поведению: в течение всего времени пребывания в лицее он почти не получал, при 12-балльной системе, свыше 9 баллов до самых последних месяцев перед выпуском, когда обыкновенно всем ставился полный балл. Поэтому в выданном ему аттестате значится: “при довольно хорошем поведении”, а это значит, что средний балл по поведению за последние два года был ниже восьми. И все это началось со стихов, к которым впоследствии присоединились “грубости”, то есть расстегнутая пуговица на куртке или мундире, ношение треуголки с “поля”, а не по форме (что было необыкновенно трудно и составляло само по себе целую науку), курение табака и иные школьные преступления.

Начиная со 2-го класса в лицее позволялось воспитанникам выписывать за свой счет журналы. Таким образом, Салтыковым получались: “Отечественные записки”, “Библиотека для чтения” (Сенковского), “Сын Отечества” (Полевого), “Маяк” (Бурачка) и “Revue Etrang?re”. Журналы читались воспитанниками с жадностью; особенно сильным было влияние “Отечественных записок”, где писал критические статьи Белинский. Вообще, влияние литературы было тогда очень сильно в лицее: воспоминание о недавно погибшем Пушкине как будто обязывало нести его знамя и на каждом курсе предполагался его продолжатель. Такими продолжателями считались В. Р. Зотов, Н. П. Семенов (сенатор), Л. А. Мей, В. П. Гаевский и другие, в том числе и Салтыков. Первое стихотворение его “Лира” было напечатано в “Библиотеке для чтения” 1841 года за подписью С-в. В 1842 году появилось там же другое его стихотворение “Две жизни” за подписью С. Затем произведения его появляются в “Современнике” (Плетнева): в 1844 году– “Наш век”, “Весна” и два перевода, из Гейне и Байрона; в 1845 году – “Зимняя элегия”, “Вечер” и “Музыка”. Под всеми этими стихотворениями подпись: М. Салтыков. Он в это время уже вышел из лицея, но стихи эти были написаны еще там. Больше в стихотворной форме он, по-видимому, ничего не писал, по крайней мере, не печатал, а отдавал в печать только то, что уже было в портфеле, и отдавал не в порядке написания, а как случится: позже написанные вещи – раньше, а ранние – позже. Мы приведем некоторые из этих стихотворений как для того, чтобы показать, как Салтыков писал стихи, так и для того, чтобы видеть отражавшееся в них душевное настроение юноши – будущего выдающегося писателя.

(Из Гейне. 1841)

О, милая девочка! быстро

Челнок свой направь ты ко мне!

Сядь рядом со мною, и тихо

Беседовать будем во тьме.

И к сердцу страдальца ты крепко

Головку младую прижми -

Ведь морю себя ты вверяешь

И в бурю, и в ясные дни.

А сердце мое – то же море -

Бушует оно и кипит,

И много сокровищ бесценных

На дне своем ясном хранит.

Музыка (1843)

Я помню вечер: ты играла,

Я звукам с ужасом внимал,

Луна кровавая мерцала -

И мрачен был старинный зал.

Твой мертвый лик, твои страданья,

Могильный блеск твоих очей

И уст холодное дыханье,

И трепетание грудей -

Все мрачный холод навевало.

Играла ты… я весь дрожал,

А эхо звуки повторяло,

И страшен был старинный зал…

Играй, играй: пускай терзанье

Наполнит душу мне тоской;

Моя любовь живет страданьем

И страшен ей покой!

Наш век (1844)

В наш странный век все грустью поражает.

Немудрено: привыкли мы встречать

Работой каждый день; все налагает

Нам на душу особую печать,

Мы жить спешим. Без цели, без значенья

Жизнь тянется, проходит день за днем -

Куда, к чему? Не знаем мы о том.

Вся наша жизнь есть смутный род сомненья.

Мы в тяжкий сон живем погружены.

Как скучно все: младенческие грезы

Какой-то тайной грустию полны,

И шутка как-то сказана сквозь слезы!

И лира наша вслед за жизнью веет

Ужасной пустотою: тяжело!

Усталый ум безвременно коснеет,

И чувство в нем молчит, усыплено.

Что ж в жизни есть веселого? Невольно

Немая скорбь на душу набежит

И тень сомненья сердце омрачит…

Нет, право, жить и грустно, да и больно!..

Меланхолическое настроение автора, грусть и вопросы, зачем жизнь идет так печально и что этому причиной, – слышатся определенно и звучат искренностью и глубиною. Тогдашняя жизнь действительно мало представляла отрадного и изобиловала тяжелыми картинами бесправия и произвола. Для этого не надо было долго жить и далеко ходить, а достаточно было видеть одно крепостное право. Но вы чувствуете, что настроение это не отдает разочарованием, которое заставляет складывать руки, не похоже также и на бесплодную меланхолию, а, напротив, в нем слышится уже нота действенной любви (“моя любовь живет страданьем и страшен ей покой!”), которая потом все ярче и ярче разгоралась и не потухала до самых последних его дней. Стихи писать он скоро перестал, – потому ли, что они ему не давались, или что самая форма не соответствовала складу его ума, – но настроение осталось, и мысль продолжала работать в том же направлении.

“Еще в стенах лицея, – говорит г-н Скабичевский, – Салтыков оставил свои мечты сделаться вторым Пушкиным. Впоследствии он даже не любил, когда кто-либо напоминал ему о стихотворных грехах его молодости, краснея, хмурясь при этом случае и стараясь всячески замять разговор. Однажды он высказал даже о поэтах парадокс, что все они, по его мнению, сумасшедшие люди. “Помилуйте, – объяснял он, – разве это не сумасшествие, по целым часам ломать голову, чтобы живую, естественную человеческую речь втискивать, во что бы то ни стало, в размеренные рифмованные строчки! Это все равно, что кто-нибудь вздумал бы вдруг ходить не иначе, как по разостланной веревочке, да непременно еще на каждом шагу приседая”. “Конечно, – добавляет г-н Скабичевский, – это была не больше как одна из сатирических гипербол великого юмориста, потому что на самом деле он был тонкий знаток и ценитель хороших стихов, и Некрасов постоянно ему одному из первых читал свои новые стихотворения”.

Ко времени, о котором мы говорим, относятся несколько строк А. Я. Головачевой о Салтыкове-лицеисте в ее литературных “Воспоминаниях”: “…я видела его в начале сороковых годов в доме М. Я. Языкова. Он и тогда не отличался веселым выражением лица. Его большие серые глаза сурово смотрели на всех, и он всегда молчал. Он всегда садился не в той комнате, где сидели все гости, а помещался в другой, против дверей, и оттуда внимательно слушал разговоры”. Улыбка “мрачного лицеиста” считалась чудом. По словам Языкова, Салтыков ходил к нему, “чтобы посмотреть на литераторов”. Мысль сделаться и самому литератором, очевидно, глубоко засела в нем. Кроме того, как мы уже сказали, в лицее того времени интересовались литературой и много читали, чтение само собой вызывало вопросы, которые волновали и мучили, требовали ответов и порождали естественное желание слышать живое слово умных людей. Кроме выписывавшихся периодических изданий, в лицее читали и многое другое. К. К. Арсеньев говорит в “Материалах для биографии М. Е. Салтыкова”, что “даже в конце сороковых, в начале пятидесятых годов, после грозы 1848 года, после дела петрашевцев, в котором не случайно оказались замешанными многие из бывших лицеистов (Петрашевский, Спешнев, Кашкин, Европеус), между воспитанниками лицея бродили еще идеи, вдохновлявшие юношу Салтыкова”.

Вышел Салтыков из лицея по первому разряду. В то время, как и теперь, из лицея выпускали окончивших курс с чином IX, X и XII классов, смотря по успехам в науках и “поведении”. Так как Салтыков получал плохие баллы за поведение и по предметам особенно не старался, то и вышел с чином X класса, семнадцатым по списку. Из 22 учеников выпуска 1844 года 12 человек были выпущены IX классом, 5-X и 5-XII. К средней группе и принадлежал наш лицеист. Любопытно, что с чином X же класса вышли из лицея и Пушкин, и Дельвиг, и Мей. Из товарищей Салтыкова по лицею, бывших в одно время с ним как на его, так и на других курсах, никто не составил себе такого крупного литературного имени, как он, хотя многие писали и пробовали писать; в отношении общественной деятельности также нет более выдающегося имени; а по службе многие достигли высоких положений: например, граф А. П. Бобринский, князь Лобанов-Ростовский (посол в Вене) и другие. По окончании курса Салтыков поступил на службу в канцелярию военного министерства при графе Чернышеве.

Он не сохранил о лицее хороших воспоминаний и не любил вспоминать о нем. “Помню я школу, – писал он лет через десять после выпуска в одном из своих очерков, – но как-то угрюмо и неприветливо воскресает она в моем воображении…” Наоборот, время юности, юношеские надежды и верования, страстное стремление из непроглядной тьмы к свету и правде, товарищи, стремившиеся к тем же идеалам, с которыми он вместе думал и волновался, вспоминаются им не раз и с удовольствием. Сравнивая то, что было в тогдашней дореформенной России, с тем, что было в Европе, молодежь особенно увлекалась Францией.

“С представлением о Франции и Париже, – читаем мы в другом очерке Салтыкова, – для меня неразрывно связывается воспоминание о моем юношестве, то есть о сороковых годах. Да и не только для меня лично, но и для всех нас, сверстников, в этих двух словах заключалось нечто лучезарное, светоносное, что согревало нашу жизнь и в известном смысле даже определяло ее содержание. Как известно, в сороковых годах русская литература (а за нею, конечно, и молодая читающая публика) поделилась на два лагеря: западников и славянофилов. Был еще третий лагерь, в котором копошились Булгарины, Брандты, Кукольники и т. п., но этот лагерь уже не имел ни малейшего влияния на подрастающее поколение, и мы знали его лишь настолько, насколько он являл себя прикосновенным к ведомству управы благочиния. Я в то время только что оставил школьную скамью и, воспитанный на статьях Белинского, естественно примкнул к западникам”.

Рассказывая дальше, что примкнул он, собственно, не к наиболее обширному и единственно авторитетному тогда в литературе кружку западников, который занимался немецкой философией, а к кружку безвестному, инстинктивно прилепившемуся к французским идеалистам, к Франции не официальной, а к той, которая стремилась к лучшему и ставила широкие задачи человечеству, Салтыков говорит: во Франции “все было ясно как день… все как будто только что начиналось. И не только теперь, в эту минуту, а больше полустолетия сряду все начиналось, и опять, и опять начиналось, и не заявляло ни малейшего желания кончиться. Мы с неподдельным волнением следили за перипетиями драмы последних двух лет царствования Луи-Филиппа и с упоением зачитывались “Историей десятилетия”… Луи-Филипп и Гизо, и Дюшатель, и Тьер, – все это были как бы личные враги, успех которых огорчал, неуспех радовал. Процесс министра Теста, агитация в пользу избирательной реформы, высокомерные речи Гизо… все это и теперь так живо встает в моей памяти, как будто происходило вчера”. “Франция казалась страною чудес. Можно ли было, имея в груди молодое сердце, не пленяться этою неистощимостью жизненного творчества, которое, вдобавок, отнюдь не соглашалось сосредоточиться в определенных границах, а рвалось захватить все дальше и дальше?”

Если к этому прибавить, что Салтыков был русским человеком в лучшем значении этого слова, крепко был связан всем своим существом с русскою жизнью и горячо любил родную страну и народ, любил их совсем не сентиментальною, а живою и действенною любовью, которая не закрывает глаз на недостатки и темные стороны, а ищет способов к их устранению и путей к счастью, то увидим, что он вступил в жизнь если не вполне готовым человеком, то человеком во всяком случае уже с довольно определенным миросозерцанием и довольно определенным критерием, которым оставалось только развиться дальше и окрепнуть. Любовь Салтыкова к России редко высказывалась в каких-нибудь славословиях, но сказывалась так часто и в стольких произведениях, что я затруднил бы читателя доказательствами и цитатами. Жалуясь на недостаток общения с природой в детстве, описывая скудную северную природу того захолустья, в котором ему суждено было родиться, он и к ней проникается совсем особенною нежностью и любовью. Еще в “Губернских очерках” мы читаем следующее:

“Я люблю эту бедную природу, может быть, потому, что, какова она ни есть, она все-таки принадлежит мне; она сроднилась со мной точно так же, как и я сжился с ней; она лелеяла мою молодость; она была свидетельницей первых тревог моего сердца, и с тех пор ей принадлежит лучшая часть меня самого. Перенесите меня в Швейцарию, в Индию, в Германию, окружите какою хотите роскошною природою, накиньте на эту природу какое хотите прозрачное и синее небо – я все-таки везде найду милые серенькие тоны моей родины, потому что я всюду и всегда ношу их в моем сердце, потому что душа моя хранит их как лучшее свое достояние”.

Из книги Записки лётчика-истребителя автора Архипенко Федор Федорович

Глава I. Детство и юность Двадцатые годы XX века в России были тяжелыми для ее народа. Только что окончилась первая мировая война, грозно прокатились над землей революции, трудно гасло пламя гражданской войны, там и тут сопротивлялись становлению республики интервенты.С

Из книги Роберт Оуэн. Его жизнь и общественная деятельность автора Каменский Андрей Васильевич

ГЛАВА I. ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ Рождение. – Школа. – Даровитый ребенок. – Религиозные увлечения. – Приезд в Лондон. – Ученик в стамфордской лавке. – Его хозяин. – Занятия Оуэна в Стамфорде. – Приказчик в Лондоне. – Тяжелая жизнь. – В оптовом складе Саттерфильда. –

Из книги Иоганн Генрих Песталоцци. Его жизнь и педагогическая деятельность автора Абрамов Яков Васильевич

ГЛАВА I. ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ Рождение. – Отец, мать и служанка Бабэль. – Первые годы жизни. – Влияние условий детской жизни на формирование характера. – Дядя и дед. – Горожане и сельчане. – Источник сочувствия к народу. – Начальное обучение. – Колледж. – Стремления

Из книги Николай Пржевальский. Его жизнь и путешествия автора

ГЛАВА I. ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ Происхождение Пржевальского. – Его родители. – Воспитание. – Окружающая среда. – Вгимназии. – Гимназические порядки. – Увлечение военной службой. – Служба в полку. – Армейская жизнь. – Переход в академию. – Служба в Польше. – Мечты о

Из книги Михаил Салтыков-Щедрин. Его жизнь и литературная деятельность автора Кривенко С Н

ГЛАВА I. ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ Первые детские воспоминания Салтыкова. – “Нежное” воспитание. Отсутствие родительской ласки. – Недостаток общения с природой. – Влияние Евангелия на детскую душу Салтыкова. – Живописец Павел и первые учителя. – Московский дворянский

Из книги Адам Мицкевич. Его жизнь и литературная деятельность автора Мякотин Венедикт Александрович

Глава I. Детство и юность Родители Мицкевича. – Доминиканская школа. – Необыкновенная память мальчика. – Первые стихотворные опыты. – Смерть отца. – Вступление армии Наполеона в Польшу и запавший в душу будущего поэта освободительный энтузиазм. – Виленский

Из книги Чарльз Дарвин. Его жизнь и научная деятельность автора Энгельгардт Михаил Александрович

Глава I. Детство и юность Самообучение – лучшая школа, и уроки такой школы наиболее заслуживают получаемую ими награду. Г. Марш Предки Дарвина. – Роберт Уоринг Дарвин. – Наследственность таланта в семье Дарвинов. – Детство Чарлза Дарвина. – Его любовь к отцу. –

Из книги Джордж Стефенсон. Его жизнь и научно-практическая деятельность автора Абрамов Яков Васильевич

ГЛАВА I. ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ Рождение. – Родители. – Раннее детство. – Стефенсон-пастушок. – Первые результаты изобретательности. – Стефенсон-пахарь. – Начало работ в копях. – Стефенсон-кочегар. – Надсмотрщик. – Обучение грамоте. – Отношение к родителям. – Дальнейшие

Из книги Жданов автора Волынец Алексей Николаевич

Глава 2. ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ Самый младший из семьи Ждановых рос на руках страстно любившей его матери и достаточно пожилой (1849 года рождения) няни Александры Михайловны Беловой, в окружении трёх старших сестёр. По свидетельству одной из них, он был «всеобщим любимцем в семье

Из книги Сумрачный гений III рейха Карл Хаусхофер автора Васильченко Андрей Вячеславович

ГЛАВА 1 ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ Передать многочисленные тона и оттенки жизни, деятельности и научных идей генерала и профессора Карла Хаусхофера во всем их многообразии не просто сложная, но фактически невыполнимая задача. Жизнь этого человека была настолько бурной и

Из книги И. А. Крылов. Его жизнь и литературная деятельность автора Брилиант Семен Моисеевич

Глава I Детство и юность Равнодушие Крылова к его биографам. - Крылов - представитель прошлого века. - Рождение его. - Отец. - Пугачевщина. - Наследственные черты характера. - Находчивость и хладнокровие. - Опасность в детстве. - Лагерная жизнь. - Тверь. - Служба

Из книги Путешествия в Центральной Азии автора Пржевальский Николай Михайлович

Глава I. Детство и юность Происхождение Пржевальского. – Его родители. – Воспитание. – Окружающая среда. – В гимназии. – Гимназические порядки. – Увлечение военной службой. – Служба в полку. – Армейская жизнь. – Переход в академию. – Служба в Польше. – Мечты о